Последний житель покинул деревню около недели назад, как раз перед сокрушительной бомбежкой, которая не оставила от родной Петровки камня на камне, и Ванька частенько ловил себя на мысли, что он разговаривает сам с собой. Поэтому пареньку, несколько дней не слышавшему нормальной человеческой речи, нестерпимо хотелось поговорить.

– Как ты сюда попал?! – громко спросил он своего неожиданного гостя, стараясь перекричать грохот беспорядочной стрельбы, доносившийся снаружи. – Здесь птица не пролетит! Подстрелят!

Лейтенант внимательно посмотрел на возбуждённого паренька, словно прикидывая в уме, стоит ли посвящать того в тонкости операции, и наконец заговорил. Медленно, отчетливо и веско.

– Как тебя зовут? – в первую очередь спросил Горелов.

– Так Ванькой меня кличут, – растерялся парнишка.

– А родители у тебя живы? – снова поинтересовался лейтенант.

– Папка воюет. Живой или нет, то я не знаю, – неуверенно протянул Ванька. – Мамку с сёстрами немец в Германию угнал, а жихари деревенские все разбежались кто куда. Как немчура в деревню пришли, так и разбежались. Кто в партизаны подался, а кто в город, к родичам уехал. Оно и понятно, – рассудительно произнес он. – Кому охота на них горб гнуть!

– А ты почему остался?

– Так куда мне идти? А вдруг мамка или сёстры вернутся? Да и дом охранять надобно. Какое никакое, а хозяйство! Избу-то еще папка строил, – Ванька жалобно вздохнул. – Не знай, живой ли?

«Бедолага ты, бедолага, – невольно подумал Горелов. – И судьбы у нас похожие. И у меня отец сгинул в 37 году, а мама-военврач погибла осенью под Москвой. И от тети Веры, от родной тетки, тоже нет писем. Живая ли? Неизвестно. А ведь на фронт сестры-близнецы, похожие, как две капли воды, уходили вместе. Только маму отправили на передовую, а тётушку оставили в прифронтовом госпитале. Эх, война-разлучница!..».

Невольно нахлынувшие размышления лейтенанта прервал нетерпеливый голос мальчишки.

– Как ты попал сюда? Здесь же мин понатыкано, аж по три штуки на каждом шагу. Я видел, как они их ставили, – в звонком голосе паренька проскользнули горделивые нотки. – Жаль, – печально добавил Ванька, – снимать я их не умею. Давно бы проход сделал, чтобы наши поскорее пришли! – со злостью закончил он.

– Вот мы и пришли, – негромко прервал его душевные излияния лейтенант.

– А толку-то? – откликнулся парнишка. – Вы вона где, – он махнул рукой в неизвестном направлении. – А фрицы под боком.

– Значит так, рядовой Ванька! – командирским голосом отчеканил лейтенант и невольно сморщился от боли в раненом боку. – Сколько тебе лет?

– Тринадцать в январе стукнуло, – испуганно пролепетал Ванька.

– Взрослый уже. Так вот, Ванюша, что я тебе хочу сказать, – мягко улыбнулся Горелов, которому только месяц назад исполнилось девятнадцать лет. – Слушай боевой приказ.

– Я лейтенант Николай Васильевич Горелов, тысяча девятьсот двадцать четвертого года рождения, командир саперной роты, выполняю задание государственной важности. Вчера я получил приказ о подготовке прохода через минное поле для прорыва линии обороны на этом участке и об уничтожении вражеского дота. Проход мы подготовили, хотя, – лейтенант сник и угрюмо опустил плечи. – Все мои ребята погибли, – глухо добавил он и страдальчески сморщился. Затем, немного помолчав, тем самым отдавая дань памяти погибшим товарищам, Горелов продолжил:

– Ты говоришь, что видел, как немцы устанавливают мины? – Горелов вопросительно посмотрел на Ваньку, который, невольно подавшись вперед, жадно впитывал каждое слово лейтенанта. – А подобраться к доту вплотную сможешь?

– Смогу! – твердо и уверенно ответил мальчуган, доверчиво глядя на Горелова. – Здесь неподалеку балка, сплошь заросшая смородиной, а внизу родничок, – Ванька кивнул на котелок с водой. – Я позапрошлой ночью вплотную к этой махине подбирался. Думал, пожрать что-нибудь найду, а наткнулся на двух пьяных немцев. Без автоматов, бродят, песни орут, как у себя дома!

– Вот, – подхватил лейтенант, – как стемнеет, тебе надо будет подкрасться к доту и кинуть в амбразуру эту связку, – он кивнул на гранаты. – Вот это будет твоя основная задача, а взрыв послужит сигналом ко всеобщей атаке. Они здорово укрепились, думают, что сто лет простоят. Кукиш вам, с маслом! – досадливо выругался он. – Проход для танков мы разминировали и это последнее, что радист перед гибелью успел передать в дивизию, теперь наши ждут сигнала. Твоего сигнала! – с нажимом поправился он. – Я должен сделать это сам, да видишь, не могу, – Горелов виновато опустил глаза. – Ранение оказалось серьезнее, чем я думал и у меня, кажется, задет позвоночник.

– Я смогу! – горячо заговорил Ванька. – Я обязательно смогу! Только, – он внезапно сник и опустил голову. – Ежели я не вернусь, то кто тогда мамку с сеструхами встретит? От папки-то ни слуху, ни духу, а бабам в деревне, да еще без мужика, очень туго!

– Ты обязательно вернёшься, – Горелов с улыбкой смотрел на белокурого мальчугана. – Я же прошёл через поле смерти и видишь, только ранение.

Ванька воспрянул духом и несмело улыбнулся.

– Ты – настоящий герой! – восторженно выпалил он. – А как у тебя получилось? Расскажи, а! Все одно до темноты сидеть.

– Да, что тут рассказывать, – лейтенант вздохнул. – Обычное солдатское везение, а, возможно, и это помогло, – Горелов вытащил из нагрудного кармана небольшую тряпицу, в которой было что-то завернуто, и извлёк оттуда небольшой кулончик в виде сердечка. Лейтенант щёлкнул застежкой, кулон раскрылся, и Горелов протянул его Ваньке.

– Какие красивые! – восхищенно прошептал парнишка, широко распахнутыми глазами разглядывая фотографии двух, совершенно одинаковых женщин, снимки которых были помещены в обе створки медальона. – Но моя мамка все одно красивше их будет! А эти, как нарисованные. Артистки, наверное.

– Нет, не артистки, – отрицательно покачал головой лейтенант. – Слева – это моя мама, а справа – её сестра Вера, моя тётушка. Перед самой войной они, две сестры-близняшки, заказали одинаковые медальоны в ювелирной мастерской, только моя мама, когда уходила на фронт, отдала свой медальон мне. Бери, говорит, сынок и он поможет тебе в трудную минуту.

– А они живы? – тихо спросил Ванька.

– Нет, – глухо ответил Горелов. – Матушка погибла под Москвой, а от тёти Веры, которую я тоже считаю своей мамой, нет никаких вестей. Возможно, пропала без вести. Война, будь она неладна!

– Вот видишь! – Ванька сложил медальон и решительно протянул его лейтенанту. – Я не могу его взять! Это же твоя мама!

– Нет, – Горелов мягко отвёл руку мальчугана. – Неважно, чья это мама, а главное то, что наши мамы оберегают нас всегда и везде. Когда ты вернёшься, а я уверен, что ты обязательно вернёшься, тогда и отдашь мне его обратно.

– Но, – растерялся Ванька. – Я могу потерять его. Хотя бы веревочку какую, чтобы повесить на шею, – и он закрутил головой в поисках подходящего шнура.

– А вот, – Горелов порылся в кармане и вытащил оттуда прочную нить. – Её и подвяжем.

Лейтенант быстро приладил шнур к медальону и повесил его на шею Ваньке.

– Я обязательно вернусь! – твёрдо заверил мальчуган, пряча кулон под рубашку. – Обещаю!

– Давай теперь отдохнём до темноты, а там и за дело, – он прикрыл глаза и устало откинулся на стену. Ванька, несмотря на охватившее его поначалу напряжение, немного поворочался, прислушиваясь к недовольному урчанию пустого желудка, а потом крепко заснул. Возможно, впервые с начала оккупации.

Проснулись они от тишины. В кромешной тьме Ванька на ощупь пробрался к двери и распахнул её, впустив в затхлое помещение погреба поток свежего воздуха. На улице стояла непроглядная темнота, разрываемая лишь всполохами осветительных ракет, а ещё вчера ясное и звёздное небо было затянуто хмурыми тучами.

– Может пора? – шёпотом спросил Ванька у пугающей темноты, уверенный, что лейтенант тоже не спит, чувствуя, как по его телу пробегает зябкая дрожь нетерпения.