У них не вышло большой и красивой любви. Как в книгах, что пылились в отцовском доме, или в фильмах, которые подружки пересказывали шепотом в школе, мечтая, что однажды прекрасный принц найдет в них свою принцессу, увезет ее богатство и праздность, и жить они будут долго, счастливо и весело.

У Эффи все сложилось не так, как в хрупких и розовых грезах. Воображение рисовало огромный дом, прекрасного мужа, шумных непосед-детей, вечеринки, краски и жизнь. В мечтах она видела капитолийское счастье и знала, что однажды получит именно его. Ведь ей выпала редкая удача родиться в столице, а, значит, ее жизнь обязана была быть шикарной.

Но Бряк часто ошибалась на самом деле.

Свое счастье она нашла в дальнем Дистрикте, разрушенном от войны доме победителя и в самом бывшем алкоголике, революционере и просто Хеймитче Эбернети, который искал покой и подобие любви в этой ужасной стране.

Она променяла шумный город на уединенный округ, старалась быть той, кем на самом деле не являлась, и помогала окружающим возрождаться из кровавого пепла гражданской войны. Она даже научилась готовить, кормить чудаковатых гусей и изредка выбиралась в лес с молчаливой Китнисс. Она не стреляла из лука, пыталась общаться с людьми, которые вернулись в руины, и создавала уют одной своей улыбкой. Мисс Бряк так и осталась капитолийкой, на ее шрамы часто глазели на улицах, но она всегда с высоко поднятой головой проходила мимо и здоровалась с каждым. На ней были самые яркие наряды, высокие каблуки и дорогие украшения; Хеймитч баловал свою жену, чтобы она забывала о всех кошмарах пережитого и привыкала к жизни в Дистрикте.

Эффи действительно любила мужа всем сердцем.

Когда прошло несколько лет после революции, появился новый Президент, Дистрикт восстановили, а Китнисс смирилась со своими потерями, то Эффи начала замечать трещины в ее идеальном мире. Хеймитч все еще пил, хотя и меньше, иногда подолгу разговаривал в гостиной с Эвердин и слышать не желал о Капитолии. Бряк молчала, демонстративно игнорируя его колкие слова, иногда предпочитала общество Пита и звонила домой, чтобы часами разговаривать с мамой или теткой. Она скучала, а Эбернети хотел забыть о существовании всего остального мира.

Были и ссоры, и битая посуда, и истерики, и примирения. Было все, и Эффи начала замечать, что так и не прижилась в этом Дистрикте. За пределами Деревни Победителей на нее все также кидали косые взгляды и не хотели разговаривать при встрече, а единственными друзьями были бывшие трибуты и муж-ментор. Люди не забыли, кто выбирал их детей на бойню, и Бряк, какой бы миссис Эбернети она не была, олицетворяла Сноу, режим и Голодные Игры. Ее не любили. И боролись они не за то, чтобы убийца ходила по Двенадцатому, широко улыбаясь каждому.

Хеймитч все это знал. И победить в этой войне не мог.

Развод был официально оформлен письмом из столицы, и след Эффи исчез из Дистрикта со всеми ее вещами; некоторые вздохнули с облегчением. Эбернети все никак не мог привыкнуть, что в доме вновь стало слишком пусто. И чувство потери не заглушить ничем.

Эффи вернулась домой и делала все, чтобы не вспоминать период «возрождения» после революции. Она ходила в гости к старым знакомым, начала снова следовать законам моды (уже более гуманным) и искала работу. Ей было почти сорок, и мечты о счастливой капитолийской семьей все чаще появлялись в воображении. Но вот незадача: она все еще любила ментора из Двенадцатого, но возвращаться в Дистрикт не собиралась; ей там не место.

По старым связям Бряк получила руководящую должность и стала весьма важной и уважаемой леди. Двери ей были открыты везде, жители Капитолия всегда улыбались, обнимали при встрече и целовали в обе щеки. Она несколько раз была на собраниях тех, кто помнил режим Сноу и считал его верным и справедливым; наняла себе помощницу и купила виллу у моря в Четвертом, куда возила родителей на выходные и праздники.

Через два года она вышла замуж и получила свои грезы на золотом подносе. Потом появились дети, муж буквально носил на руках, и мама постоянно говорила, как рада за свою дочь, никогда не вспоминая ее первый брак. А Эффи до сих пор снятся голубые глаза и теплые объятия. Она до сих пор любит и никогда не признается в этом. На ее пышной свадьбе были Мелларки, но Он не приехал.

Эффи не спрашивала.

Деметрии было шесть, когда к власти пришел Тиберий и убрал тех, кто руководил «демократическими переменами» в Капитолии. Он очистил столицу от революционной спеси и осудил гражданскую войну, которая казалась уже такой далекой. Новый Президент признал себя преемником Сноу, но Голодные Игры не вернул. За это Эффи была ему благодарна. И старалась не думать, сожгли бы ее на костре в Двенадцатом, живи она там доныне.

«Слишком разные миры» - это была официальная причина развода. И не так далека от правды, собственно говоря. Она безумно любила мужчину, но не могла жить в его мире, который ненавидел ее. И такова суровая реальность, здесь не место сказкам. Прекрасная принцесса не осталась жить в стране своего мужа-короля. Она растоптала корону, бежала в золотую империю, где богатый аристократ осуществил все ее мечты и положил весь город к ногам Эффи.

У нее двое детей, Деметрия и Марк, ей с мужем предложили войти в Совет Президента, и в стране был покой, несмотря на уничтоженные достижения революции. Знамя Сойки растоптали спустя года, и Койн, наверняка, усмехалась из Ада.

Кронос был не хуже Хеймитча; загвоздка только в том, что его она никогда не полюбит так, как ментора. И не скажет, что иногда хочет сбежать к бесконечному лесу, небольшому дому в Деревне Победителей и вкусным булочкам Пита Мелларка. Хочет, но никогда так не сделает.

Ей сорок пять, и у Эффи есть все, что она может только захотеть. Тиберий любит бывать в их огромном особняке, рассказывать о государственных тайнах и держать на коленях своего крестника. Президент делится планами на будущее и совсем не подозревает, что через восемь месяцев его убьет неизвестный, расстреляв на Центральной Площади во время обращения к государству.

В стране все-таки настал хаос после Сноу.

Дальше полгода будет управлять Совет, пока не решит для успокоения страны провести выборы. Победит какой-то кандидат из Восьмого, и он распустит Совет, не репрессируя его участников. Приверженцев бывшего режима не допустят при нем к власти, и им останется только собираться в гостиных у друг друга, планируя детально политическую кампанию следующего Президента. Они задумают купить выборы, и Эффи подумает, что у них это выйдет. Она редко ошибалась, а после смерти Тиберия отошла от политики, уделяя все время детям.

А запах леса, дуба и хлопка вкупе с теплыми объятиями так и остался в ее памяти. И связан он был с далеким Дистриктом, с мужчиной и несбыточными мечтами. Бряк бы писала письма, но духу не хватило бы отправить, поэтому строчки хранила в голове, иногда вспоминая свою короткую жизнь в Двенадцатом и первое замужество. Она вспоминала, как могла проваляться с Хеймитчем в постели весь день, как нежилась под лучами яркого солнца или наблюдала за Эбернети и его нелепыми гусями. И эти отголоски были пропитаны каким-то другим счастьем, спокойствием и любовью. Это стало ее взрослыми грезами, хотя она и безмерно обожала Кроноса, детей и старалась оберегать семью, отдаваясь ей целиком. Ведь человеку свойственно мечтать.

Эффи не жалела. Ни разу. Ей с детства твердили, что если идешь прямо, то не стоит сомневаться или оборачиваться – иначе быть беде. Поэтому Бряк не сбегала больше в Двенадцатый, не рвалась в ряды революции и не старалась что-то изменить в этой стране. Она просто жила, сосуществуя с режимом, и наслаждалась каждым днем, когда муж целовал и любил, дети радовали, а простые бытовые вещи не обременяли.

У нее на весах было два совершенно разных мира, и выбор Эффи сделала для себя. Она предпочла свой вариант, где ей рады, где тепло и уютно, а не чужую вселенную, где каждый жаждет задушить ее голыми руками. И получила она абсолютно капитолийское счастье, хотя и в новом формате: без кукольных мозгов и ограниченных возможностей. Она видела всю систему насквозь, одно время даже управляла ею, но, несмотря на все, продолжала жить в столице, бывая с детьми лишь в Четвертом, где сын Энни играл с Деметрией и Марком, где море дарило успокоение и крики чаек были приятны слуху.