Мы жили в одном дворе, не просто дворе, а в привилегированном. Это не «элитный жилой комплекс» или ещё какая-нибудь ерунда «для богатых людей», «ценителей» или «сильных духом». Это дом, где со времён Союза жили те самые люди, которые отоваривались за дойчмарки, и возле дома стоял автопарк из служебных авто.

Там жили консулы, заслуженные артисты и партийные работники. Вы скажете, всё изменилось с тех пор... изменилось. Но не этот двор и не эти люди, и не дети этих людей, и их дети, которые давно уже живут в других домах, а то и странах, но их корни - привилегированные, и это у них в крови.

Я не знаю родителей Влада - моего друга, старше меня на несколько лет, знаю только, что мать его - известная прима-балерина, - умерла от какой-то болезни, а отец быстро утешился с другой, такой же, не менее привилегированной женщиной. Так что Влад и его сестра воспитывались родителями их матери - адмиралом и театральным критиком, известной в своих кругах, отличающейся безупречными манерами.

И если попытки привить эти самые манеры безалаберному Владу не увенчались успехом, то Кира впитала их как губка. Она ходила, говорила, ела и, наверняка, даже спала так, словно родилась в Букингемском дворце. Её отдали в музыкальную и художественную школу, и обе она закончила с отличием, надо ли говорить, что и нашу, не менее привилегированную школу, где учились дети того самого дома, она закончила с золотой медалью?

Она блистала в любой отрасли, в любом деле, за которое бралась. И Влад, который был на двенадцать лет её старше, гордился «своей девочкой» так, что казалось - он выпрыгнет из собственной шкуры, когда говорит о ней.

Вот почему даже мысль трахнуть её - можно рассматривать, как смертный приговор себе.

Потому что, если ещё до того, как я кончу, мои яйца не оторвёт сама Кира, то это по очереди сделают все её родственники.

Но, видите ли... похоже, что моему члену нет дела до моих яиц. Парадокс.

Он стоит по стойке смирно, так, что мне неудобно сидеть, когда Кира встаёт и начинает, я уверен в этом, специально, плавно покачиваться передо мной. Она что-то говорила до этого, но я, блядь, не слышал, в этот момент я представлял её отсасывающей у меня.

Видите, даже в мыслях я не продвигаюсь дальше её рта.

Она покачивается, и её и без того короткое и обтягивающее платье задирается так, что я вижу мелькнувшее розовое кружево нижнего белья.

Я уже говорил, что она блистательная, так вот, двигается она так же - блистательно, вдруг схватившись за пилон, она начинает вышагивать вокруг него, выгибаться, двигать бёдрами, и делает это так, словно кричит «Трахни меня!»

- Пошли, Эммануэль доморощенная, - со смехом говорю я, и смех этот через силу, и беру её за руку, чтобы вывести.

- Давай же, - шепчет она мне на ухо, и в этот момент я не могу думать ни о чём другом, кроме как о её губах, что двигаются напротив меня, - посидим ещё.

- Нет, - я искренне надеюсь, что когда отвезу её домой, Лана пустит меня и позволит трахнуть её прямо в прихожей своей квартиры, потому что всё, что происходит - просто невыносимо.

Хватаю Киру за руку, мой взгляд опускается на её грудь. Она идеальна... свет пробивается сквозь трикотаж, и я вижу, что на ней нет бюстгальтера. Я отлично вижу, как она вздымается, готов поклясться, от такого же желания, что поглощает меня настолько сильно, что рука начинает трястись, словно я малолетка. И вижу её небольшие напрягшиеся соски, которые просто умоляют меня поиграть с ними, и от этого хочется взвыть.

Это не входит в мои планы, мне нужны мои яйца и моя работа, не потому, что это единственная доступная мне работа, а потому, что я люблю её, как бы банально это ни звучало. Так что, я хватаю Киру за руку и просто вытаскиваю её на улицу, где она продолжает прижиматься ко мне и дышать в лицо лёгким перегаром. Тут до меня доходит, что она не просто пьяна, она, вероятно, нажралась какой-то дряни... и мне не светит просто отвезти её домой и поставить на порог перед её дедом-адмиралом.

Знаете, я не такой мудак, чтобы подставлять эту блистательную особу. И быть виновным в инфаркте театрального критика. Я заталкиваю её в машину и в злости еду домой, потому что просто не представляю, куда ещё я могу отвезти пьяную сестру своего друга и начальника.

В машине её руки гладят меня и не реагируют на мои попытки откинуть их, она просто не слышит меня, и, черт возьми, не могу сказать, что не рад этому. Когда её рука накрывает мой пах, и с её губ слетает: «О, Боже», я и чувствую себя этим Богом. Озабоченным Богом. Я шиплю и матерюсь, но заставляю себя откинуть её руку.

- Перестань, - клянусь, мой голос звучит очень, очень зло.

- Мурр, - мурчит девушка рядом, пока я смотрю, как маленькая рука с маникюром возвращается на исходную позицию, прямо на мой орган, который сейчас или лопнет, или кончит.

- Перестань, я сказал! - я перехожу на крик, но больше это похоже на стон.

- Оу, какой грозный мужчина.

- Ты играешь с огнём, котёнок, - отвечаю с сарказмом, проговариваю слова медленно и максимально внятно.

- Ой, ой, боюсь, - она молниеносно дёргает замок на брюках и ныряет рукой сразу под бельё.

- Ааааааааааа, бляяяя, - я перехожу на мат и крик, и просто приказываю ей убрать свои руки от моего члена, потому что она пожалеет, если не сделает этого.

- Мой господин меня накажет? - она шепчет... она шепчет, и её щеки загораются румянцем, она смотрит на свои сведённые колени, и я смотрю туда же, судорожно хватая воздух.

- Нет, но просто перестань, - и тут я не шучу, ни капельки, потому что я близок к нервному срыву, к истерике, к тому, чтобы остановиться посредине шестиполосного перекрёстка и начать дрочить на глазах младшей сестры своего друга.

- Да, мой господин, - и облизывает губы.

Она дразнит меня, сознательно! Она издевается, соблазняет похлеще девочки из Луны. Иногда она выгибается, иногда проводит рукой по своей груди, иногда по моей, а когда я отталкиваю её, надо заметить, всё реже и реже, она повторят, как заведённая: