- Я не стану карать предателей, - меж тем продолжал отец, - не желаю раскола в рядах ордена. Все, кто станет верно служить мне, стране и ордену, будет полностью прощен и все прегрешения его будут мной забыты, но до того - все они под моим личным контролем. Пусть они не думают, что я не знаю хоть об одном из предателей. Но не будем больше об этом. - Он положил руки на стол. - Вы все знаете о том, что я потратил почти всю казну страны на войско наемников из Мейсена, Штирии и Салентины, они составят костяк нашей армии, что пойдет на земли Алди, чтобы, наконец, объединить наше княжество.
Помню, как смотрел на сотни и сотни солдат, расположившихся под стенами Тырговишты. Скрипела кожа, звякала сталь доспехов, глухо стучали по земле копыта кавалеристов. Все вытягивались в струнку перед окнами дворца, отдавая честь, каждые по-своему, как принято на их родине. Штирийские крылатые гусары вскидывали два пальца к "козырькам" шлемов, мейсенская пехота поднимала сжатый кулак правой руки - полк за полком, как один человек, салентинские пистольеры и гренадеры стучали также кулаками правой руки по груди. Да уж, мой дядюшка Александр мало что мог противопоставить такой силе - он был, если честно, очень скуп и практически ничего не тратил на свою дружину, разбегавшуюся от него, преимущественно к моему отцу, что играло лишь на руку ему. Зря отец истратил столько денег на наемников. Хотя, как я понял гораздо позже, он не только вполне обоснованно намеревался восполнить затраты за счет денег Алди - что, к слову, ему вполне удалось, - но и припугнуть бояр, пытавшихся набрать как можно больше власти в свои руки. Последнее привело к прямо противоположному результату.
Нет, бояре, конечно же, были напуганы, но вместо того, чтобы сидеть после этой демонстрации силы многие бояре кинулись в ноги халинскому халифу старику Мустафе, лелеявшему уже давным давно мысли о завоеваниях на западе и востоке. Сибиу располагался так удобно - пройдя через наше княжество можно было атаковать Штирию, затем вечно неспокойный Мейсен и, обойдя море, ударить по Билефельце с севера. Главное, что сил и войск для этого у халифата вполне хватало, в этом еще убедится весь запад несколькими десятками лет позже, уже при сыне Мустафы Мехмеде, прозванном "непобедимым". Но это - позже, а тогда старый Мустафа решил показать отцу и всему миру, так как наемники еще находились в окрестностях Тырговишты, свое войско. В Сибиу с "почетным эскортом" из десяти тысяч воинов - к слову, отцу, чтобы расправиться с Александром Алди понадобилось чуть больше полутысячи наемников и тысячи сибийских солдат из боярских дружин - прибыл посланник Халинского халифата. Из того же окна я смотрел на входящих в столицу воинов, возглавляемых человеком в золоченых доспехах, восседавшем - иначе не скажешь - на громадном вороном жеребце. Он был по-мужски красив и статен, во всем его облике, взгляде, манере держаться в седле было нечто приличествующее человеку, привыкшему подчинять и приказывать. Несколькими днями спустя я узнал, что это - сын халифа Мустафы Мехмед, которого тогда звали "великолепный", что весьма и весьма подходило ему. За спиной его ехали конники с длинными копьями, закованные в сталь, с саблями и пистолями на поясах, гарцевали легкие кавалеристы, вокруг шлемов-касок которых плясали разноцветные бунчуки из конского волоса, шагали пехотинцы - также тяжелые и легкие, при саблях же или длинных кончарах, с винтовками или длинными (еще длинне чем у кавалеристов) копьями. И так далее, и так далее...
Я, как и мой брат Лучан, присутствовал при аудиенции посланника халифата у моего отца. Мне особенно запомнилось то, что послы и сам Мехмед отказались снять свои головные уборы - тюрбаны, сославшись на то, что их пророк Мегберр запретил всем своим потомкам снимать их. Отец проглотил это почти оскорбление, он принял их верительные грамоты и попросил изложить содержание миссии, с которой их послал халиф Мустафа.
- Повелитель всего правоверного мира, - начал Мехмед, - сиятельный халиф Халина, господин Измира, Баргада и Газиантепа, хранитель Меча Измаила et cetera, et cetera. Не желает войны ни с одним из Вольных княжеств. - На нашем языке он говорил чисто, почти без малейшего акцента, как и на энеанском. - Для этого я и сии достопочтенные мужи прибыли в пределы вашего государства, как самого ближнего к границам халифата.
Меня начал порядком утомлять этот бесконечный церемониал, совершенно непонятный для двенадцатилетнего ребенка. Из всего этого словоблудия я вынес лишь одно: нас с Лучаном отправляют в Измир - столицу Халинского халифата. Как выразился Мехмед, для того, чтобы мы познакомились с культурой и обычаями ближайших соседей и возможных союзников. На мою беду за несколько дней до этого я на уроке истории, преподаваемой стариком Радеком, который, как мне тогда казалось, знал все на свете, узнал о наследнике адрандского престола дофине Карле, который пять лет прожил в Альдекке - столице Иберии, как заложник, гарантировавший невмешательство Адранды в войну Иберии с Коиброй. Тогда это тоже маскировалось тем же самым "изучением традиций и жизни страны".
Мы покинули Тырговишту и Сибиу, вообще, с тем же посольством, которое возвращалось в Измир. Мы ехали в личной карете самого Мехмеда, предпочитавшего скакать верхом, кормили нас также как и его, и вообще оказывали все почести, положенные наследникам престола. Мехмед, как правило, все время находился рядом с нами, вел долгие разговоры о своей родине, о других государствах, где он побывал как гость и не скрывал, что хочет побывать там и как завоеватель. Он никогда не упоминал в этих разговорах Сибиу, но то, что наша родина станет первой в списке завоеванных им стран, было понятно и без слов. Похоже, Лучан очень сильно приглянулся Мехмеду, он все чаще приглашал моего младшего братца к себе в палатку не только на трапезу, но и на ночь. В двенадцать лет я не понимал, что же происходит там, и искренне завидовал смазливому братишке, который спит на толстом ковре под теплым одеялом, в то время, как мне приходилось жаться к гаснущему костру. Никто из воинов не хотел и близко подходить ко мне, считая, что тем самым могут навлечь на себя гнев Мехмеда. Какая глупость, его занимал лишь Лучан.
В том путешествии я впервые в жизни увидел смерть. Посольство халифата было атаковано объединенным воинством Богемии, Мравии и наемников, еще совсем недавно служивших моему отцу. Всего их было около семи тысяч отлично обученных и вооруженных воинов, они рассчитывали на внезапность, поэтому напали через полтора часа после рассвета, когда халинцы заканчивали утреннюю молитву - намаз - и трапезу и собирали лагерь. Самое удачное время для нападения на армию, почти вдвое превосходящую той, которой ты располагаешь.
В лагере халинцев не было ни малейшей суеты или, Господь сохрани, паники. Несколько сотен человек выстроились заградительным частоколом на пути врага, хоть и не были достаточно вооружены и практически без доспехов. Они знали, что им не выжить, но без промедления приготовились к бою, чтобы прикрыть собой перегруппирующихся товарищей.
- Назад! - кричал Мехмед, гарцующий на своем громадном жеребце, указывая отрядам места, куда они должны становиться для отражения атаки. - Отходите к камням!
Лучан бестолково метался вокруг, по щекам его катились крупные слезы. За ним неотступно следовал Казан - могучий телохранитель, приставленный к нам обоим, однако на меня он обращал мало внимания. Эти метания едва не стоили мне жизни. Один из прорвавшихся первым крылатых гусар, ткнул с налета копьем в плечо Казана. Тот попытался отвести удар ятаганом, но не слишком удачно. Наконечник копья пробил тело могучего, правда не слишком умелого, воина, он рухнул на колени, выронив кривой кинжал, который держал в левой руке. Штириец вскинул своего коня на дыбы, выхватывая саблю, чтобы зарубить меня, а скорее Лучана, одетого куда богаче - ему дарил одежду Мехмед. Лучан замер, следя за блеском кривого клинка, летящего в него, завороженный его смертоносным свистом. Спас его, да и меня, скорее всего, Мехмед. Он налетел на гусара, подобно дикому ветру его родины - через мгновение голова штирийца рухнула к нашим ногам. В следующее мгновение он слетел с седла.
