Кажется, его намерены повысить.

Повысить?

И куда же его назначат?.. Начальником управления? Интендантом? Заместителем начальника ЦПУ по вопросам быта и гигиены?

Ладно, это все неважно. Небось обычная, ни на чем не основанная коридорная болтовня.

Звание комиссара полиции ему присвоили не так давно, в 1967 году, и он вовсе не рассчитывал на дальнейшее продвижение по служебной лестнице. Во всяком случае, не раньше чем через четыре-пять лет. Казалось бы, это любому ясно, ведь что-что, а вопрос о ставках и назначениях в государственных учреждениях досконально изучен всеми: каждый ревниво взвешивает свои и чужие шансы.

Так откуда же эти толки?

Должны быть какие-то резоны. Какие?

Мартин Бек мог представить себе два мотива.

Первый: его хотят выжить с поста руководителя комиссии по расследованию убийств. Так сильно хотят, что готовы придать ему ускорение вверх по бюрократической лестнице – самый распространенный способ отделываться от нежелательных или слишком явно неквалифицированных должностных лиц. Однако в данном случае этот мотив, скорее всего, ни при чем. Конечно, у него есть враги в ЦПУ, но вряд ли он представляет для них какую-нибудь угрозу. К тому же его преемником должен стать Кольберг, а это, с точки зрения высшего начальства, ничуть не лучше.

Вот почему второй мотив казался ему более правдоподобным. К сожалению, он и намного более унизителен для затронутых сторон.

Пятнадцать месяцев назад Мартин Бек едва не приказал долго жить. Он единственный в современной истории шведской полиции высокий чин, раненный пулей так называемого преступника. Случай этот вызвал много шума, и поведение Мартина Бека совершенно незаслуженно изображали как подвиг. Дело в том, что у полиции, по вполне естественным причинам, острый дефицит на героев, а посему заслуги Мартина Бека в относительно успешном исходе драмы раздували сверх всякой меры.

Итак, полицейское сословие обзавелось своим героем. А как отметить героя? Медаль он успел получить еще раньше. Значит, его надо хотя бы повысить!

У Мартина Бека было вдоволь времени, чтобы анализировать события того злополучного дня в апреле 1971 года, и он уже давно пришел к выводу, что действовал неправильно, не только в моральном, но и в чисто профессиональном смысле. И он отлично понимал, что задолго до него к такому же выводу пришли многие его коллеги.

Он схватил пулю по собственной дурости.

И за это его теперь собираются назначить на более высокую и ответственную должность.

Весь вечер вторника он размышлял об этом казусе, но как только в среду пришел в кабинет на Вестберга-алле, всецело переключился на дело Свэрда. Сидя в одиночестве за своим столом, он с холодной и неумолимой систематичностью прорабатывал материалы следствия.

И в какой-то момент поймал себя на мысли, что, пожалуй, это для него сейчас и впредь самый подходящий вариант: работать над делом в одиночку, привычными методами, без помех со стороны.

В глубине души он чувствовал, что ему чего-то недостает. Чего именно? Может быть, подлинной увлеченности. Он всегда был склонен к уединению, а теперь и вовсе начал превращаться в затворника, его не тянуло в компанию, и он не ощущал стремления вырваться из окружающей его пустоты.

Этак недолго стать роботом, функционирующим под колпаком из незримого стекла…

Дело, которым он сейчас занимался, чисто профессионально не вызывало у него особых сомнений. Либо он решит задачу, либо не решит. В комиссии процент успешного расследования был высок, во многом благодаря тому, что дела чаще всего попадались несложные, виновные быстро сдавались и признавали свою вину.

К тому же комиссия по расследованию убийств была неплохо оснащена техникой. В этом ее превосходила только служба безопасности, в существовании которой было мало смысла, ведь она все время занималась почти исключительно учетом коммунистов, упорно закрывая глаза на разного рода фашистские организации, а посему, чтобы не остаться совсем без дела, ей приходилось измышлять несуществующие политические преступления и мнимые угрозы безопасности страны. Результат был соответствующий, а именно – смехотворный. Однако служба безопасности представляла собой тактический резерв для борьбы против нежелательных идейных течений, и нетрудно было представить себе ситуации, когда ее деятельность станет отнюдь не смехотворной…

Конечно, случались осечки и у комиссии по расследованию убийств, бывало, что следствие заходило в тупик и в архив ложилось нераскрытое дело. Причем нередко и злоумышленник был известен, да не желал признаваться, а улик не хватало. Так уж бывает: чем примитивнее насильственное преступление, тем скуднее подчас доказательства.

Типичным примером мог служить последний провал Мартина Бека. В Лапландии один мужчина далеко не первой молодости убил топором свою столь же пожилую супругу. Мотивом убийства было то, что он давно состоял в связи с более молодой экономкой и ему надоели упреки ревнивой жены. Убийца отнес труп в дровяной сарай, а так как дело было зимой и стоял трескучий мороз, муж выждал около двух месяцев, потом положил на санки дверь, на нее убиенную супругу и дотащил до ближайшего селения, куда от его хутора было двадцать километров по бездорожью. Там он заявил, что жена упала и ударилась головой о плиту, и сослался на лютый мороз, который-де помешал ему привезти ее раньше. Вся округа знала, что это ложь, но хуторянин стоял на своем, и экономка была с ним заодно, а местные полицейские, не отличавшиеся высокой квалификацией, при осмотре места преступления уничтожили все следы. Потом они обратились за помощью в центр, и Мартин Бек две недели торчал в захудалой гостинице, прежде чем сдался и уехал домой. Днем он допрашивал убийцу, а по вечерам, сидя в ресторане, слушал, как местные жители хихикают за его спиной.

Но вообще-то неудачи случались редко.

Дело Свэрда было более мудреным; Мартин Бек не помнил ничего похожего в своей практике. Казалось бы, это должно его подхлестнуть, но он относился к загадкам равнодушно и не испытывал ни малейшего азарта.

Исследование, которое он провел в среду, сидя в своем кабинете, почти ничего не дало.

Данные о покойном, почерпнутые из обычных источников, оказались довольно скудными.

В уголовной картотеке Карл Эдвин Свэрд не значился, но из этого вытекало только то, что он никогда не привлекался к суду, а мало ли преступников благополучно уходят от карающей руки правосудия? Не говоря уже о том, что закон сам по себе призван охранять сомнительные интересы определенных классов и пробелов в нем больше, чем смысла.

Судя по тому, что по ведомству административного контроля за Свэрдом ничего не числилось, он не был алкоголиком. Ибо власти пристально следят за тем, сколько спиртного потребляют такие люди, как Свэрд. В Швеции, когда пьет элита, это называется «культурным потреблением спиртных напитков», а простой люд сразу зачисляют в разряд алкоголиков, нуждающихся в наблюдении или лечении. И оставляют без наблюдения и лечения.

Свэрд всю жизнь был складским рабочим, в последнее время работал в экспедиторском агентстве.

Он жаловался на боли в спине – обычный для его профессии недуг – и в пятьдесят шесть лет получил инвалидность.

После этого он, судя по всему, перебивался, как мог, на пенсию, пополнив собой ряды тех членов общества, для блага которых на полках магазинов отводится так много места банкам с собачьим и кошачьим кормом.

Кстати, в кухонном шкафу Свэрда только и нашли съестного, что наполовину опустошенную банку с надписью «Мяу».

Вот и все, что Мартину Беку удалось выяснить в среду.

Если не считать еще кое-каких малозначительных фактов.

Свэрд родился в Стокгольме, его родители скончались в сороковых годах, он никогда не был женат и никому не платил алиментов.

За помощью в органы социального обеспечения не обращался.

В фирме, где он работал до ухода на пенсию, его никто не помнил.

Врач, который подписал заключение об инвалидности, отыскал в своих бумагах записи о том, что пациент не способен к физическому труду и слишком стар для переквалификации. К тому же сам Свэрд заявил врачу, что его не тянет больше работать, он не видит в этом никакого смысла.