Единственный день в году, День открытых ворот, когда пластикоиды распахивали все ворота в Стене, был глубокой осенью. Пускали всех желающих: кто нашёл в себе смелость, чьё отчаяние дошло до предела…
Хотя из-за Стены никто не возвращался, но единственный телеканал аккуратно, раз в неделю, с видом знатока вещал о страшных зверствах в Союзе, об отрубленных пальцах мунговцев, о выколотых глазах и вырезанных внутренностях.
Хмурый Весельчак ещё не дошёл до ручки, чтобы броситься к воротам и предлагать свои внутренности в обмен на искусственную жратву. «В этом мире так много прекрасного, ― Далго-По умиротворённо пускал пар изо рта в оконную раму и созерцал желтеющую листву. ― Неужто булькающий желудок заставит меня предать всю красоту Мунга!? Променять свободу, свою жизнь на то, чтобы сдохнуть у пластикоидов на операционном столе. С раздутым брюхом набитом гранулами. Ни за что!.. Уж лучше медленно угасать от голода среди этой осенней увядающей красоты, среди этих печальных запахов…»
– Эй, Хмуряга!.. ― крикнули снизу, из-за раскидистого ракитового куста не было видно кто это. ― Чего притих?.. Это же я, Дохля-Мохля!.. Что, не узнал?.. Э-э, у тебя с голодухи, видать, со слухом что-то хреноватое сподяколось.
Теперь узнал. Этот бодренький тоненький голосок трудно с кем-то спутать. Тоже долгожитель, бывший учитель из математического колледжа для одарённых детей. Дохля-Мохля ― это кличка, на самом деле, настоящее имя Дохлу-Дор, что на мунговском литературном языке означало Большая Голова. Все его умения и знания и раньше-то не особо ценились, а когда государство Мунга-Чурата развалилось, когда позакрывались все школы и колледжи ― университеты уже давно превратились в обычные центры занятости, ещё до возведения Стены ― вот тогда-то щуплый математик оказался на мусорных кучах.
– Нет, ну если ты сытый… Что ж, я в единственном числе отправляюсь на охоту, ― не унимался Дохля, жалуясь кому-то невидимому. ― Скотство! У меня в желудке открылась пыточная камера. Она требует жертву! Если я не найду жертву, мой желудок уничтожит меня. Эй! Отзовись, долгополый тупорыл…
Далго-По ― сокращённое от Далгонарий-Поу, на мунговском литературном языке означало Вытянутое Хмурое и Умное Лицо (Вытянутое подразумевало некое эстетство). На Мунга было два языка ― обиходный и литературный, который ещё называли Мунго-До, сочетая один с другим, можно было добиваться весьма интересной и забавной игры слов. Мунго-До в обычной речи не пользовались, нечитающая молодёжь его не знала, и к концу существования Мунга литературным языком владело всего несколько сотен человек, как правило, это были интеллектуалы и эстеты. Мунго-До со временем превратился в подпольный сектантский язык.
– Охота… ― задумчиво и громко произнёс Далго-По из оконного проёма. ― Что это за охота?.. Рыться в мусорных кучах ― ты называешь охота?
– Какие кучи ― раскрой глаза! ― математик вышел из-за ракитового куста, чтобы оказаться на виду. ― Третью неделю поганый дождик… При такой мерзопакости найди что-нибудь приличное. Я вот что… ― Дохля замялся на секунду, обдумывал как сказать получше. ― Я предлагаю сходить к самолёту. Только ты не подумай чего… Надёжный человек передал: мизеры уже свалили оттуда… Если облом, ну, проветримся хотя бы… Как тебе моё предложение?
Мизерами называли садистов и прочих отморозков, которые сбивались в стаи, чтобы грабить простых людей. Одним из их постоянных пристанищ был большой пассажирский самолёт, который с незапамятных времён стоял посреди городского парка: когда-то в нём находилось детское кафе и комната смеха. Многие уверены, что мизеры испытывали удовольствие, когда мучали и убивали, а иначе как объяснить их «благотворительные вечера». О, это что-то умопомрачительное по своей садистской виртуозности! Они ходили по улицам и горлопанили свои ругательные песни, выкрикивали дурацкие страшилки, типа, «намотай кишки на ухо, чтобы не стонало брюхо!», пили зелёное сладкое пиво из горлышка и кусали жареные лепёшки с мясом. Прямо на виду у всех бродячих и голодных мунговцев. Куски мяса вываливались из лепёшек на землю, в грязь, и люди бросались им под ноги, хватая растоптанные куски пищи…
«Чёртовы дети! Голодные уроды! ― орали пьяные мизеры, ещё больше пьянея от ярости и безнаказанности. ― Приглашаем всех! Только сегодня ― благотворительный вечер для продажных дерьмоедов! Вы ― продавшие Мунга за кусок говна пластикоидам! Вы ― убийцы и враги Мунга! Сегодня мы в припадке милосердия будем кормить вас и делать счастливыми!»
Это означало только одно ― за лепёшку с мясом или просто за варёную брюкву эти садисты будут издеваться над любым несчастным, забавляясь и измываясь… Удары током или иголки под ногти ― это лютики-цветочки. Кому-то отпиливали пальцы, а кому-то протыкали всё тело соломкой для питья коктейлей, да-да, такие сквозные дырки по всему телу, человек сразу не умирает, но долго и ужасно мучается, чувствуя себя воздушным фильтром от кондиционера… Мизеры часто устраивали конкурсы на таких «вечерах» на самый экстравагантный способ измывательства: чья жертва ужаснёт даже головорезов и будет сильнее всех страдать.
– Ну! Что замолк? ― прикрикнул снизу математик. ― Или мы сейчас идём к самолёту, или никогда ― определяйся!
– Вот уж не знаю, ― пробубнил себе под нос Хмурый Весельчак, и крикнул в ответ. ― Боюсь я тамошних мест.
– Там уже нечего бояться, я только что оттуда. Мизеры собрали все свои манатки и двинулись на север, ближе к Четвёртым воротам, ― математик стоял внизу, по-детски задрав голову, его длинные руки с узловатыми неимоверно большими пальцами беспомощно висели вдоль туловища. ― Полагаю, эти садюги хотят поживиться у ворот, когда их откроют. Если ты согласен, нам надо поторопиться.
Да-да, завтра откроются все пять ворот в Стене и отчаявшийся народ ринется в пределы СОБНа. Через ворота не разрешалось проносить ничего! Все карманы выворачивались, а вся поклажа оставалась у ворот, радуя шакалящих вокруг одиноких грабителей и стаи мизеров.
Далго-По представил на секунду, что отказался идти к самолёту и остался здесь, в холодном разбитом доме. Неизвестно сколько он ещё будет валяться в куче этого тряпичного утиля и к какой мусорной свалке потащит его голодное брюхо…
– Да-да, я сейчас.
Мужчина отодвинул от двери старый помятый холодильник, который её подпирал, и осторожно зашагал вниз по тёмной лестнице.
Воздух на улице был настолько пропитан сыростью, казалось, идёшь сквозь мелкие брызги, что застыли вокруг тебя.
– У меня есть целлофановая плёнка… Если тебе нужно, ― услужливо предложил Дохля, стряхивая со своих плеч крупные капли, видимо, упавшие с веток деревьев.
– Обойдусь, ― буркнул Весельчак, и они зашагали вдоль разбитого тротуара мимо цепочки панельных домов с пустыми глазницами и измызганными до неприличия стенами, словно их только что вытащили с помойки.
Сначала шли молча, но утренняя свежесть вперемешку с сыростью и запахом прелой листвы взбодрила Далго-По, вытащила ненадолго из кокона, в котором тот обосновался уже несколько дней.
– Что нового в городе? ― спросил Далгонарий.
– А что там может быть нового, ― бросил через плечо математик, отмеряя длинными ногами свой путь. ― Все так же сидят по своим норам и подвалам… На улицу не выйдешь! И тут дело уже не в мизерах ― все ненавидят всех. Могут прибить просто так, за то, что кому-то показалось, что ты как-то не так глянул в его сторону. Если уж идёшь по улице, то иди быстро, не оглядывайся. Мелкими перебежками от подъезда к подъезду!.. ― в тысячный раз он возмущался по одному и тому же поводу: гнев вспыхивал порохом, но тут же угасал. ― Кретин, как я мог это отрепье считать своими соотечественниками, своим народом?.. Мда, мои мозги тогда пропаганда разъела как кислотой. Как и твои тоже… Только ты не сознаёшься.
Далго-По презрительно сплюнул:
– Мунговцы всегда презирали друг друга, ещё до Стены, ещё до того, как Союз перешёл на искусственную жратву ― очень давно! Раб никогда не будет любить раба, даже не будет сочувствовать. Раб всегда прячется за спину другого раба ― пусть в чужой спине застрянет пуля, но только не в моей!.. Ещё прадед рассказывал ― я тогда пацанёнком был, но всё помню, ― как при императоре Мунга Великом Костеличи-Чуга устроили большую бойню.
