Сережа смотрел на себя в зеркало, и у него дрожали губы. Загорелое личико резко контрастировало с безволосой и какой-то синюшной головой, уши торчали лопушками, глаза, полные слез, казались огромными. Но плакать было нельзя. Поэтому он молча сполз с табуретки, надел панамку и ушел в сад.

К сентябрю волосы слегка отросли, но все равно вид у него был на редкость дурацкий. К тому же в школе Сережа резко выделялся своими манерами – он с пяти лет умело пользовался при еде ножом и вилкой, а выражался слишком изысканно для первоклассника. В классе его не затравили только потому, что он, привыкнув лавировать между родственниками, довольно быстро сориентировался и занял нишу местного дурачка, вечного клоуна, забавного и безвредного. Учился он, к удивлению учителей, очень даже хорошо, а у него просто не было другого выхода: мама ругала даже за четверки.

Высокий худенький мальчик, подвижный, как обезьянка, с вихрами жестких непослушных волос, которые уже больше не завивались после кардинальной маминой стрижки, смешил своими выходками одноклассников и учителей, срывая уроки, а на физкультуре поражал всех необыкновенной ловкостью и гибкостью, легко садясь на шпагат. Дружил он больше с девчонками, хотя всей душой рвался в заманчивый и несколько для него таинственный мальчишеский мирок. Но времени на баловство практически не было: английский, гимнастика, музыка – в доме Вержбицких было пианино. Гимнастику он выбрал сам, английский ему давался легко, а по поводу музыки бесконечно воевал с мамой, и она в конце концов смирилась.

Илария Львовна вообще сильно изменилась после смерти Сережиного отца: стала мягче, нежнее и словно отпустила сына, признав его право на самостоятельность, так что иной раз Сережа с некоторой оторопью ощущал себя взрослее матери. К десятому классу он выровнялся, окреп и догадался отпустить волосы подлиннее. Девочки, до сих пор воспринимавшие его скорее как подружку, вдруг обнаружили, что вечный шут Сережка весьма привлекателен, и он успел собрать богатый урожай первых объятий и поцелуев. Но тут школа и закончилась.

Получая паспорт, Сергей взял девичью фамилию бабушки Анны – не хотел никаких ассоциаций с отцом, а дедова фамилия не слишком годилась для будущего актера: Сергей Вержбицкий, язык сломаешь! Хотя красиво. Но Алымов – тоже неплохо. Сережа был очень похож на отца, только повыше ростом. Копна темно-русых волос, черты лица, общий очерк фигуры, манера двигаться, жестикуляция, обаяние – все было отцовским. Кроме глаз, которые достались от матери: зеленые, миндалевидные, чуть раскосые, они придавали неожиданную утонченность его облику. «Каков красавец! Готовый Жюльен Сорель», – воскликнул один из экзаменаторов в театральном, увидев Сережу. «Простите, а вы, случайно, не Олега Горячева сын?» – спросил другой, но Сергей хмуро отрекся от родства.

Поступив в театральное училище, Алымов впервые почувствовал себя в родной стихии – все вокруг были такие же странные, как он сам. Сережа оказался самым юным на курсе: все остальные парни уже либо отслужили в армии, либо поучились в других вузах, а кое-кто даже поработал в театре. Сначала он по школьной привычке продолжал валять дурака, быстро заслужив прозвище enfant terrible [2] от острой на язык Ольги Семеновны, занимавшейся с ними сценической речью. Продолжалось это почти до конца первого курса – все изменил нечаянно подслушанный разговор все той же Ольги Семеновны с преподавательницей ритмики Аллой Петровной. Сергей забыл в аудитории шарф и вернулся. Хотел было войти, но остановился за дверью, услышав собственную фамилию:

– Алымов-то? Молодец, – произнес голос Аллы.

– Но какая неуверенность в себе, – вздохнула Ольга Семеновна. – И это при столь мощном таланте!

– Хоть и говорят, что на детях гениев природа отдыхает, но вы посмотрите на его семью – три поколения подряд!

– Ну, Олег-то в основном обаянием брал. Бронебойной силы обаяние было, женщины так к ногам и падали. Сережа гораздо сильнее как актер. Но дури в голове много. Может, еще перебесится.

– Да, Олег и внешне попроще был, а этот… Просто смерть женскому полу! Такая изысканность!

– Мне он чем-то напоминает юного Жана Маре. Но более хрупкий, конечно.

– Орфей? Возможно.

– Там, говорят, еще и мама невероятная красавица. Своеобразная внешность у мальчика, да. Между ангелом и бесом. Может и невинного отрока сыграть, и демонического злодея. Хотя… демон-то и есть падший ангел.

– Будем надеяться, наш ангел крылья не обломает.

Сережа понял, что дамы сейчас выйдут, и стремглав кинулся в ближайший туалет – постоял, растерянно таращась на раковину, потом включил воду и сунул голову под кран. Немножко опомнившись, он отправился за шарфом, нашел его, обмотался, потом опять снял и сел прямо на пол у стены, переваривая услышанное: неужели это все говорилось про него? Мощный талант? Сильнее, чем отец? Между ангелом и бесом?

Дома он долго рассматривал себя в зеркале, искренне не понимая, что в нем такого особенно прекрасного – сам он видел себя каким-то уродцем, не похожим на нормального парня: слишком крупные и яркие глаза, слишком длинные ресницы, слишком женственная, как ему мнилось, пластика. Он знал, что умеет нравиться, но никак не относил это к собственной красоте, и сам предпочел бы выглядеть более мужественно, а не так… изысканно. Конечно, он не удержался и все рассказал маме.

– Правда? Так и сказали: «мощный талант»? Надо же! – Илария Львовна посмотрела на сына с радостным удивлением. – Про ангела и беса интересно. Будем надеяться, что ангела все-таки больше. А то ведь в некоторых людях живет дьявол, в некоторых – Бог, а в некоторых – только глисты.

– Мама! Ну, ты и скажешь!

– Это не я, это Раневская.

Подслушанный разговор изменил Сергея, заставил внутренне распрямиться и поверить в себя. Актерство было у него в крови. Бенедикт и Теодоро, граф Парис и принц Калаф, Дориан Грей и Жорж Дюруа – он переиграл в этюдах и учебных постановках всех романтичных любовников и авантюристов. И не только в этюдах – девушки просто не давали ему прохода, так что «принц Калаф» легко и бездумно переходил из одних объятий в другие, сопровождаемый потоками слез и звоном разбиваемых сердец.

А на втором курсе Сергей неожиданно для всех женился на однокурснице Наталье – не самой красивой из его поклонниц, но бойкой, энергичной и талантливой. Друзья пребывали в шоке, подруги были безутешны, а Илария Львовна встретила новоявленную невестку в штыки. Скоропалительный брак не продержался и года, а Сергей с легким недоумением вспоминал потом эту авантюру, затеянную им, скорее всего, для доказательства собственной взрослости и самостоятельности. Какая там взрослость! «Муж – объелся груш», – долго дразнила его мама, которая вздохнула с облегчением, избавившись от Натальи, а «граф Парис» с новыми силами ринулся в водоворот страстей.

Алымов окончил училище в девяносто первом – начавшаяся перестройка порушила все его честолюбивые планы, и пришлось пойти в тот театр, где работала его мать и за кулисами которого он практически вырос. Специально под него в театре поставили «Портрет Дориана Грея», на который публика просто ломилась, так что взлет у молодого актера получился стремительным.

А потом он встретил Дару. На самом деле ее звали просто Дашей, Дарьей, но имя Дара казалось ей более выразительным. Яркая голубоглазая блондинка, темпераментная и очень сексуальная, она к тому же прекрасно пела и танцевала. Познакомились они на съемках в Польше, а поженились во время работы в сериале, куда именно Дара его и затащила. Алымов плохо понимал, как это произошло – очевидно, у него совсем снесло крышу на почве неожиданного, невероятного, просто бешеного успеха, который обрушился на него в Польше после выхода фильма «Крестоносцы» по роману Генрика Сенкевича. Сергей играл одну из главных ролей, и афиши с его портретом висели по всей Варшаве.

Только потом он осознал, что в их отношениях с Дарой не было ничего человеческого – один яростный секс. Хотя, что скрывать, на первых порах его это вполне устраивало. Анализируя прошедшее, Сергей догадался, что Дара просто сделала на него ставку. Но вся слава Алымова так и осталась в Польше – в России этого фильма никто не видел. Роли Дориана Грея, а потом Вадима Дульчина из «Последней жертвы» Островского принесли ему известность в театральных кругах, но в кино самой серьезной работой Сергея так и оставалась «Капитанская дочка», где он сыграл Гринева, хотя мечтал о Швабрине.