Этого Нина Михайловна не ожидала. Обычно спокойная Наташа, отбрила её, такое было внове.

-Так что вы подумайте и скажите Сан Васильне, что хотите работать вечерами, мы с радостью половину вам уступим,-сказала Наталья.

Нина Михайловна ушла, громко хлопнув дверью, а Наташа вечером сказала мне-Ты это прекрати себе больше урезать, чем мне, делай поровну, мы с тобой наравне пашем, значит у обеих одинаково, поняла и не спорь, я старше.

И мы обе расхохотались. Разница между нами пять дней и это наша обычная с ней шутка. Обстановка разрядилась.

А в феврале у нас уволились сразу два работника, ушла Галя с телефонки, у неё резко слегла с инсультом мама и пришлось бросать работу далеко от дома, а переходить ближе к дому. Сделали рокировочку, она ушла в своё отделение, а на её место пришла Валя, женщина помоложе, незамужняя, ничем не обременённая, кроме жестокой астмы из-за которой она больше бюллетенила, чем работала.

И ушла Люба с приёма телеграмм. На её место взяли сначала Маришку, шестнадцатилетнюю девочку, которая потом выучилась на телефонистку, а её заменила другая девочка, тоже Таня.

В марте Лидию Викторовну перевели в 208 отделение связи и к нам устроилась новая телеграфистка, Таня.

Она переехала с другого конца Москвы совсем недавно в новые дома и искала работу поближе к дому. У нас и устроилась. Она проработает здесь до самой пенсии и станет потом начальником телеграфа.

А нам выделили ещё одну единицу телеграфиста и на новое место пришла Евгения Ильинична, женщина с большими претензиями и большим желанием стать начальником телеграфа, но этим её желаниям не дано будет осуществиться,хотя Сан Васильевна будет ей всё время обещать это место и в конце концов доведет её до нервного срыва.

В марте меня по распоряжению узла связи перевели на месяц в 208 отделение связи, замещать заболевшего начальника, а вышло, что на три. Получилось, что я теперь не только у себя замещала но и в соседних. Сан Васильна злилась, но сделать ничего не могла, против начальства не попрёшь, но процентовку работникам опять считала я, она передала мне сведения по телефону, я высчитала и отзвонила ей все результаты. Так мы и работали.

А дома между тем тоже дела не стояли на месте. Женя заболел афтозным стоматитом. Это случилось после пребывания у нас Алёши. Его привезли Мишечка с Ириной на два дня, так как они ехали на свадьбу к Ирининому брату. Свадьбу играли в дорогом ресторане, он работник КГБ, круг соответствующий, так что детей туда не возьмёшь.

Когда они ребёнка оставляли, то забыли предупредить нас, что у Алёшки стоматит и мы не зная, разрешили детям играть одними игрушками, а дети при игре сто раз оближут игрушки.

Стоматит у Алёши был в лёгкой форме, а мы получили сразу самую тяжёлую. Плюс ещё во время возни, Алёшка, который хоть и младше Жени, почти на год, но крупнее чуть не в два раза, Храпцовы все крупные в Иринину родню, толкнул Женю и он слегка пробил голову о батарею.

При этом Женя не полез драться, в ответ, а сложив перед собой ручки произнёс " Алёша, драться не красиво!". Миротворец, одно слово.

Долго таким будет, пока в Анапе на тринадцатом году жизни, не получит удар ножом в лопатку, от местного мальчишки. Тогда впервые ударит другого человека и покажет, что он не слабосильный телок.

Вот этот стоматит мне и пришлось лечить, довольно зверскими методами. Во рту у него были громадные белые блямбы, которые, когда лопались обнажали страшные язвы. Конечно ни есть, ни пить ребёнок толком с этим добром не мог. А ни анестезина, ни других специальных обезболивающих тогда не было и врач научил меня делать новокаиновую болтушку.

На литр воды, одно сырое яйцо и ампулу новокаина. Этим раствором из клизмы опрыскивать рот перед едой. Я делала это зажав ребёнка под мышкой над ванной, и пока он кричал, опрыскивала его рот.

После он ел всё подряд не замечая боли,какое-то время ,а после еды просто споласкивали рот кипяченой водой со слабым раствором марганца. В промежутке я ему смазывала рот тремя мазями, их смесью нистатиновой, оксолиновой и третью не помню,что-то наподобие винилиновой.

Наматывала бинт на палец, смазывала мазью и обрабатывала рот шесть раз в день. Руки у меня были искусаны, ребёнок блажил во всё горло, бабушка и тётя затыкали уши подушками и рыдали, крича что я гестаповец. Но за неделю таком образом я ребёнку стоматит вылечила, тогда, как Алёшину лёгкую форму лечили целый месяц.

Раньше, когда мы ездили гулять по Москве, каждый раз спрашивали сына, на чём поедем кататься на автобусе,троллейбусе или трамвайчике. Он отвечал и мы ехали. К стоматологу мы ездили на трамвае и после этого лечения на трамвай он вообще не хотел идти.

Счастье, что Иринка не заболела этой дрянью, всё-таки повзрослее была и всё подряд в рот не тащила.

Глава 21. О личной жизни.

Как я уже упоминала, за делами и хлопотами на работе, я упустила главное, общение с детьми и естественно расплата не замедлила последовать. Я не заметила сразу, что с дочкой неладно. Она забивается в углы и старается не попадаться на глаза. Это происходит оттого, что когда я дома, она в школе, в тот момент, когда я провожаю её в школу никого нет, все на работе, а бабушка спит и она чувствует себя раскованно, а о том, что происходит в момент, когда я на работе, а она дома с бабушкой или с обеими мегерами до прихода отца, мне неведомо.

Потому я и не напрягаюсь, а зря.

Ведь сигналы были и мне следовало обратить на них внимание. Неоднократно, обе вместе или по отдельности, они мне жалуются на то, что Иришка изрисовала лифт, я иду отмывать, не обращая внимание на слова дочери, что она этого не делала. Или Иришка не приходила с гуляния, а проторчала у подружки. Мне бы поинтересоваться у дочери, почему она не хочет идти домой, но вспоминаю, как сама заигрывалась у подружки и меня это не встревожило. У самой-то не было причин избегать дома бабушкиного, оттого и не думаю о плохом.

Или жалуются, что она ни с кем не здоровается, хотя от соседей таких жалоб не поступает, ну и прочие, вроде бы мелкие, но весьма ехидные кляузы. Счастье ещё, что я не ругала её и не читала дочери нотаций, видимо сильно уставала на работе и пропускала их наветы мимо ушей.

А вот о том, что они оказывается поколачивают ребёнка, не дают ей во-время поесть, постоянно третируют и грозятся сбросить с балкона, если она пожалуется мне или отцу, я не подозреваю, Иришка молчит и не говорит, только становится всё менее весёлой и всё более замкнутой.

Вина моя и в том, что приласкать и поцеловать младшего, укладывая его спать, у меня сил хватает, а обнять и приласкать дочь, не догадываюсь. Что это, как не равнодушие к её личности? Видимо так она это и воспринимала. А ведь любила я обоих одинаково, только видно слишком рано посчитала дочку взрослой и самостоятельной, а младшего слабеньким и беззащитным.

Не у одной меня случаются такие перекосы, но это не служит мне оправданием. От того дочка и молчала, зачем делиться с мамой, которой она безразлична, по её разумению.

Но рано или поздно, нарыв вызревает и прорывается. Так случилось и у нас.

Видимо, устав постоянно бояться, постоянно недоедать и скитаться, не всегда у подружек, иногда просто по улицам, в ожидании прихода отца. Ко мне на работу она не шла, оттого, что воображала себя ненужной и нелюбимой, а потом в другое отделение идти видимо ещё и стеснялась. Девочка однажды разразившись потоком горьких слёз, рассказала всё отцу, а он немедля мне.