Но когда передо мной распахнули ворота и я шагнул внутрь, я почувствовал себя так, будто я на мгновенье умер и за какие-то заслуги отправился прямиком в рай. Мне открылась картина ошеломительной красоты. Увиденное поразило меня настолько, что и спустя время я не могу сказать наверняка, что впечатлило меня сильнее всего. В глаза ударил простор и гладкая зелень полей, лежащих по обе стороны от меня до куда хватало взгляда. Под ногами сиял чистотой асфальт, впереди стройнели аллеи, и, еще стоя у ворот, я ощутил непреодолимое желание поскорее оказаться в их густой тени и подышать в их освежающей прохладе. Я поднял голову. Кроны могучих вековых деревьев отливали синевой на фоне тихого голубого неба, распростертые под ними поля искрились сочностью молодой, только что скошенной травы, меж ними бежали дорожки из розовой плитки. Живость красок кружила голову; после пыльной бесцветной улицы, по которой я ходил все эти дни, я не верил собственным глазам. Даже небо здесь было другим, и воздух пах по-другому. Впустивший меня охранник, не без поклона, передал меня в руки спешившего навстречу мне индийца, одетого в чалму и богатый узорчатый кафтан. Он повел меня в глубину аллей. Мы шли по сверкающим белизной дорожкам, по выпуклому деревянному мостку, под которым в прозрачной заводи вились золотисто-красные рыбки, мимо клумб, полыхающих безудержно яркими цветами ирисов и орхидей, и мне все хотелось ущипнуть себя – не во сне ли я все это вижу, неужели это Индия? Встречавшиеся на пути служащие останавливались, чтобы отвесить мне приветственный поклон, а мой Кафтан, по всему видно, человек не последнего ранга, вел меня с таким гордым и самозабвенным видом, что я чувствовал себя так, будто иду на прием к махараджам. По дороге мимо нас проплыли красиво одетые люди в кабриолете, на поле для гольфа шла игра – я увидел джентльменов в белых брюках и рубашках-поло, и таскавших за ними экипировку индийцев; все это напомнило мне романы Агаты Кристи и Вудхауса и времена, когда английская знать приезжала на отдых в свои индийские поместья. Ближе к зданиям начинается сад. Он окутывает отель до самого океана, объяснил Кафтан. Мы прошли вдоль скамей и глиняных скульптур, смотревших на нас с высоты своих пьедесталов, и приблизились к отелю. Пройдя сквозь колоннаду арок, мы очутились в лобби таких размеров, что люстры под потолком показались мне звездами в поднебесье, а люди в другой части зала точками, не крупнее муравья. Тут я ошалел окончательно и, потрясенный, оглушенный и пришибленный, предстал перед человеком по имени Чапрам. По-русски этот улыбчивый индиец говорил превосходно, а свое дело знал еще лучше. Не успел я и глазом моргнуть, как меня взяли под белы рученьки и увели внутрь – показали номер, в котором я буду жить, рестораны, в которых я буду есть, сады, по которым буду гулять, а для пущего эффекта усадили в кар и покатили по дорожкам вдоль волнистых гольфовых полей, довезли до самого пляжа, который, если глядеть на него с этой стороны, смотрелся на удивление живописно, и вернули меня в лобби готовенького и на все согласного. Ни ночи больше не хотел я оставаться у Кипила. При помощи Чапрама мне удалось договориться о внушительной скидке в обмен на обещание, что вскоре ко мне присоединится жена и мы проведем здесь еще немало дней, и уже через час отельный портер явился в «Палас» за моим багажом. Вечер я встречал в гостиной своего нового номера, обставленного со всем великолепием, положенным Востоку. Ужинал в ресторане. Ел среди хорошо одетой публики и наконец попробовал что-то более изысканное, чем пляжная еда. Чапрам, добрая душа, не позволил дать ему ни копейки, зато настойчиво приглашал на всякие отельные увеселения, и я догадался, что он получает процент от них. Поскольку ни гольф, ни лодочные поездки к дельфинам меня не увлекали, я выбрал массаж в отельном салоне да сеанс у местной знаменитости, мадам Альбабур, приехавшей в «Лали» всего на несколько недель, – очень уж Чапрам ее хвалил. Тело млело после крепкого массажа. Запах сладковатого масла, которым меня то и дело орошали в салоне, впитался в одежду, и, кажется, за ужином я благоухал не хуже садовых орхидей. В голове еще витали слова предсказательницы. Откуда эта женщина узнала, что я пишу? Все остальное наверняка лесть, но, быть может, тоже не лишенная смысла; так, во всяком случае, хотелось мне думать. Конечно, эти предсказания, как и массаж, и отличнейший шоколадный десерт – все это радости за мои же деньги, но, черт возьми, до чего они приятны после аскетичного житья у Кипила! В желудке у меня урчало от удовольствия, и, оглядываясь вокруг себя, я разве что мурзиком не мурлыкал. Вот где я должен писать, говорил себе я. Здесь мои герои. И здесь ко мне вернется вдохновенье – я знал это наверняка. Я чувствовал, что моя подруга муза вот-вот будет снова со мной.
Перед сном я вышел на воздух. Полная луна разливалась по небу, а в саду стояла уютная темная ночь. То там, то сям мелькали бесшумные тени – это рабочие наводили порядок на дорожках, равняли кустарники, подбирали листву. Больше никого не было видно, только раз прошлась, держась за руки, парочка влюбленных. В темноте задорными огнями горел отель – комнаты, в которых кто-то был, и рестораны – в них еще сидели. Многие расположились на террасах, пили вино и смотрели телевизор. Я тоже уже мог быть в номере – меня выманила на улицу чарующая ночь. Невозможно было не пройтись по саду, не посмотреть на небо, мне так этого не хватало у Кипила. Было безветренно, но остывающий воздух двигался, ходуном ходил. То обдавал волной парного молока, то пробирал пронзительной, едва не зябкой влагой. Разумеется, здесь не было комаров – еще днем я заметил расставленные повсюду ультразвуковые лампы, замаскированные под уличные фонари. На удачу, нигде не включали музыку, и мягкая ночная тишина лишь иногда прерывалась неторопливыми голосами и чьим-то смехом. Я все еще спрашивал себя: неужели это Индия? И все еще не мог поверить в свою удачу. Теперь мне не нужно никуда уезжать. Я думал о том, как обрадуется жена моей находке, и в мыслях уже водил ее по этому саду. Представлял, как она будет подолгу гулять по розовым дорожкам, сидеть на лужайке с неизменной книгой в руках. Как бросится фотографировать диковинные цветы и птиц, что плещутся в фонтане. Как понравится ей наша спальня и вид из окна. И мраморная ванна, и халаты с золотой оторочкой, и вся эта милая старомодная роскошь. Как она захочет пойти на массаж, а может быть, на уроки гольфа или уроки кулинарии у местного шефа. Как вечерами мы будем смотреть на закат сквозь шумные пальмы. Как поедем на Палолем. Как окунемся в океан и в настоящую туристическую Индию. Как вернемся в отель и с новой силой ощутим свое счастье. Как ты нашел это чудо, с восторгом в глазах будет спрашивать меня она? Я буду только плечами пожимать – не раскрывать же все свои секреты. Сам я буду писать. Номера здесь огромные, прохладные, и места в отеле хоть отбавляй. Хочешь, садись на террасе. Хочешь, в беседке на лугу – две округлые деревянные беседки сегодня попались мне на глаза, и сейчас, вспомнив об этом, я направился к ним, хотел проверить, получится ли в них сесть и писать. Это, конечно, не пушкинские ротонды, но, высокие и аккуратно сбитые, они все же придавали этой стороне сада особый шарм. Приблизившись, я вдруг увидел в одной из них чей-то силуэт. В темноте нельзя было ничего разглядеть, но кажется, там кто-то сидел. Подойдя ближе, я увидел, что это была женщина. Она сидела неподвижно. Оставаясь в тени деревьев, я смотрел на нее, гадая, что она могла делать тут в такой час. Читать было невозможно, да и в руках у нее не было ни книги, ни телефона. Может, кого-то ждет? Но она не оглядывалась по сторонам, и не похоже, чтобы кого-нибудь искала. Сидела она прямо, смотрела куда-то вдаль. Наверно, устала от шумной компании, решил я, или сбежала от надоедливого спутника. И уже собрался уйти, как вдруг силуэт в беседке задвигался, поднялся во весь рост, замахал руками. Кому она машет – кругом ни души? Потом она снова села, только теперь свободно, вытянув руки по обеим сторонам перил. Откинула голову, глядя в небо. Я посмотрел туда же, над нами висела ровная белая луна. До меня донеслось длинное отчетливое «Ахх!..», полное блаженства. Надо же, подумал я. Не один я наслаждаюсь этой чудесной ночью.
