Собираясь в поездку, я написал ему. Я знал, что после Непала он намеревался круто изменить жизнь, так что я понятия не имел, где он теперь и чем занимается. Из его рассказов я помнил, что у себя на родине он должен был стать чуть не национальным героем: покоривший пятитысячную высоту уже герой, а узнав из новостей подробности опасного восхождения, люди вознесут до небес его чудодейственное спасение и станут почитать его как святого. Он отчетливо представлял себе свою новую жизнь. Говорил, что придется многое переменить и ко многому приспособиться, но ему это по силам. Отныне он собирался посвятить себя служению народу. Отель решил бросить, о карьере забыть – святые в Индии живут за счет добрых дел и подношений. Имущество он думал раздать, оставив только то, что позволило бы прокормиться его матери, четырем сестрам, младшему брату и жене. Оказалось, он давным-давно мечтал о такой доле, еще мальчишкой хотел уйти в монастырь, а после – проповедовать, но дядя, глава семьи, запретил. И вот теперь старые мечты вновь обретали крылья. Так вот для чего судьба направила меня в Непал, твердил он. Я спросил его, как воспримут это решение его близкие. Дядя больше не сможет ему помешать, уверенно сказал он. А жена? У них тогда уже был ребенок, и вот-вот должен был родиться второй. Он только плечами пожал: «Не знаю. Наверно, не обрадуется. Но какое это имеет значение?». Отправляя ему письмо, я так и видел его сидящим в окружении свиты, среди дымящихся благовоний, с очередью под дверьми из многочисленных паломников, жаждущих прикоснуться к святыне. Вполне может быть, ему теперь совсем не до меня, думал я. Но он страшно обрадовался моему письму, сказал, что по-прежнему работает в отеле, только теперь в другом, в «Раджбаг Паласе», в респектабельном курортном местечке в южном ГОА, и звал меня туда. Поскольку никаких определенных планов у меня не было, я согласился.
Он встретил меня сам. Выбежал из отеля, едва такси остановилось у дверей, и мы обнялись как старые друзья. Было непривычно видеть его в костюме – в горах мы видели друг друга замурованными в одежду, а ночью в спальники, – к тому же, он стал носить очки. Выглядел он как настоящий офисный начальник. С ним выскочили двое парнишек в шлепанцах на босу ногу, отвесили мне приветственные поклоны и понесли мой чемодан. Мы вошли в лобби. Кипил повел меня наверх. Открывал чуть не все подряд комнаты, предоставляя мне на выбор любую. Все они были одинаковые, обставленные только самым необходимым, разве что в некоторых имелся крохотный балкончик со втиснутыми в него двумя стульями, однако комнатам, как могли, придали уют: на кроватях лежали покрывала абрикосового цвета в тон таких же светлых розоватых стен, полотенца сложены лебедями, кое-где поставлена вазочка с цветком. Ванные всюду на индийский манер – в стене душ, в полу дырка, вот и вся ванная. Я попросил номер на тенистой стороне; окна, хотя и зашторенные, пропускали солнце, в комнатах было душно, нагрето, очевидно, жара здесь стояла нешуточная. Кипил должен был отлучиться по делам, и мы условились посидеть вечером в каком-нибудь баре. Велев мне чувствовать себя как дома, он оставил меня на попечении помощника, одного из тех парнишек, что встречали меня внизу, и тот взялся показать мне все – отель, окрестности и пляжи.
Я с нетерпением дожидался вечера. Наконец мы с Кипилом сели за стол и заказали по кружке пива. В баре, кроме нас, не было ни души. Мы с жадностью уставились друг на друга, не зная, о чем спросить, с чего начать, – так бывает, когда, мало того, что не видел человека долгое время, так еще и плохо представляешь, чем он вообще живет и что его волнует. Я снова отметил, что он изменился. Возможно, он думал то же и обо мне. Он был нетипичного для индийца телосложения – под два метра ростом, силен и крепок; в горах, во всей положенной экипировке, он казался человеком во всех смыслах мощным и решительным. Сейчас же в нем появилась какая-то податливость, желание угодить. Быть может, сказывалась его работа – принимать гостей. В костюме он был как в консервной банке, пиджак сковывал его плечистую фигуру, рукава, казалось, вот-вот треснут под напором здоровенных рук. Мужественное лицо с квадратным подбородком, придававшее ему храбрый и геройский вид на фоне гор, сейчас выглядело довольно нелепо, как будто отказывалось принадлежать человеку в тесном дешевеньком костюме. Высказывался он радушно, казалось, был искренен во всем, о проблемах здешней жизни говорил с юмором и часто понимающе вздыхал – well, this is India – мол, чего тут можно ожидать, но нельзя было сказать наверняка, думает он так или вторит мне, иностранцу, как и прочим гостям, чтобы сделать нам приятно. Кое-как преодолев полосу банальностей и общепринятых вопросов, мы свернули на события последних лет. Я узнал, что у него родились еще дети, – об этом он сказал буднично, без всякой радости, как будто это было привычным делом и не могло принести ему ничего, кроме хлопот, – и что семья переехала с ним сюда и жила в деревне поблизости. Больше всего мне хотелось знать, что стало с его планами. Насколько я мог судить, здесь, в отеле, почестей ему не оказывали, и ничто пока не указывало на то, чтобы кто-то видел в нем героя прошедших событий. Мне не терпелось узнать, как встретили его на родине и удалось ли ему претворить в жизнь все то, что он задумал. Ступил ли он на путь проповедника или еще только готовится? И как так вышло, что он снова вернулся к работе в отеле? Зрачки Кипила, расширяющиеся по мере того, как я перечислял свои вопросы, ясно давали мне понять, что я жестоко ошибался. О переменах, что он грезил в Непале, он, по всей видимости, начисто забыл. А когда я напомнил ему его же слова, он осыпал меня громкими возгласами восторга, дивясь моей памяти. Я же тем временем удивлялся другому, тому, как быстро и навсегда выветрились у него из головы его грандиозные планы. Неужели так бывает? С его слов, не успел он вернуться из Непала, как умер дядя, тот самый, что когда-то поставил крест на его мечтах, и, поскольку Кипил был одним из старших братьев среди бесчисленной индийской родни, на него легли новые семейные обязанности.
– Но тебя хотя бы встретили как героя? – спросил я. Встретить-то встретили, сказал он, но дядя вмиг перетянул одеяло на себя, упав с лестницы и повредив позвоночник аккурат на следующее утро после триумфального возвращения племянника. Вся семья сосредоточилась на лечении больного, а затем на его похоронах. Были родственники со всех уголков страны. До Кипила дело так и не дошло. Я спросил его про Ману, городок, откуда он родом, и про кузена, что неудачно женился (за невестой не дали приданого, и он выдвинул тестю неслыханный ультиматум – либо обещанное приданое, либо он возвращает невесту в родительский дом). Кипил подпрыгивал от радости, снова и снова удивляясь тому, что я помню такие подробности его жизни. Еще бы: сам он ничегошеньки обо мне не помнил. С одной стороны, у всех нас разная память, да и потом, к чему ему было вспоминать обо мне? А с другой, мне все-таки было досадно. Выходит, наши задушевные беседы там, на высоте, наши откровенные признания и засвидетельствованные обещания – все это растворилось без следа, как будто ничего и не было. А ведь не один Кипил давал себе слово, я тоже поклялся себе кое в чем и, отправляясь сюда, приготовился поведать ему свой рассказ, в некотором роде, отчитаться, а глядя на него сейчас, испытывал одну только неловкость, и за свои тогдашние откровения, и за нынешние глупые надежды. С чего я взял, что он сдержит слово? Что помнит обо всем? Что для него это так же важно, как для меня? А может, и слава богу, что он обо всем забыл, успокаивал я себя и все же весь вечер не мог отделаться от горькой, почти мальчишеской обиды – словно бы меня друг предал.
Дни в «Паласе» потекли медленно и длинно. Отель стоял почти пустой. Из постояльцев мне встретились только две немецкие пары, компания англичан, остановившаяся лишь на ночь, и один одинешенек итальянец – его друзья жили где-то у пляжа, а он приехал позже и, не найдя места рядом с ними, поселился здесь. Русских тут отродясь не бывало. Кипил говорил, что к выходным ожидают большую индийскую группу, и тогда мне придется повоевать за столик во время завтрака. А пока я наслаждался тишиной и покоем. Повар, всегда один, готовил специально для меня – в программе отеля был предусмотрен шведский стол, но, за отсутствием гостей, его не держали. Большого разнообразия в меню не наблюдалось, зато яичницу, блинчики или жареный рис я мог получить, когда пожелаю. Иногда готовили десерты. В такие дни мне сообщали об этом с самого утра, и официант, деревенского вида парнишка, никогда раньше не получавший чаевых, торжественно выносил мне тарелку пропитанного сиропом бисквита. Я никак не мог втолковать ему, чтобы чай и десерт он подавал одновременно, он всегда приносил чай и ждал, когда я его допью, и только после этого бежал за сладким. Зато в остальном был старателен и услужлив донельзя. Все то время, что я проводил за едой, он стоял по стойке смирно в другой части столовой и глядел на меня оттуда, прямо и неприкрыто, готовый по первому зову броситься к моему столу. Если я хотел поработать, то приходил сюда же; кроме тесного лобио с четырьмя креслами, в которых всегда кто-нибудь да отдыхал – или уморившийся на жаре немец, или парнишки Кипила, ленившиеся проводить на ногах целый день, – свободного уголка в отеле не было. «Палас» был отель аккуратный, скромный и без излишеств. Стоял он на маленьком клочке земли и не располагал ни сантиметром свободного пространства: вокруг здания, за узкой полоской растительности сразу шел забор, за ним дорога; ни дворика, ни сада, ни тенистого деревца со скамьей, где можно было бы спрятаться от солнца или посидеть-помечтать на сон грядущий, глядя в звездное небо; только под окнами столовой на первом этаже цвел крохотный квадратик земли, усаженный розовыми кустами, но и там было ногу поставить некуда.
