Стогова провожает Миху совершенно спокойным взглядом, тихо говоря:

— Да, так и было.

Неизвестно, как Миша смог услышать шепот Лизы, но он оборачивается:

— Малявка, иди домой, а. Вся твоя мистика — хуйня.

Вот это Миха Горшенев. Вот в этом весь он. Сказал, как отрезал.

Лиза помнит о том, что его дико бесят все эти потусторонние штуки. Он просто не верит в это. Но почему тогда так легко воспринимает «заскоки» Стоговой? Или он просто считает ее психически нездоровой? Возможен и такой вариант, а вообще…

Как много она помнит о нем, и совсем ничего, почти ничего о себе…

***

Лиза сидит на кухне. Мама готовит блинчики. Вот им хочется вечерком поесть блинчиков.

Это та самая квартира, в которой Стогова Лиза провела все свое детство, только тогда у нее еще был отец. Потом он ушел. Все как обычно. Лиза осталась с матерью.

Это она точно помнит. Помнит и шкафчики, сиреневые с глянцевым блеском, и вытяжку, всегда начищенную до блеска, и красивый темно-коричневый ламинат на полу. Она помнит маму с ее ясными зелеными глазами — чуточку светлее, чем у Лизы — и каштановыми волосами. Помнит ее улыбку. Также Лиза уверена, что раньше она и сама была брюнеткой, но, покончив со школьным обучением, осветлилась и принялась экспериментировать с цветом волос.

А вот с возрастом у Лизы немного не ладится. То есть она предполагает, что ей лет двадцать шесть, но какое-то внутреннее сомнение убивает напрочь всю уверенность. Однако спрашивать маму о своем возрасте — это дико глупо и непредусмотрительно. Мама будет волноваться. Это ни к чему Лизе.

— О ком грустишь, моя красавица? — интересуется Марина у дочери. — Утренняя прогулка разочаровала?

— Ну… не то чтобы… постой, а ты откуда знаешь об этом?

— Как откуда? — искренне удивляется Марина и, отвлекаясь от готовки, оглядывается на Лизу. — Миша приходил. За час до того, как ты вернулась с прогулки. И… знаешь, дочурка, он говорил немного странные вещи.

— Какие это вещи? — напрягается Лиза и подается вперед, едва ли не опрокинув любимую кружку с чаем.

— Лиз, ты что с ним имеешь общего? — спрашивает мать у девушки. — Взрослый мужчина… хотя ладно, допустим, разница не такая уж и большая. Но меня удивляет то, что ты попала к нему в группу. Я тебя постоянно жду, Лиза, — это звучит довольно странно, вполне предсказуемо, но отчего-то странно. Так считает Лиза. — Тебя вечно нет дома. Я жду тебя. Лиза. Слышишь меня?

Марина смотрит на дочь в упор, и теперь этот взгляд кажется девушке, мягко говоря, неприятным, и Лиза опускает глаза.

— Мама, что говорил Миша?

Лиза слышит, как ее мать вздыхает.

— Сказал, что Костя ему все рассказал, и что ты на самом деле в норме, и ничего особенного с тобой не происходит. Только то, что должно. Все. Мне это показалось очень странным.

— Да, действительно, — задумчиво бормочет девушка. — «Только то, что должно» — звучит жутковато.

— Нет, — вдруг изумляется Марина, взбивая венчиком яйца. — Миша сказал, что ты в норме. Именно это выглядело странным. Ведь я же знаю, как на самом деле ты себя чувствуешь. Я ближе всех.

— Мам…

— Лиза, иди к нему.

— К кому? — Девушка встает из-за стола, потому что ей хочется убежать отсюда. Вообще ей хочется вырваться из этого незнакомого мира.

Марина снова оглядывается, произнося с легкой укоризной:

— К Мише, к кому же еще? Он звонил, просил тебя приехать на репетицию.

— Почему раньше не сказала?

— Я решала, стоит ли тебе продолжать это.

— И?

Марина качает головой, обреченно и обессиленно говоря:

— Продолжай. Я не смогу это остановить. Мне очень жать, дочурка, прости, мне очень жаль…

***

Утро пришло. Солнце встает.

Двери открой и пусти ночь погулять.

Сон последнюю песню поет.

Солнце встает.

Кому-то здесь жить, кому-то бежать.

Лиза будет верить Горшеневу до последнего вздоха. Его или своего. Но если все же его, она пронесет это до конца. Не потому что считает его лучшим среди всех, просто он для нее лучший. Просто она видит в Мише то, что он хочет скрыть. Он постоянно это скрывает, но она все равно каждый раз обнажает его душу. Только Лиза не знает, понимает ли это сам Горшенев.

Но, скорее всего, понимает. Она ведь продолжает смотреть на него, когда он не смотрит в ответ.

Они сидят в небольшом помещении, где репетируют уже около трех часов. Ребята вышли покурить, а Миша молчит и перебирает струны гитары.

Он в своей черной футболке «Sex pistols» и темных штанах выглядит очень угрюмым и мрачным.

Стогова опять втихую рассматривает его выдающийся профиль. Горшенев, прислушиваясь, настраивает гитару, будто бы не замечая присутствия девушки, но когда она, вздохнув, поднимается, он так резко хватает ее за руку, что Лиза невольно вскрикивает. Миша не дает ей опомниться, как тут же выпаливает с такой прямо ярко выраженной агрессией, что Стогова глотает застрявший в горле комок:

— Зачем ты пришла? — строго спрашивает Горшенев, и Лиза ощущает как саднит ее кожу под его широкой ладонью.

Впервые за последнее время она чувствует Мишу, как настоящего человека, как живого реального человека, не плод ее воображения. И глаза у него настоящие, большие, горящие изнутри, немного пугающие. В данный момент Лиза полностью подчинена ему, потому что не подчиниться такому мощному потоку некой невидимой энергии просто невозможно.

Она сосредоточено думает, что ответить, потому что понимает — он говорит не о ее нынешнем приезде, а о чем-то более значимом. Вероятно, о ее появлении в его жизни?

— Где ты увидела объявление? — продолжает «допрос» Миша.

Рука девушки уже немеет. Она резко дергается, но Горшок — да-да, именно Горшок, потому что Стогова жутко зла на него из-за такого метода получения информации — и не думает отпускать, лишь сильнее стискивая пальцы.

— Мишка! — выкрикивает Лиза, ошалело дергаясь и при этом заворожено глядя на то, как Горшенев отставляет в сторону инструмент, как поднимается, чуточку смахивая на хищника, а потом нависает над беспомощной Стоговой.

Вообще она отнюдь не беспомощна, Лиза прекрасно осведомлена, куда надо бить мужика, но она, опустив глаза в область паха Миши и задержав там взгляд, неожиданно вызывает недоумение на лице Горшенева, который издает многозначительное «кхм», и тут же он начинает гоготать.

— Нет, ну обезоружила, мать твою, малявка!

Миша отпускает ее, а Лиза ощущает себя круглой идиоткой, потому что поняла, что Горшенев мог ее поцеловать. А может и показалось. Кто его знает, теперь уже поздно — момент упущен.

Однако, отвернувшись, Стогова, которая направляется к двери, тем самым пытаясь избежать еще какой глупости, вдруг снова оказывается перехвачена, дезориентирована и почти поцелована. Нет, совершенно точно, она убьет Леонтьева Сашку, то есть Ренегата, то есть гитариста группы, потому что он входит в помещение именно в тот момент, когда Миша уже наклоняется к Лизе. Потом она видит его лицо очень близко, позволяет себе залюбоваться темным шоколадным оттенком его глаз, неловко хмыкает, краснеет и, к своему величайшему изумлению, вдруг осознает, что Горшенева-то появление Ренегата не смущает вовсе: он все равно на секундочку прижимается сухими губами к ее приоткрытому от нехватки кислорода рту, ничего особенного больше не делает, просто как-то так мягко прижимается, бережно даже, что ли, и это чуточку забавляет Стогову, потому что до этого Миха был не очень-то нежным. Синяки на запястье обеспечены…

Я нужен сразу всем… я никому не нужен.

— Это… Лиза, — произносит Саша, поняв, что никто на него внимания не обращает и не обратит, если он сам о себе не напомнит, — там вообще-то тебя разыскивают.

— Кто? — синхронно поворачиваются Миша с Лизой к Ренегату.

— Костян.

— Опять? — почему-то у Стоговой спрашивает Горшенев, и она отодвигается, заправляя за ухо прядь волос.

— В смысле? — пожимает девушка плечами и идет к двери. — Я-то тут при чем?