Я кивнула. Еще бы! Ведь он был одним из первых, кого я охраняла, когда только приехала в Тарасов к тетушке Миле.
– А эта Светлана вообще могла к вам заявиться рано утром ни с того ни с сего? Или такой поступок был чем-то из ряда вон выходящим?
– Вообще спонтанность – ее естественное состояние. Не могу сказать, что я сильно удивился. Она и не на такие сюрпризы способна.
– Хорошо. А как вы считаете, Светлана могла быть каким-то образом причастна к вашему похищению?
– Н-нет, не думаю, – Белодворчиков удивленно посмотрел на меня.
– Получается, Сергей Александрович, что вы никого не подозреваете в случившемся? – спросила я.
– Разве что, – неуверенно начал он. – Видите ли, сейчас идет подготовка к местному конкурсу красоты. Победительница отправится в кругосветное путешествие под рекламным слоганом «Красота спасет мир». Так вот, я практически уверен в том, что меня хотели похитить, чтобы сорвать этот конкурс, ведь я его главный организатор. Возможно, они еще что-то замышляют против меня.
– Они – это кто?
– Есть такой Максим Перепрыжкин, племянник генерального директора нашего телевидения, – понизив голос, сказал Белодворчиков. – Ничего собой не представляет, но, сами понимаете, родственник. И принесла же его нелегкая с Сейшел! Торчал бы там да девочек обихаживал в свое удовольствие – так нет же! Не иначе как сам дядя его оттуда выдернул.
– А зачем? – удивилась я.
– Как зачем? На мое место, видимо. Вы, Евгения, не представляете, какой это серпентарий!
– Вы же говорили, что у вас со всеми хорошие отношения?
– До известных пределов. Когда речь заходит о больших деньгах – а в этом конкурсе крутятся большие деньги, – то уже никто ничем не гнушается, понимаете?
– И вы тоже? – в лоб спросила я.
– Само собой, – твердо ответил он.
Вот люди! А может, вся эта история с похищением – просто самопиар, попытка приковать внимание к грядущему проекту любой ценой? Тогда зачем вообще я здесь сижу?
– Знаете, я ведь человек рисковый, – несколько самодовольно сообщил Белодворчиков. – Когда помоложе был, мы с друзьями устраивали «бензиновый кайф»: скидывались на призовой фонд, а потом гнали по всему городу из одной точки в другую, не глядя ни на светофоры, ни на дорожные знаки. Главное было – прийти первым.
– И кто же приходил первым? – поинтересовалась я.
– Ваш покорный слуга, – Белодворчиков улыбнулся, но сразу же болезненно сморщился и закашлялся.
– И что, сильно обогатились вы на этом? – не смогла я сдержать усмешки.
– Да дело не в деньгах, – откашлявшись, объяснил он. – Суммы на кону были не такие уж большие. Важен был азарт, кураж. Но я недолго участвовал в гонках: сначала сломал ногу, потом разбил машину. И решил, что с этим надо завязывать. А потом увлекся парашютным спортом. Причем у меня была своя фишка: я приземлялся в жокейском седле!
– Круто! – воскликнула я.
– Да, – согласился он, – но мне это быстро надоело. И тогда я попробовал русскую рулетку.
– И как?
– Повезло, как видите.
– Вижу, – кивнула я.
– И на тарзанке я летал, и в сафари на африканских львов участвовал, и в заплыве в озере, где водились крокодилы, и…
– А где живет Светлана Спиридонова? – оборвала его я. Мне надоело слушать хвастливые рассказы о его экстремальных похождениях.
– Что? Ах, Светлана… На улице Добролюбовской, дом 17, квартира 108, – сказал Белодворчиков и снова закашлялся. – Извините, я что-то совсем расклеился. Пойду прилягу. А вы, Евгения Максимовна, располагайтесь. Но вы напрасно думаете, что Спиридонова каким-то образом в этом замешана, – добавил он и ушел в соседнюю комнату.
Что бы он ни говорил, мысль о связи его похищения с появлением Светланы в его квартире не давала мне покоя. Зачем она явилась к нему в такую рань? Чем была напугана? Очень может быть, что за ней кто-то следил и предполагал, что она оставила у Белодворчикова какую-то важную информацию. В этом случае логика злоумышленников вполне понята: они разделились на две группы, и пока одна группа занималась похищением и обыском моего подопечного, вторая проверяла его квартиру.
Не успела я додумать эту мысль до конца, как из соседней комнаты послышался стон. Я прислушалась. Стон повторился. Я встала с дивана и подошла к двери.
– Сергей Александрович, – позвала я и постучала.
Никто не отозвался. Я открыла дверь и вошла в спальню с альковом, стены которого были обиты золотистым шелком с восточным орнаментом. Кровать, расположенная в алькове, привлекала внимание изящным резным изголовьем, с которым перекликалось винтажное кресло в углу на витиеватых ножках. По обе стороны кровати стояли две стильные тумбочки из орехового дерева с оригинальными настольными лампами. Горизонтальные и вертикальные белые плинтусы превратили стены в экзотические картины в рамах. В двух больших вазонах росли комнатные растения, которые отражались в зеркале золоченого трюмо. Светлый паркет был покрыт белым пушистым ковром.
Белодворчиков лежал в постели, и глаза его были закрыты. Он тяжело, со свистом дышал.
– Сергей Александрович, вы меня слышите? – спросила я.
Белодворчиков открыл глаза.
– Как вы себя чувствуете? Что вас беспокоит?
– Боль в груди, – слабым голосом сказал он. – И дышать как-то… тяжело.
Я заметила, что губы у него начали синеть, и срочно вызвала «Скорую». Ждать пришлось довольно долго. По прибытии нерасторопные эскулапы послушали хрипящее дыхание моего подопечного, вяло померили давление и, пробормотав что-то невнятное, повезли его во Вторую клиническую больницу. Разумеется, я поехала с ним.
В приемном покое Белодворчикова положили на каталку, укрыли каким-то одеялом и ушли, велев подождать, пока до нас дойдет очередь. Несчастный больной от слабости задремал, а мне поневоле пришлось слушать разговоры о том, как непросто стало вызывать муниципальную «Скорую помощь». Особенно впечатлил меня рассказ одной молодой женщины с короткой асимметричной стрижкой.
– В субботу утром к нам в гости приехал мой папа. Я накрыла шикарный стол, посидели, выпили по глотку вина за встречу. Потом я вдруг почувствовала усталость и пошла прилечь… И вот в четыре часа дня просыпаюсь от резкой боли в груди, задыхаюсь, говорить не могу, как будто язык парализовало. Хватаю мобильный – благо он под рукой – и набираю мужа, который в соседней комнате. Он влетает ко мне, видит, что я никакая, орет: «Что случилось?» Я хриплю: «Вызывайте «Скорую»!» – и меня начинает трясти. Папа меня держит, муж сует валидол, глицин, спазган… Я кое-как таблетку спазгана проглотила и отключилась. А «Скорая» ехала сорок минут!
– За это время и помереть можно, – заметила женщина средних лет, сидящая рядом.
– Вот-вот, – согласилась с ней рассказчица. – Приехали они наконец, измерили давление – нормальное, сделали ЭКГ. Вкололи кеторол и спросили, поеду ли я в больницу. Я отказалась. Тогда они предупредили, что на следующий день ко мне придет участковый терапевт. А ночью у меня снова был приступ удушья, уже не такой сильный, но спать после этого я боялась, промаялась до утра без сна. Утром муж позвонил в поликлинику, спросил, когда будет доктор. Ему сказали: в первой половине дня. Я жду час, два, три… Спазмы усиливаются, спазган перестает помогать, жру горстями все обезболивающие подряд, какие есть в доме. В два часа звонит мой участковый терапевт. «Что у вас случилось?» – спрашивает. «Вчера приступ был, – говорю. – Грудь болит». – «Вам настолько плохо, что вы не можете сами прийти?» – «Здрасте, – говорю. – Мне доктор «Скорой» сказал, чтобы я вас дома ждала!» Врач трубку бросила, а я занервничала. И понеслось! У меня снова приступ, я кричу папе: «Вызывай опять «Скорую», мне плохо!» Снова спазган, кетонал, валидол под язык, корвалол…
– Это у вас на нервной почве новый приступ разыгрался, – авторитетно заявила собеседница молодой женщины.
– А фиг его знает, на какой почве! В этот раз «Скорая» приехала ровно через час, и папа им сказал: «Забирайте в больницу!» Врач меня досконально осмотрел, взял кровь на сахар, снова обезболил и заявил: «Одевайтесь, едем в больницу на обследование!» Приезжаем туда еще через час, потому что пробки везде, в холле сидит какой-то тролль и орет на всю больницу: «Я король! А вы все быыыыдлооооо!» При этом у него еще мяукает телефон, реально мяукает – рингтон такой: «Миу! Миу!» В общем, дурдом! Взяли меня под белы рученьки, повели в лабораторию сдавать кровь из вены – а она не льется, пальцы ледяные. Медсестра меня до синяков истерзала, кое-как выдавила 10 миллилитров в пробирку и отправила восвояси. И начались мои хождения по мукам. Сначала меня щупал хирург – ничего не нашел. Потом меня смотрела терапевт: слушала, щупала, долго изучала ЭКГ и вообще вела себя очень странно. Будь она молоденькой, я бы подумала, что это вчерашняя студентка, опыта нет совсем. Но вот сидит передо мной женщина под сорок, вроде не первый день работает – а я чувствую, что не играет саксофон-то! Не понимает она ничего – ни ЭКГ, ни анализы. И не знает толком, что сказать.
