В городе была всего одна школа, поэтому мы виделись каждый день. Еще он вместе с семьей посещал Церковь Святости – ту самую, куда ходили и мы. Он был на несколько лет старше, и я сразу же поняла, что теперь ему нужна совсем другая дружба. Для своего возраста я была высокой, почти как взрослая женщина, и тело мое рано расцвело. Я была не как Хелен – хрупкая, с тонкой талией, – а крепкая, как мой отец.

Джеймс был светловолосым, с ярко-синими глазами, и таким высоким, что мне приходилось смотреть на него снизу вверх. И мне это нравилось: на его фоне я не казалась такой крупной. Лицо у него было простое, как у меня, но миловидное, улыбчивое и очень обаятельное.

С ним я чувствовала себя особенной. Когда мы пересекались в школе и он меня замечал, его лицо тотчас же озарялось, показывая, как он рад меня видеть. Никогда я не замечала, чтобы он обращал внимание на другую девушку, но при каждой встрече со мной его лицо озарялось улыбкой. Однажды, когда мы шли из школы домой, он взял меня за руку. Мне это понравилось, но на следующий день нас начали дразнить, и он больше этого не делал.

После рождения мертвого ребенка Хелен беременела, по крайней мере, раз в год, но всякий раз на второй или третий месяц у нее случался выкидыш. После этого она запиралась у себя в комнате на несколько дней и плакала. С каждым разом ее уверенность в способности доносить ребенка становилась все слабее. Томми обнимал ее и утешал, напоминая о словах врача о том, что рано или поздно у них родится здоровый малыш.

Когда мне было тринадцать, у Хелен в очередной раз наступила задержка. Третий месяц миновал без происшествий, и все затаили дыхание. Доктор Уилсон велел ей по возможности соблюдать постельный режим, что она и делала. Я снова осталась единственной работающей женщиной в доме. Вставала ни свет ни заря, с первыми петухами, готовила завтрак на троих, а также обед – для Томми, который брал его с собой на работу, и для Хелен; его я убирала в ледник, чтобы не испортился. Вернувшись из школы, я наводила порядок и делала прочую работу по дому, потом разогревала обед. По субботам стирала и готовила ужин на воскресенье – обычно это была жареная курица, кукурузный хлеб и картофельный салат. В воскресенье я старалась ничего не делать, разве только самое необходимое.

Пережив без происшествий третий месяц беременности, Хелен заметно повеселела. На пятый месяц животик у нее округлился, и Томми тоже слегка выдохнул. Вернувшись с работы, он целовал жену, прикладывая ладонь к ее большому животу, и разговаривал с ребенком. Он был уверен, что снова родится мальчик.

Днем Хелен сидела в своей постели и читала или болтала с подругами, которые приходили ее навестить. Я хотела присоединиться к ним, но не могла: нужно было вести хозяйство. И теперь, входя в комнату к Хелен, когда там были подруги, я снова чувствовала себя чужой, совсем как в детстве.

Закончив уборку после обеда, я, бывало, усаживалась с Джеймсом на переднем крыльце. Он был занят не меньше моего: доучивался последний семестр и собирался поступить на работу в лавку своего отца. Пока по субботам я убиралась, он играл в бейсбол. В субботний вечер он приходил в гости, и нам приходилось изо всех сил соблюдать дистанцию, следить за тем, чтобы наши стулья стояли не слишком близко друг к другу. Нам не хотелось, чтобы о нас пошли пересуды.

Рассказывая о бейсболе, Джеймс не мог скрыть своего восторга.

– По всей стране открывают стадионы, Мод! Есть команды разных уровней. Настоящие профессионалы играют в высшей лиге, и там, чтобы заработать, не нужно делать ничего – просто мяч гонять. Только представь: тебе платят за то, что ты играешь! Потом – то, что называется низшая лига, где тебя тренируют настоящие тренеры и готовят тебя к высшей лиге. Наш нынешний уровень – один городок против другого – это самый низ.

Все это он мне уже рассказывал, но я все равно слушала. Мне нравилась его страсть к игре.

– Иногда кого-нибудь отправляют посмотреть, есть ли ребята, достойные играть на профессиональном уровне, – рассказывал он с мечтательным видом. – Один такой приезжал недавно к нам, Мод. Смотрел, как мы играем. После игры подозвал к себе троих – Генри Грэя, Фила Фуллера и меня. Стал расспрашивать о том о сем, потом сказал, что еще вернется. Вот чем я хочу заниматься, Мод! Больше всего на свете мечтаю играть!

Тут я подумала об отце Джеймса: он держал лавку фермерских товаров.

– А как же отцовская лавка? Он ведь ждет, что ты когда-нибудь примешь ее у него? Отпустит он тебя играть?

– Отец не такой, он не станет мешать мне заниматься любимым делом. К тому же когда-нибудь я и впрямь вернусь и займусь магазином – но не раньше, чем состарюсь и не смогу больше играть.

Тут Джеймс взял меня за руки и заглянул в глаза.

– А чего хочешь ты, Мод? Какой ты видишь свою жизнь?

Этот вопрос застал меня врасплох – я даже не сразу нашлась, что ответить. Спустя мгновение он переспросил:

– Мод?

Я смущенно хихикнула.

– Никто еще не спрашивал меня, чего я хочу, Джеймс. Ни разу. Всю свою жизнь я делала то, чего хотели от меня другие. Как будто я попала в бурный поток, которому легче поддаться, чем побороть.

– Ну, вот я тебя спрашиваю. Каким ты видишь свое счастье?

Я улыбнулась и посмотрела на облака. С минуту я обдумывала свой ответ.

– Я хочу закончить школу и отправиться куда-нибудь еще. Я слышала о городах, где от одного конца до другого нужно идти несколько дней. Я читала об океанах, таких больших, что даже самой большой и быстрой лодке нужно несколько недель, чтобы их переплыть.

Он молчал, и через несколько секунд я добавила:

– А потом мне бы хотелось иметь собственный дом, где я повесила бы на окна красивые занавески. Хочу выйти замуж за хорошего человека и растить детей, и состариться в кругу семьи.

Какое-то время мы сидели молча, каждый думал о своей мечте, пока не вышла Хелен и не напомнила Джеймсу, что уже поздно и что у меня еще много дел.

Мать и отец Джеймса хорошо ко мне относились. Они поощряли нашу дружбу и хвалили меня за то, как я забочусь о Хелен и веду хозяйство. Они радовались, что их сын выбрал меня.

Нам с Джеймсом было очень хорошо вместе, пусть даже эти мгновения выдавались редко. Наше будущее, казалось, было определено. Мы никогда не говорили о нем, но я ждала, что после окончания школы Джеймс сделает мне предложение. Хотя до того момента было еще целых три года.

Шестой месяц беременности Хелен прошел гладко, а за ним – седьмой и восьмой. Она говорила, что малыш постоянно шевелится. Иногда сестра хватала меня за руку и прижимала ее к животу. Я чувствовала, как внутри толкается что-то маленькое. Хелен была счастлива.

– Генри Матиас никогда так себя не вел – он едва шевелился. Я знаю: с этим все будет хорошо.

Я улыбалась и радовалась вместе с ней: мне не меньше, чем Хелен и Томми, хотелось, чтобы ребенок выжил.

Когда до рождения осталась неделя или две, Хелен охватила паника, и она то и дело спрашивала врача:

– Доктор Уилсон, вы уверены, что все в порядке? Откуда вы знаете? Еще не пора?

Он улыбался ей, как маленькой:

– Ты ведь знаешь, как говорят, Хелен: ребенок что яблоко – когда созреет, сам упадет. Не волнуйся, я о тебе позабочусь. И Томми, и Мод тоже.

Томми принес из амбара люльку, и я помыла ее и почистила, а потом поставила на прежнее место в своей комнате, подвинув кровать к стене, чтобы освободить место. Вытащила свои вещи из двух ящиков, расчищая пространство для маленького приданого, что я ему приготовила. Благодаря занятиям с мамой, я неплохо шила и за это время наделала малышу множество крошечных сорочек и чепчиков. Конечно, они отличались от покупных – без вышивки и прочего, – но швы были ровными, прочными, и одежки шились с любовью.

Однажды, вернувшись со школы, я застала Хелен сидящей на краешке постели. Вся покрытая испариной, она с трудом глотала воздух.

– Вызови врача! – выдавила она.

Я выбежала из дома и со всех ног помчалась к дому доктора, до которого было целых четверть мили. Его кабинет с маленькой приемной и смотровой располагался в пристройке к дому. Дверь была открыта, но его там не было. В приемной ждали люди – я видела их в церкви. У одного голова была повязана, и из-под повязки сочилась кровь.