– Да не будет тебе отныне счастья, иблис, ибо принесёт беду в твой дом тот, чьего появления ты так желаешь! Плоть от плоти, кровь от крови твоей… Он погубит всё, что тебе дорого и возжелает то, что будет для него запретно! И да прервётся из-за него твой род, ибо породит его мгла и она же поглотит. Будьте вы все прокляты…

Она ещё долго сотрясала воздух ругательствами в то время, как ничего не подозревающий о том, что успел вызвать гнев старухи-отшельницы, хан, въехавший на территорию дворца, едва сдерживая нетерпение, бросил поводья коня подскочившему слуге, и, в мгновение ока взлетев на женскую половину, в благоговейном восторге замер, услышав плач новорождённого сына.

С невероятной гордостью он принял из рук повивальной бабки своего первенца, прочитав над которым традиционные молитвы, нарёк гордым именем – Джабир, что означало правитель… или же тиран.

Однако напрасно Зейнаб-хатун ожидала от государя каких-то особых почестей. Когда дошла очередь до неё, супруг, ограничившись тем, что поцеловал её в лоб и поблагодарил за наследника, предпочёл вновь оставить её одну и вернуться в горы.

И так продолжалось до тех пор, пока…

– Госпожа! – взволнованный голос Гюльсюм, доверенной служанки, многократно доказавшей её особую преданность, отвлёк Зейнаб от размышлений. Она ворвалась в покои хозяйки с такой поспешностью, словно за ней гналась сотня шайтанов-демонов.

Её состояние передалось и хозяйке. Почувствовав неладное, она взмахом пальцев, унизанных драгоценными перстнями велела рабыням немедленно оставить их наедине.

Служанка уже открыла было рот, чтобы выпалить всё как на духу, когда распахнулась противоположная дверь, ведущая на половину наследника, и девятилетний Джабир бледный как смерть бросился к матери:

– Валиде, вы слышали новость? Бану разрешается от бремени!

– Что?! – Зейнаб взглядом полным ужаса уставилась на Гюльсюм, которая опустив низко голову, лишь смиренно кивнула:

– Увы, это правда, госпожа. Я случайно узнала об этом от одного преданного нам евнуха и сразу же бросилась к вам.

Резкий звук похожий на рычание вырвался из груди хозяйки. Всевышний да покарает их всех!

Словно безумная, она к ужасу наблюдавших за ней сына и служанки, принялась носиться по покоям круша и разбрасывая всё вокруг. Наконец, чуть выпустив злость, она обернулась к свидетелям своего безумства:

– Джабир! Немедленно возвращайся в свои комнаты! Негоже наследнику великого хана свободно разгуливать по женской половине, да ещё и в такой час!

– Хорошо, матушка, – видя в каком состоянии находится его мать, мальчик решил не злить её ещё больше, а поспешить выполнить приказ.

Едва дождавшись ухода сына, Зейнаб кипя от ненависти, обернулась к добровольной союзнице:

– Я должна быть там! Мне необходимо увидеть всё собственными глазами!

– Не переживайте так, госпожа. Господь всемогущ, он непременно услышит вас и не даст той наложнице сына. Вот увидите, она разродится никому ненужной дочерью, и, разочаровавшись, хан отдалится от неё навсегда.

– Дай-то Аллах! Потому, что если ты ошибаешься и она родит сына…

Незавершенная фраза повисла в воздухе, рисуя в воображении обеих женщин кровавые картины одна ужаснее другой. Зная нрав хозяйки, не приходилось сомневаться в том, какая участь ожидала новорожденного. У хана и прежде рождались сыновья от других наложниц, но ни один из них не вызывал у неё такого чувства беспокойства. Когда придёт время, она избавится от них всех разом! Совсем другое дело ребёнок Бану. Когда год назад эта, плененная во время морского путешествия англичанка, появилась во дворце, сразу же стало ясно, что с ней всё будет не так как с другими.

Благородных кровей, светловолосая, с глазами цвета фиалок, дочь туманного Альбиона с первого взгляда покорила сердце уже не надеявшегося встретить настоящую любовь хана. Нет, он не стал совершать прежних ошибок и официально жениться на ней, ограничившись лишь тем, что самолично дал наложнице новое имя – Бановша, что в переводе означало фиалка. Со своей Бану, как он ласково любил называть возлюбленную, он стал проводить всё свободное время, часто отказываясь от охоты – увлечения, без которого прежде не мыслил своей жизни. Подобно влюблённому подростку, он дарил юной красавице стихи собственного сочинения и баснословной цены украшения.

Страсть к Зейнаб у Шахбаз-хана угасла через пару месяцев, но, о ужас, Бановша жила в гареме уже целый год, а счастливая улыбка до сих пор не сходила с лица повелителя, каждую ночь неизменно призывавшего к себе своего белокурого ангела.

Зейнаб была уже в коридоре, когда, внезапно вспомнив кое-что, поспешила вернуться в покои. Открыв резную крышку украшенного самоцветами ларца, стоящего в изголовье её кровати она извлекла из него небольшой, но очень острый кинжал из дамасской стали. Прижав его к груди, она мстительно ухмыльнулась, представляя, как сверкающую на солнце сталь обагряет алая кровь ненавистной соперницы и её выродка. Услышав зов служанки, заметившей исчезновение госпожи и вернувшейся за ней, Зейнаб, вздрогнув, поспешила спрятать грозное оружие в складках надетого на ней роскошного одеяния и, не обращая внимания на склонившуюся в почтительном поклоне дворцовую стражу денно и нощно охраняющую покои ханской жены, направилась к одному из потайных ходов, которыми был буквально испещрён весь дворец. Пройдя бесчисленное количество ступеней и поворотов они с Гюльсюм, нажав на секретную панель в стене, вышли как раз перед покоями фаворитки.

Перед широко распахнутыми дверями уже собралась огромная толпа обитательниц гарема, единственным развлечением в жизни которых была либо смерть, либо рождение очередного наследника. В первом случае, им удавалось вдоволь наесться халвы – невероятно вкусного и сладкого лакомства, которое готовили повара из обжаренной муки и масла с добавлением медового шербета, куркумы и корицы. Во втором же случае, если рождался сын, по приказу хана каждой доставался увесистый мешочек с золотом, который они могли припрятать до тех времён, когда на закате лет им будет позволено покинуть дворец и обзавестись собственным жилищем.

Все были так поглощены созерцанием того, что происходило внутри, что никто и не заметил внезапного появления повелительницы. Крепко сжимая изогнутый кинжал, Зейнаб попыталась было осторожно войти внутрь, когда внезапно заметила присутствие человека, один лишь взгляд на которого заставил её резко отпрянуть назад и бессильно заскрипеть зубами.

Хан! Он был там, с ней! Одинаково относящийся ко всем своим отпрыскам и их матерям, появляясь лишь в самый последний момент чтобы прочитать аяты из Корана и дать очередному новорождённому имя, на этот раз, он вёл себя совершенно по-другому. Ни на шаг, не отходя от своей ненаглядной Бану, он несмотря на протесты лекарей и повитух, рекомендующих ему выйти и переждать роды в своих покоях или саду, до самого конца держал её за руку, тем самым будто бы вливая в неё свои силы, подбадривая нежными словами, что несмотря на крики нежно шептал ей на ушко.

Зейнаб едва не затошнило от таких неприкрытых чувств. Это её он должен был так боготворить! Это ей, своей законной супруге и матери наследника, он должен был посвящать стихи и шептать нежные слова! Ей, а не какой-то худосочной англичанке с фарфоровым кукольным личиком, которое так и подмывало разбить сильным ударом кулака на мелкие кусочки!

Внезапно все словно по приказу смолкли. Наступила такая тишина, что можно было при желании расслышать и писк комара. Но вот, тишину нарушил звонкий плач новорождённого. Все замерли, ожидая момента, когда будет провозглашен пол ребёнка.

– Примите мои величайшие поздравления, государь, – протягивая повелителю свёрток, произнесла пожилая и очень уважаемая повитуха, которая когда-то принимала самого Шахбаз-хана, – у вас родилась дочь!

Дочь! Почувствовавшая невероятное облегчение, Зейнаб едва не расхохоталась во весь голос. Подумать только – дочь! Проклятая англичанка оказалась настолько бестолковой, что не смогла подарить хану сына!