- Так вот, о Макнабе, - подвел он итог. - В другой раз он в одиночку изгнал целую банду с Каллисто. Поставил решающую подпись на торговом договоре с Землей. Открыл целый спутник для торговли. Алмазы величиной с твой кулак. Уже одного этого было достаточно, чтоб сделать его знаменитым на всю жизнь.

Об алмазах с Каллисто я знал. Я мог согласиться с ним.

- Только на этот раз отрезал палец сын промышленника по производству солений. Игрушечным ножичком или чем-то еще. Магнат увидел в этом шанс получить великолепную рекламу. Он потратил пару миллионов на отрубленный палец этого мальчика. Миллионы, оставленные в нужных местах, для парней, которые решают, о чем печатать и как все это изображать, чтобы привлечь наибольшее внимание, сынок.

- Вся Земля жила от часу к часу, ожидая отчетов врачей о том, как идут дела. Не будет ли инфекции? Не придется ли отнять всю руку? - Сэма передернуло от отвращения. - Объединенная сессия Всемирного Конгресса провела дискуссию, нужно ли менять бинты или нет. Ты всегда найдешь политиканов там, где можно получить рекламу, сынок. Промышленник открыл тридцать семь новых фабрик и все еще не мог справиться с требованием на свою продукцию. Он сделал на этом миллиард.

Мог ли старик разыгрывать меня? Я усомнился. Здесь наблюдались искренность, честное негодование. И к тому же я хорошо знал, что мера героизма определяется возможностью распространения новостей в пространстве или кем-нибудь, думающим, что настало время заставить людей волноваться о чем-либо.

Мне не требовался вывод старого торговца, но он сделал его.

- Макнаб приземлился в день, когда должны были сменить бинты. Все же на сей раз он достиг большего. Он добрался до двадцать девятой страницы, и ему было посвящено два параграфа. Некоторые торговые издания ювелиров расписали историю с бриллиантами, но они даже не подумали упомянуть о Макнабе.

Он вздохнул.

- Дальше шло то же самое, - произнес он. - Макнаб, возможно, сделал для исследования Солнечной системы больше, чем любой другой человек, живущий и умерший. Но никто даже не слышал о нем. Он всегда приходил в неудачный момент чьей-то чужой гласности. Даже с компаниями, в которых он работал, происходило то же самое. Так получилось, что колеса компаний всегда крутились не в том направлении. Ты играешь в покер, сынок?

- Немного, - ответил я, хотя не видел никакой связи.

- Когда у тебя карты одной масти - не имеет значения, как хорошо ты играешь. Всегда кто-нибудь за столом может обойти тебя?

- Конечно, - засмеялся я. - Если у меня две пары, другой получает тройку. Если у меня тройка, у него следующая карта. Если у меня...

- То же было и с Макнабом, сынок. И что удивительно, это никогда не озлобляло его. По меньшей мере, это не было видно. Он должен был стать великим человеком, вместо того чтобы водить рейсовые корабли. Но он шел все тем же путем. Удивляюсь таким людям. Возможно, если бы он не испытывал настоящий голод на космос и великие дела... Если в глубине души он не печалился об этом... Я дивлюсь Макнабу, сынок. Сильно дивлюсь.

Он замолчал, уставившись на полку с концентратами. Я подошел к дверному проему и посмотрел на мрачный и однообразный ландшафт.

- Проблема Макнаба, - вновь заговорил мне в спину старик, - в том, что он не рассказывает о себе. Будь он хвастун, тогда, может быть, когда-нибудь, когда в сенсациях была нехватка, за него бы ухватились и сделали героем.

- Может быть, - ответил я.

- Но он не рассказывал. Он был в том рейсе больше двух лет, но я могу держать пари, что он не сказал об этом и пятидесяти слов. Да к тому же, никто из нас, стариков, не любит болтать. Полагаю, ты это заметил.

Я усмехнулся ландшафту и не стал ему противоречить. Я плюнул в обычную сухость двора, глядя на лишайник. Я чувствовал некоторое сожаление и размышлял, как можно сберечь влагу. Лишайник бросился на плевок, как голодная дворняга на сочную кость. Я почти чувствовал, как ои тянет свои листочки ко мне.

Подошел старик и взглянул на поросль.

- Этот был у меня в опале из-за большой жадности, - пояснил он. - Но, я думаю, он уже достаточно наказан. - Он внимательно посмотрел на меня. Больше всего ему нравится табачная жвачка, - с упреком произнес он. - А так как ты даешь ему влагу, похоже, ты мог бы и приправить ее немного.

- Между прочим, - спросил я. - У вас есть марки?

Его настроение вновь переменилось.

- Мне надо открыть почту, - ответил он. Он подошел к другому концу стойки и открыл окошко, отодвинув панель.

- Я, кажется, слышал, вы хотите купить марки? - спросил он через окошко.

- Да, - ответил я. - И кстати, клерк, как вы себя чувствуете в качестве человека правительства?

- Почему... почему... - сердито выпалил он. Потом начал смеяться. - Ты поймал меня, сынок, без обмана. Впервые я понял, что я - тоже человек правительства. В конце концов, может, не все они на Земле-гниды.

- Все зависит от того, в какое окошечко смотришь, верно? - усмехнулся в ответ я.

Воздух здесь становится плохим и разреженным. Я могу слышать слабый, высокий вой, почти не улавливаемый ухом, там, где воздух уходит в космос через крошечную щель. Вполне возможно, что наши тела никто не найдет. Если мы разобьемся рядом с лишайником, влага наших тел будет причиной, по которой они поглотят нас за несколько минут. Я понимаю, что пишу это, чтобы заполнить время, а не для того, чтобы оставить запись. Как бы то ни было, я заполнял время все эти годы, ожидая, когда начнется жизнь, когда случится что-то настоящее и жизненно важное. Сейчас я заполняю время в ожидании смерти.

Когда космическим лайнерам не удается отправить инспекции в глубокий космос, их отправляют в такие места, как Марсопорт, и сплавляют провинциальным пассажирским службам. Конечно, они обслуживают беднейшие секции. И если на корабле существует небольшая утечка кислорода, плохо работают стартовые механизмы, это лишь неудобства для пассажиров. Настоящие беды редки.

А когда они случаются, выжившие семьи всегда могут написать протест правительству. Иногда они получают ответ - форма Ха 758693, - сообщающий им, что комитет занимается проблемой. Эти письма удовлетворительно служат последние двадцать или более лет. Может, даже и существует такой Комитет должны .же как-то вербоваться политические любимчики.

Когда корабли становились еще хуже и ремонт начинал поедать доходы, их передавали дальше, в еще меньшие городки и на вспомогательные линии. В конце концов, они кончают челночными рейсами на рудниках и на торговых грузовых линиях.

Тем же путем следуют и космические пилоты и часто одновременно. С ложной радостью и некоторым сожалением любой может связать классические рекомендации с большинством из этих людей. Они очень хороши - когда трезвые.

В прошлом я часто гадал, о чем думают эти старые пилоты - те, кто исследовали глубины космоса, а теперь пилотировали рудовозы. Я гадал, о чем думает Макнаб, через какие адские муки он прошел, видя, что падает из пилотского кресла все ниже, и ниже, и все ниже. Я гадал, испытывал ли он чувство поражения, что не попал в высокую и благородную цель - печать, так сходную с моей.

Не было сомнения, это была доблестная жизнь, может, и непризнанная, но все-таки очень реальная. При менее ярком восприятии, было ли это у меня?

Дедушка, награда за доблесть и честь - .всегда в стремлении к величию духа, всегда не считаясь с ценой, если воздается по справедливости-эта награда не достанется мне.

Когда я встретился с Макнабом в торговой фактории, он мне понравился. Но было нечто другое, не связанное с симпатией или-антипатией. Кто-нибудь другой мог бы классифицировать его лишь как бродягу со старого грузовоза, но я все еще чувствовал вокруг него ауру обаяния старого космического пилота - настоящего космического пилота, а не нынешнего водителя грузовика.

Ныне пилот нажимает кнопку в начале путешествия и другую кнопку в конце. Остальное делает автоматика. Но во времена Макнаба пилоты исследовали глубокую тьму космоса, нескончаемого и тревожного, как древние мореплаватели исследовали море. Космос прокрался в их глаза, в самую глубину их, и никогда не покидал. И когда кто-нибудь смотрел в эти глаза, он смотрел в глубину космоса.