Ирочка сидела совсем близко. Ваня смотрел на костер, как сквозь сон слышал визги и смех одногруппников, и даже через толстую зимнюю куртку чувствовал тепло Ирочкиного плеча. Когда она смеялась, ее порозовевшие на морозе щеки украшались очаровательными ямочками. Красное горячее вино в металлической походной кружке ходило по кругу, и всякий раз, передавая своему соседу кружку, Ира загадочно улыбалась. Ее обычно светло-серые, в темных густых ресницах, глаза сегодня казались Ване черными из-за расширенных, видимо от вина, зрачков. Неожиданно девушка встала с бревна, стряхнула снег с куртки, и направилась в сторону леса. – Пойдем, – кивнула она Ване, – дров соберем, а то в костер скоро нечего будет бросить. Он поднялся, будто под гипнозом, и пошел за Ирочкой, не обращая внимания на шелест смешков подвыпивших друзей за спиной.

Ирочка мягко ступала по снежной тропе и казалась Ване пушистой лесной кошкой, вышедшей на охоту. На открывшейся вдруг перед ними широкой ровной поляне, обрамленной высоченными елями, девушка остановилась и обернулась. Ваня шагнул вперед по инерции и оказался так близко к Ирочке, что испугался. Он поспешно отступил назад, Ира заметила его смятение и негромко засмеялась. – Посмотри, мне кажется, у меня ресница выпала, видишь? – сказала она. Ваня наклонился поближе и действительно увидел приставшую к щеке Ирочки не то соринку, не то волосок. Он снял перчатку и, осторожно касаясь лица девушки, смахнул эту соринку-ресничку. – Какая нежная рука… – прошептала Ирочка.

С соседнего дерева, вскрикнув, встрепенулась и взмыла какая-то птица, обрушив шумный снежный поток, брызги которого припорошили Ирочкину куртку и длинные волосы, выпущенные ею из-под шапки. – Ира, – зачарованно произнес Ваня, – какая ты красивая… Он снова дотронулся ладонью до ее лица, отведя прядь заснеженных волос, и уже ни о чем больше не думая, прикоснулся губами к Ирочкиным, странно теплым в этот холодный зимний день, губам.

Ранним октябрьским утром мы с Давидом мерзли на привокзальной площади захолустного городка в ожидании автобуса, следующего в центр. Моросил дождик, Давид курил, одной рукой держа сигарету, другой прижимая меня к себе. Мы не выспались. Немного мутило с похмелья – вчера хорошо посидели с друзьями.

Несколько озябших пассажиров, ожидающих того же рейса, сбились в стайку вокруг тусклого фонаря и негромко переговаривались. Иногда темноту площади пересекали фары автомобилей, быстро исчезающие во мгле.

Внезапно все полусонные обитатели промозглой остановки вздрогнули от пронзительного женского крика: «Помогите, помогите!». Мы с Давидом тоже обернулись на крик. На другом конце площади смутно угадывались силуэты двух мужчин и женщины. Женщина отбивалась от мужчин, они хватали ее за руки, за одежду и тащили за собой.

До прихода нашего автобуса оставалось не больше десяти минут. Выбраться отсюда можно раз в два дня и то, если повезет купить билет. Нам повезло и поэтому мы с Давидом, заспанные и еще не вполне трезвые, сейчас тряслись здесь от холода. Ввязываться в местные передряги мы не собирались. Я обвила руками Давида и пробормотала ему в ухо: не лезь в это, пожалуйста.

Давид докурил, метко бросил сигарету в урну и отстранил меня, не сказав ни слова. Он накинул капюшон куртки, засунул руки в карманы и направился в сторону, откуда продолжали доноситься крики.

Меня охватила отвратительная мелкая дрожь, которую я никак не могла унять. Крепкая, рослая фигура Давида удалялась во тьму. Побежать за ним, вцепиться в рукав, повиснуть на нем, не пускать никуда – это все исключено, я знала.

Наши попутчики прекратили болтать и застыли, провожая взглядом Давида. Женский визг дополнился теперь громким мужским матом и звуками ударов. Завязалась драка. Один из мужчин охнул, резко опустился на колени, женщина вскрикнула, послышался звук шагов убегающего человека.

Подъехал автобус, загородив вид на другую сторону площади. Пассажиры оживились, засуетились, взбираясь в салон. Я бросила наши сумки и побежала за Давидом. Он уже шел мне навстречу, сутулясь и шевеля широкими плечами, как большой неуклюжий медведь. Я кинулась к нему, повисла на шее, он засмеялся, укусил меня за ухо, отцепил от себя и с криком «Догоняй!», побежал наперерез отъезжающему автобусу, размахивая руками, чтобы водитель нас заметил и остановился. В автобусе мы прикончили недопитую вчера бутылку водки и заснули богатырским крепким сном, проспав почти до самого конца маршрута.

Есть под Владивостоком один известный санаторий. Занесло меня туда как-то раз по профсоюзной   путевке в возрасте двадцати трех лет от роду. Я прилетела во Владивосток днем, примерно за час добралась на электричке до места и первый человек, которого я встретила на въезде, оказался в итоге самым важным человеком во все время моего там пребывания. То была Наташа.

     Наташе уже стукнуло  тридцать четыре и мне тогда казалось – возраст! Работала  она переводчицей на каком-то богатом нефтяном заводе,  объездила полмира, вид имела холеный, что при необыкновенном   внешнем сходстве с Шэрон Стоун делало ее просто неотразимой. Несмотря на все наши возрастные, социальные и прочие  различия мы с Наташей крепко подружились. Колхозные мои манеры ее нисколько не смущали,   нам было весело.

     В первую же совместную прогулку вечером к нам пристали два парня – спортивные инструкторы  из соседнего пансионата военных летчиков. Андрей был постарше, соответственно ему досталась Наташа, а мы объединились с Иваном в силу нашей молодости. С этого времени мы уже всюду болтались вчетвером. Ну, само собой, время от времени нам приходилось разделяться попарно, не без этого. Иногда   кто-нибудь из участников нашей команды, находясь в приподнятом алкоголем настроении,  намекал на возможность не расставаться  совсем, то есть круглосуточно, но не все так напивались, слава богу, и здравомыслие брало верх.

     Наташа увлекалась всевозможными духовными практиками и, возможно,   для поддержания кармы на должном уровне регулярно подкармливала  всех бродячих кошек в округе остатками обеда. А может и просто по душевной своей доброте. Узнав, что я не крещеная, она принялась горячо убеждать меня  обратиться в христианскую веру и страстно желала  быть моей крестной матерью. Я же никогда не замечала за собой особенной религиозности, а потому отмахивалась от ее  предложения  обеими руками.

Еще у Наташи был сын, славный мальчуган лет четырех, которого она частенько доверчиво оставляла на мое попечение. Разок ей, правда, пришлось раскаяться в своем легкомыслии. Там где мы отдыхали,   есть какое-то море, только в нем  нельзя  купаться. То ли медузы, то ли еще что, но в воду никто не заходил. Зато были катамараны, которые я тогда обожала. Могла часами накручивать педали и уплывать далеко-далеко. Вот Наташа в очередной раз зачем-то уехала в город и оставила мне своего ребенка, а я его взяла с собой  покататься. Она возвращается – а мы  все катаемся. Едва различая на горизонте наш катамаран, Наташа перепугалась, решила, что  мне не хватает сил  догрести обратно, подняла по тревоге  спасателей,  и они бросились  на помощь. А мы с ее малышом в это время всего лишь безмятежно качались на волнах, любуясь дивным морским пейзажем, обсуждали очередную рассказанную мной сказку, и даже не предполагали, какая драма разыгралась только что на берегу. Больше  Наташа почему-то  не просила меня присмотреть за ее мальчиком.

Но отпуск, как известно, рано или поздно заканчивается. Наташа уезжала первой. Мы с Андреем и Иваном проводили ее на поезд. Потом грустно напились  втроем. Стало очевидно, что объединяла нас только Наташа и мы все были немного влюблены в нее. С ее отъездом развалилась и наша  компания, да об этом особо никто и не сожалел.