Сознавать, что к нему вернулось нормальное зрение, он начал только тогда, когда вдруг стал замечать на улицах и других субъектов. Словно во сне они блуждали по городу. Никто ни с кем не пытался заговорить, каждый старался восстановить силы во внезапно наступившей тишине. Молчаливо движущиеся фигуры напоминали кукол. Даже очень зоркому глазу было бы нелегко обнаружить у них черты индивидуальности. То тут, то там мелькали патрули спецподразделений борьбы с шумом, дунапреновые костюмы патрульных казались втрое толще обычного. Они были вооружены воронками, всасывающими в себя мельчайшие частицы шума. Стапен Кройд знал, что в спрессованном виде они поступят затем в специальные контейнеры, выстреливаемые в космос. Другого способа избавиться от них не существовало.
Побродив около часу в компании себе подобных, Стапен Кройд устроился на скамейке в безлюдном парке. Свою ошибку он понял уже через секунду. Тысячи пишущих машинок мгновенно набросились на него и неистово застучали, затрезвонили, заскрежетали.
Каждый из этих ударов посылал в нокаут какую-то клетку нервной системы. Привилегией быть абсолютно глухими обладали в его мире только покойники, директор же ничем не отличается от миллионов своих сограждан, обострившийся слух которых регистрировал даже царапанье ногтя по одежде на расстоянии ста метров, достаточно звуку было попасть в одну из бесчисленных Дамперовых впадин.
Собрав остатки воли, Кройд ринулся вон из парка.
Шквал звуков отступил. Вновь заструилась мелодия скрипки. Зрение вернулось к нему, в призрачном свете луны он видел выбегающих из переулков на площади несчастных жителей, попавших, как и он, в очередную звуковую ловушку. Несколько раз спасавшиеся от умопомрачения больно толкали его на бегу.
Кройд последовал их примеру, локтями прокладывал дорогу, вырываясь из подстерегавших повсюду капканов. На отдельных бульварах оглушительно трубили боевые трубы, гудели ткацкие станы, ревели тракторы, лязгали гусеницы бронетранспортеров, визжали электропилы, с оглушительным шумом щелкали перфораторы. Ему попадались тротуары, ступив на которые он слышал шипение масла на жаровнях - кухникомбинаты готовились кормить население. На многих улицах невидимые работники заколачивали гвозди, простукивали жестяные конструкции аэромобилей.
Перед одной башней жилого дома кто-то щелкал бичом, иерихонский бас погонял неизвестно откуда взявшийся здесь табун лошадей, в соседних домах шипели исполинские пульверизаторы, гремели аплодисменты, в спортзале гоняли мяч. Время от времени доносился грохот сорвавшихся карнизов, падающей черепицы, обрушившейся стены.
Изгнанные всей этой какафонией из своих домов аболидцы вырывались из таких зон как из пламени, и, переведя дух в районе относительной тишины, неслись дальше.
Забрезжил рассвет. На улицах появились дополнительные бригады спецподразделений борьбы с шумом, Кройд вдруг понял, что до этого принимал их машины за перебегающих с места на место людей.
Жители по-прежнему невозмутимо проходили мимо, вырвавшись из тисков будничной полифонии или окунаясь в нее. Над ресторанами, магазинами и учреждениями горели индексы: 30/20, 5/2,0/0 и т.д. Первые цифры обозначали минуты нормальной звуковой картины, гарантированной посетителям противошумовыми установками. Последние указывали, через какое время их ждет столько-то минут сюрпризов, связанных с изменением поля Дампера. В большинстве случаев патроны надежно защищали людей лишь в узком семейном кругу. Индексом О/О были снабжены объекты безнадежно устаревшие, брошенные на произвол судьбы.
Стапен перекусил в кафе, на вывеске которого красовался индекс 50/60. Жуя сандвич, он непрерывно поглядывал на бегущие цифры - 25, 24, 20, прикидывая, сколько времени остается до вынужденного побега.
Наконец он добрался до своего кабинета и позвонил Халмджу, только что заступившему на дежурство.
Позвонив, он принялся мечтать о том, как вернется вечером домой и обретет там блаженную тишину. Но из этих мечтаний его моментально вырвала какая-то пышная матрона с усиками над верхней губой. К мясистому бедру она прижимала огромный таз, куда швыряла ножи и вилки, собирая их со столов обеденного зала дома отдыха, расположенного у черта на куличках. Басовито напевая себе под нос, женщина с нескрываемым удовольствием сеяла вокруг себя дикий грохот. На письменный стол Кройда шлепнулось письмо.
Звонок пневматической почты свирепо резанул по его истерзанным нервам.
Послание пришло от Гарольда Леренза, предшественника Кройда на посту директора Национальной библиотеки.
Леренз входил в число известнейших интеллектуалов Америки. В последние годы он жил в герметической квартире, подвешенной в стратосфере с помощью воздушного шара. На сушу, как он сам выражался, Леренз спускался крайне неохотно. Переселившийся в поднебесье отшельник посвящал все свое время семье, писательскому творчеству и переводам с десятка языков. Ежегодно он выдавал по два романа с описанием жизни фантастических воздушных городов, не имевших ничего общего с каменными лабиринтами Лампера. Его книги неизменно становились бестселлерами, что обеспечивало ему безбедное существование. Более того, следуя его примеру, богачи стали селиться в роскошных особняках, заброшенных в стратосферу, где даже появление гостей не приветствовалось, поскольку это могло способствовать распространению полифонической заразы.
В своем письме Гарольд Леренз, "великий пророк воздушного человечества", просил Кройда разыскать несколько материалов, необходиных ему для поэтической антологии, над составлением которой тот работал уже давно. "Она будет называться "Слова кристального молчания", - писал удалившийся на покой директор, - и я собираюсь включить в нее стихотворения, написанные в разные эпохи, одним из основных образов, которых является тишина. Такое название я позаимствовал у болгарского поэта Димчо Дебелянова, величайшего мастера элегической поэзии. Я хочу представить его творчество крупным циклом стихотворений, но, к сожалению, не располагаю оригиналами его произведений..." Далее он сообщал о том, что успешно осваивает славянские языки, и просил Кройда оказать ему дружескую услугу - переслать по указанному адресу книги Дебелянова на болгарском языке, которые, как ему известно, пылились где-то в хранилищах Национальной библиотеки.
Стапен бросил письмо на стол. В сознании всплыли полузабытые картины ярко-белых облаков, чуть тронутых багрянцем заката. Тоже мне нашелся заоблачный Крез! Спустись-ка ты сам на грешную землю и разыскивай себе на здоровье этого Дебелянова, а у него, у Кройда, на это просто нет сил. И опереться не на кого - еще шесть лет назад весь персонал библиотеки был выведен из его подчинения и передан в роту антишумовой защиты. Потом "из высших соображений" его лишили электронной картотеки и копировальных машин, оставив только компьютер для наблюдения за состоянием фонда. С редкими посетителями приходилось справляться в одиночку, ровно как самому приходилось выполнять заявки и оформлять поступавшие книги. А ведь когда-то и он писал эссе о любимых поэтах. Да, много чего было когда-то! Он вспомнил, как Халидж втолковывал ему причины такого разительного изменения мира по сравнению с двадцатым веком.
Все это мы получили в наследство от своих дедов, бурчал Халидж, и в его леденящем душу взгляде читалась дикая ненависть. Под ударами, посыпавшимися на Халиджа с того времени, как он занял пост начальника штаба противошумовой защиты, он превратился в растерзанный полуфабрикат и мало напоминал того друга детства, с которым они вместе зачитывались сказками.
Наши деды, говорил Халидж, не хотели понять простой истины, состоящей в том, что тишина загрязняется так же, как вода, воздух, почва - вообще вся природа. Им казалось, что она неисчерпаема и снесет любые надругательства. Они до отказа пичкали мусором ее недра, и вот теперь они пробудились и выплевывают на нас всю эту гадость. И если до XX века положение было не столь угрожающим, то во второй его половине ученые начали высказывать догадки о том, что человечество вплотную приблизилось к критической границе разрушения тишины. Общество попыталось поднять голос в свою защиту, однако разрозненные выступления были парализованы равнодушием правительств, прикрывавших свое наплевательское отношение постановлениями министерств и никому не нужными замерами. Разве можно было полагаться на декады борьбы с шумом, как на панацею? Дампер, родившийся в 1992 году, спустя тридцать лет накопил достаточно материала, чтобы обосновать свою теорию. Она дала общественности серьезное оружие, но сумеет ли наша общественность добиться победы - это еще вопрос. Согласно одной из гипотез Дампера, нас не только будут атаковать шумы прошлых двух столетий, но и обрушатся лавины звуков, как казалось раньше, давнымдавно похороненных.
