– Вы ему не сказали, что у вас свидание?

– Что вы! Он и слышать не хочет о моих свиданиях! Он сам находит мне женихов из высшего света. Но знаете, Антон Федорович, ни один из них не запомнился мне так, как запомнились вы.

У Горского перехватило дыхание. Наполнив бокалы, он предложил выпить за знакомство, которое так внезапно случилось.

– А что ваш батюшка делает с особо настойчивыми кавалерами? – игриво осведомился письмоводитель, пытаясь соответствовать тону собеседницы.

– Своих протеже поощряет, а со всеми остальными не церемонится. Я, Антон Федорович, очень боюсь, что этого свидания он вам не простит. Он очень влиятельный! Будут у вас из-за меня проблемы…

– Проблем я не боюсь, потому что человеку всегда под силу решить самую на первый взгляд трудную задачу, – бравировал Горский. – Даже если вскорости я потеряю должность и меня выставят со службы, я ни разу не пожалею о том, что однажды провел с вами прекраснейший вечер!

Барышня вспыхнула, жантильно улыбнулась. Коллежскому секретарю было с ней необычайно легко и приятно. Как-то сразу они нашли общий язык, общие душевные мотивы. Заказав легкие блюда, они продолжили осыпать друг друга комплиментами, изредка притрагиваясь к вину.

– А знаете ли вы, дорогая Агата, в каком замечательном месте мы сейчас с вами ужинаем? – решил блеснуть эрудицией Горский, когда подали жаркое.

– Разумеется, это один из лучших отелей города! – снисходительно ответил барышня.

– Не только.

– Чем же так примечателен этот отель?

– В самом отеле ничего примечательного нет. Я сейчас говорю о ресторане. Мне довелось читать, что именно здесь в 1878 году прошли первые в Киеве сеансы электроосвещения.

– Как интересно! – искренно воскликнула шатенка. – Аж в 1878 году! Я тогда еще не родилась…

– А мне уже было три года, – улыбнулся Антон Федорович. – Нам с вами, Агата, выпал уникальный шанс жить в эпоху технического прогресса!

– А вы большой романтик! И как это у вас получается в вашем скучном Окружном суде?

– Напротив. Окружный суд – заведение весьма живое. Каких только дел там не наслушаешься!..

– Только там совсем не поют…

– Еще не хватало, чтобы в суде пели!

– Поэтому я предпочитаю театр. А пойдемте завтра в оперу? – предложила барышня.

– С удовольствием! Беру на себя все расходы! – охотно вызвался Горский. – Но как мы встретимся?..

– А вы подъезжайте за мной завтра к шести вечера! В табельные дни спектакли начинаются поздно.

Утром следующего дня, когда судебный следователь Воскресенский со своим письмоводителем пили чай, в камеру ввалился участковый пристав Закусилов со стопкой документов в руках.

– Что стряслось, голубчик? – уставился на него Кондратий Яковлевич.

– Вот, извольте. За вчерашний день поступило три новых заявления о кражах.

– Дайте угадаю, все три на вокзале?

– Точно так, ваше высокородие… Одолели черти вокзальные! – в сердцах выругался пристав.

– Позвольте взглянуть, – Антон Федорович бесцеремонно схватил документы и с жадностью принялся их читать.

Быстро пробежавшись глазами по заявлениям и по протоколам допросов, Горский ничего интересного в них не обнаружил.

– Семен Петрович, у меня к вам большая просьба, – обратился письмоводитель к участковому приставу. – Обязательно справляйтесь у новых потерпевших о внезапных, но незначительных происшествиях. Пусть вспоминают. Быть может, кто-то стал свидетелем припадка падучей или сердечного удара. Это чрезвычайно важно.

– Хорошо, – настороженно кивнул Закусилов. А затем прибавил, улыбнувшись Воскресенскому: – Сдается мне, Кондратий Яковлевич, ученик превзошел учителя. Не так ли?

Судебный следователь нервно сглотнул, выдавив из себя кривую ухмылку.

– Вы позволите мне навестить этих господ? – спросил дозволения Горский, надевая фуражку.

– Иди!..

Жертвы прибыли в Киев из Москвы, куда ездили по службе и по личным обстоятельствам. После наводящих вопросов Антона Федоровича все трое вспомнили о юной барышне, внезапно потерявшей сознание прямо посреди зала прибытия. Девушку тотчас обступила готовая прийти на помощь публика (сплошь мужского полу). Стало ли это минутное рассеивание внимания ключевым, никто из потерпевших не знал, но дома каждого из них ждал неприятный сюрприз: у двоих пропали часы, у третьего – жемчужная булавка из галстука.

Шайка карманников уже отнюдь не ограничивалась двумя мазуриками. Это была по-настоящему сплоченная артель, «работавшая» в промышленных масштабах. Этим господам (среди которых оказалась и дама) удалось поставить на поток воровство драгоценностей, портмоне и часов. При этом вот уже более двух месяцев они ловко дурачат полицию, не желая попадаться в ее лапы.

Далее Антон Федорович сделал для себя страшное открытие: число пострадавших от рук этой шайки должно быть раза в полтора больше. Дело в том, что у покидающих Киев господ физически нет возможности подать заявление в полицию. Едва ли кто-либо отправляющийся в Москву или в Одессу отложил свой вояж из-за утери часов или браслета.

После обеда Горский заехал к двум из пяти обворованным на Вознесение. Господин из Управления государственным имуществом и преподаватель латинского языка из Духовной семинарии неожиданно вспомнили, как в тот день на вокзале некая юная барышня свалилась в обморок. Описание ее в точности совпало с описанием давешней особы. Оба мужчины не придали этому обстоятельству большого внимания, а потому не упомянули его при обращении в полицию.

Опрашивать остальных свидетелей Горский не стал, потому что он уже догадался, как вывести преступников на чистую воду.

Прежде чем вернуться в Бульварный участок, Антон Федорович наведался в кассы новенького Оперного театра, который недовольные скептики сразу после постройки окрестили «огромной жабой». Трудно поспорить, но здание, выходящее фасадом на Большую Владимирскую, действительно напоминало по своей форме это скользкое земноводное.

Вечером давали оперу в четырех действиях «Манон Леско» Джакомо Пуччини по одноименному роману аббата Прево. С момента открытия театра в сентябре прошлого года Горскому лишь однажды удалось побывать в нем. Зимой дядюшка Алексис любезно пригласил племянника на «Евгения Онегина», разжившись где-то контрамаркой.

Цены на билеты повергли Антона Федоровича в немое оцепенение. Он, конечно, предполагал, что театр – удовольствие не для бедных, но не думал, что оно окажется таким дорогим. Самые дешевые билеты продавались на галёрку. Их можно было приобрести всего за полтину, однако с такой аристократкой, как Агата, и ложи первого яруса мало, не говоря уже об амфитеатре или партере. Хотя первые ряды партера стоили более четырех целковых.

Выбор письмоводителя колебался между ложей бенуара и бельэтажа. В итоге Горский решил не жадничать и купил два билета в бельэтаж, уплатив за них 20 рублей (!) или ⅘ своего месячного жалованья. Очень он надеялся на то, что синеглазая барышня оценит его щедрость.

От театральных касс коллежский секретарь подъехал на трамвае до угла Бибиковского бульвара и Безаковской. Войдя в камеру судебного следователя, он сходу заявил:

– Я всё понял. Завтра, самое позднее – послезавтра, мы их возьмем.

– Кого? – не понял Воскресенский.

– Вокзальных мазуриков.

Кондратий Яковлевич от удивления раскрыл рот.

– Что для этого нужно?

– Сегодня же надо собрать сведения обо всех театральных труппах, гастролирующих в Киеве с 24 апреля. Пусть помощники Закусилова наведаются в новый театр Соловцова, в театр Бергонье, в Оперный, а также в Лукьяновский и Троицкий народные дома и в театр в Контрактовом доме. Надо будет установить места проживания подходящих трупп. Не думаю, что их наберется много, поэтому, Кондратий Яковлевич, сразу после доклада Закусилова поезжайте к прокурору и заставьте его выписать бумагу для производства обыска. Раз ни одна вещь не всплыла в ломбардах, логично предположить, что эти гастролёры их коллекционируют. Хотят, вероятно, сбыть в другом городе.