"Вы сказали: мы ошиблись. Мы - это кто?" - спросил Яковлев.

"Мы? - Режиссер посмотрел на часы, прошелся по комнате, остановился возле письменного стола, перед "Застожьем", какое-то время смотрел на картину, потом повернулся, присел на угол стола. - Мы - это вызванное вами возмущение космических сил. Вашими мыслями и делами. Возмущение в целях саморегуляции. Если хотите - ваша судьба. Та самая судьба, которая, как у вас здесь говорится, в ваших руках, - усмехнулся он. - Вы действительно сами творили свою судьбу. До той поры, пока ваше существование и смерть не грозили гибелью прекрасной планете со всеми прочими ее обитателями, вы имели счастливую судьбу. Теперь вы - и это тоже дело ваших рук - имеете несчастную судьбу. Роптать не на кого, некого винить. Ваша судьба безлична. В лучшем случае, вы можете винить самих себя. Я - не человек. Я только приемлемый для вас образ рокового для вас возмущения. И милостивого возмущения, ибо вы уйдете в экстазе борьбы, самозабвенно, в предчувствии близкой победы, под возбуждающее пение боевых труб и под звон мечей... Разве это не милость?"

"А дети? А женщины?" - спросил Лукашевский, подумав о Павлуше и Александрине.

"Да, это вопрос, - Режиссер оглянулся на портреты Анны и Марии. - Это вопрос. Впрочем, зачем говорить об этом, если вы сами все увидите. Ведь я сказал вам, что вы останетесь вне взрыва. Вы досмотрите мой фильм до конца. Конечно, я обрекаю вас на небывалое одиночество. Но вы увидите Конец и то, что будет за ним - Новую Землю. Это знание стоит любых страданий. Впрочем, тяжелы только бесцельные страдания, когда в конце страданий - ничто: неведение и небытие. Ваше одиночество, ваши страдания будут вознаграждены знанием и жизнью. Но об этом нам следует договориться, - Режиссер вернулся в кресло, снова закинул ногу на ногу, обхватив руками колено, перевел испытующий взгляд с Лукашевского на Яковлева, с Яковлева на Лукашевского и спросил: Договоримся ли? Примете ли вы мой подарок, мою благодарность и извинения? Все же я отнял у вас то, что ранее принадлежало вам: способность и власть".

"Какая там власть, - вздохнул Яковлев. - Не власть, а рабство".

"Как Петр Петрович не осознал свою способность, так и вы, Сергей Яковлевич, не осознали свою власть, - возразил Режиссер. - Я упомянул тут имена великих властелинов: Навуходоносора, Дария, Кира. Вы могли бы стать одним из них".

"Неплохо бы, - засмеялся Яковлев. - А то, понимаешь, всякая шавка на тебя лает, всякий прыщ тебе начальник..."

"Вот! - Режиссер поднял палец. - У вас до сих пор не угасла жажда власти. Мы анализировали один ваш сон, вашу выпавшую из-под контроля страсть и пришли к выводу, что Навуходоносор для вас - не предел. Мы просчитали вероятность событий при условии, что вы осознаете свою страсть и дадите ей волю, и увидели нечто небывалое: реки крови, тучи пепла, жестокое рабство, агонию природы, превращение плоти в агрессивный бесчувственный механизм... Вы помните такой сон, Сергей Яковлевич?"

"Мало ли что мне снилось, - ответил Яковлев. - Никто не застрахован от кошмаров, особенно под этим делом", - засмеялся он, щелкнув себя пальцем по кадыку.

"И вы уже начали было набирать силу, - продолжал Режиссер, не придав значения словам Яковлева. - Припомните, пожалуйста, как вы нагоняли порою страх на ваших подчиненных, как они трепетали перед вами, как жестоко вы расправлялись с непослушными. Было такое?"

"Может быть, и было, - согласился Яковлев. - Допекали меня - вот и орал. Обычная история".

"А как вы выставили за дверь делегацию готов, как они впали в уныние, распустили свой клуб и разбрелись по другим племенам? Помните?"

"Помню".

"Вам стоило сказать лишь одно слово депутатам, и они не только оставили бы вас на посту председателя, но и назначили бы полководцем, вдждем, Навуходоносором, Киром, Александром Македонским... Да, да! Лишь одно слово. И оно уже вертелось у вас на языке".

"Какое же это слово? - спросил Яковлев. - Я что-то не припоминаю. Скажите, если знаете".

"В том-то и дело, что вы забыли это слово. Я похитил его у вас. Отнял. Как отнял способность у Петра Петровича. Отныне ваше магическое слово и фантастическая способность Петра Петровича принадлежат мне. Взамен вы получаете мой подарок - вы остаетесь на Земле. У меня есть это право - одарить вас. Вы оказали мне неоценимую услугу: способ, каким мы устраним возмущение, открыт вами. Он - в соединении власти, опирающейся на безумие крови, со способностью, превращающей реальность в образ, в видимость, в ничто".

"Отняли - подарили... О чем же договариваться? - спросил Лукашевский. Все уже сделано без нашего согласия".

"Нет, - ответил Режиссер. - Не все. Вы можете отказаться от моего подарка. И тогда участь всех - ваша участь. Хотя я не вижу в этом никакого смысла. В отказе от моего подарка, - уточнил он. - Вы уйдете, как все: в безумной драке".

"А почему бы вам не вернуть нам наши способности? - сказал Яковлев. - Мне - власть, ему - волшебство художника. Вы почему-то предполагаете, что мы употребим их во зло людям, природе и космосу. А если мы направим наши способности на благо? Разве нельзя допустить, что власть может опираться не на безумие крови, а на силу разума, волшебство же художника будет направлено не на уничтожение реальности, а на воскрешение лучшей... Разве это не способ устранить возмущение, которое вас так беспокоит? Саморегуляция, самонастройка системы без уничтожения узлов..."

"К вам приходил Учитель с проповедью разумного воскрешения, - ответил Режиссер. - Его звали Иисус. Вы его убили. Альтернатива разумному воскрешению - безумное уничтожение. Вы избрали уничтожение. Оно - ваша неизбежность. Мы привносим лишь малость: превращаем уничтожение в исчезновение, в уход. Этим лишь и ограничено наше вмешательство - проявлением милости к вам и Земле. Только милость. Остальное - неотвратимо".

"А если мы поднатужимся сами? - спросил Лукашевский. - Кто вам сказал, что мы так безнадежны?"

"Поздно, - ответил Режиссер и снова взглянул на часы. - Поздно, господа. И, стало быть, вопрос: вы принимаете мой подарок? Или избираете общую участь? Да или нет? Откровенно говоря, мне будет проще, если вы откажетесь от подарка: меньше хлопот, как говорится, потому что на съемочной площадке не будет зрителей, которые всегда так мешают и режиссеру, и артистам. Но и ваше присутствие не очень обременит, хотя мое внимание будет в какой-то момент раздваиваться - на артистов и на вас".

"Если я не приму подарок, то будет ли это означать, что я смогу вернуть мою способност ь?" - спросил Лукашевский.

"Нет, не значит! - резко ответил Режиссер и встал. - Какое упрямство, заговорил он, сердито ходя по комнате. - Какое ослиное упрямство! Ведь я вам, в сущности, обещаю рай: вечную жизнь на Новой Земле среди девственной природы, среди птиц, цветов, бабочек, лошадей, собак, где все есть для жизни, все в избытке и всегда, - Режиссер жестикулировал, словно говорил со сцены. - Вы будете жить с сознанием того, что вы включены в связь космических сил, в мировой разум, в гармонию высшей системы... Это сладость, которая ни с чем не сравнима. Вы не будете знать, что такое опасность, страдания, боль, страх. Вы станете вечными и чистыми, как кристаллы алмаза, Вашим гостем и собеседником будет Свет Вселенной..."

"Я вам не верю, - остановил Режиссера Яковлев. - Не верю, что вы тот, за кого себя выдаете. Какое там возмущение космических сил, какая там саморегуляция системы?! Ведь это чистой воды фантазия, дорогой мой преемник. А реально - вы обыкновенный авантюрист, да еще со сдвигом по фазе. Так мне кажется. Хотя в ваших фантазиях есть много интересного. Вы можете опровергнуть это мое мнение? Слова - не доказательство, а у вас нет ничего, кроме слов".

"Да, - вздохнул Режиссер. - Все повторяется, потому что неизменна ваша глупая натура. Вы требуете чуда в качестве доказательства... - Режиссер остановился у окна, постучал по стеклу пальцами. - Но чуда не будет. В этом суть моего подарка. Вы должны принять его без всяких условий, если хотите принять. А нет - так нет, воля ваша... мне пора, и потому я спрашиваю в последний раз: вы принимаете мой подарок?"