– А я не очень понимаю пока, при чем здесь этот злополучный нож, – сказал Коростель. – Кинул ли его зорз, или это была рука самого Снегиря – я не вижу пока особой разницы, ведь причины мы не знаем.

– Это верно, – заметила доселе молчавшая Эгле. – Причины мы не знаем, но дело в том, что есть еще и третья возможность.

– Какая, девочка? – оживился Симеон, а Март посмотрел на внучку друидессы недоверчиво.

Несколько мгновений девушка молчала, словно приводя в порядок мысли в голове, но, похоже, она просто ловила языком случайно попавшую в рот шерстинку или волосок. Она сняла двумя тонкими пальцами что-то с кончика языка, коротко глянула на пальцы и сбросила соринку неожиданно широким и плавным жестом.

– Заклятие, – пояснила она. – Он закрепил заклятие.

Друиды и Ян молча и с интересом смотрели на Эгле.

– Тот, кто бросил нож, – пояснила девушка. – Нож, воткнувшись в ствол, закрепил наложенное на дерево заклятие, поэтому его и не могли вытащить.

– Такое возможно, – согласился Травник. – Очень возможно. Остается только выяснить, кто бросил нож – зорз или Снегирь.

– Нож бросил тот, кто наложил заклятие, – безапелляционно заявила Эгле. – У вашего Снегиря ведь не было повода убить Молчуна, верно?

– Думаю, да, – согласился Травник.

– Значит, нож бросил зорз, – подытожила внучка друидессы.

– Зачем же тогда они оставили Йонаса тут? – не согласился Март. – Им было бы проще либо убить его, либо забрать с собой. Накладывать заклятие на дерево – путь очень долгий и уж слишком изощренный.

– Но ведь они и собирались предложить нам не самый короткий путь к смерти, – скептически пробормотал Коростель. – Если так, тогда все это – в их духе.

Некоторое время все молчали, анализируя сказанное. Затем Травник встал, давая тем самым знак продолжать путь.

– Там все было очень быстро, – сказал Симеон, – я знаю Патрика и тем более – Казимира. Если мы узнаем, как все было на самом деле, мы поймем и принцип их хваленой Игры. Но уже то, что Птицелов, если только он тоже был с ними, кого-то забрал с собой, говорит о том, что они пытаются нас как-то отделить.

– От кого? – не понял Ян.

– Я неверно выразился, – ответил друид, и Март согласно кивнул. – Не отделить, а, скорее, разделить. А сделать это можно только по какому-то принципу.

– Или признаку, – добавил Збышек, и от этих слов Ян невольно поежился.

– Согласен, – подтвердил Травник. – А теперь – вперед. Должен же этот проклятый песок когда-нибудь кончиться.

Друиды и Ян подхватили заплечные мешки и вновь тяжело зашагали по влажному и вязкому песку вслед за ушедшим морем.

Между тем миновал полдень, час, другой, третий, а они по-прежнему шли. Странное дело: если поначалу маленькому отряду под предводительством Травника попадались большие лужи, вода в которых была солона на вкус, в чем они убедились, решившись умыться в одной из них, большие пучки гниющих водорослей и длинные плети морской травы с запутавшимися в ней грязными ракушками, то мало-помалу почва под ногами становилась все суше и суше и кое-где даже начала трескаться. Казалось, время повернулось вспять, и, наступая на пятки ушедшему морю, путники словно удалялись от него все дальше. Глядя на озабоченные лица друидов, Ян осознавал, что его спутники еще ни разу не встречались с подобной магией, магией столь невероятной силы, способной, похоже, повернуть вспять даже ход всесильного времени. Если утром по небу еще бежали мелкие рваные тучи и изредка принимался накрапывать дождик, то теперь серое небо было чистым и холодным, как поздней осенью, когда природа в последний раз прибирается в ожидании снега и зимних морозов. Последние два часа перед очередным привалом путники шли по твердой и сухой потрескавшейся земле, которую лишь с большим трудом можно было принять за бывшее дно холодного и бурного моря Балтии. Изредка им попадались вросшие в темно-серый песок целые остовы кораблей. Выглядели они жутковато: казалось, в их сгнивших трюмах или где-то в песке, под трухлявыми днищами, обитает кто-то, кто сейчас злобно смотрит на бредущих мимо вконец измотанных людей, и только отсутствие ночной темноты мешает ему сейчас выползти из старых морских гробов, окружить, напасть и разорвать на клочки любого, кто осмелился потревожить его тленное одиночество. Так думал Ян, с трудом передвигая ноги вслед за маячившей перед ним спиной медленно бредущего Марта и угрюмо взирая на гнилые корабельные доски последних упокоищ бывшей флотской славы Балтии. На самом-то деле кладбище кораблей, конечно, было необитаемо, и здесь правил только ветер, который к вечеру усилился и уже задувал все сильнее. На ближайшем привале было решено часок отдохнуть – идти по сухой почве вперемешку со слежавшимся песком было легче, чем утром, но все уже просто выбились из сил, и тело каждого настойчиво требовало отдыха.

– В карман они засунули это проклятое море, что ли, – тихо ворчал Збышек. Эгле на протяжении всего пути не упускала случая подтрунить над своим приятелем, что, конечно же, не придавало молодому друиду дополнительного оптимизма. Девушка явно с большим удовольствием болтала с Яном, но тот порядком устал и неохотно поддерживал разговор, думая о себе, о детстве, о родителях, о Паукштисах и Руте. Иногда Март начинал говорить на ходу вслух: сокрушался о тяжело раненном Молчуне, строил версии, где сейчас могут быть старина Лисовин и братец Гвинпин. О Снегире и Книгочее друиды и Ян в разговоре теперь почти не упоминали – говорить было нечего. Травник большей частью молчал, изредка отвечая на вопросы спутников короткими и отрывочными репликами. Наконец он сделал знак остановиться, посмотрел в сторону Марта, возившегося с лямками своего заплечного мешка, и улыбнулся.

– Ни одно магическое искусство не способно поддерживать долго столь мощные чары, парень. Рано или поздно мы их нагоним.

– Скорее бы, – поджала пухлые губы Эгле.

– Лучше поздно, чем никогда, – философски заключил Коростель, и все почувствовали, что теперь уже никому не хочется говорить ни о песке, ни о море. Все темы иссякли сами собой, и виной тому были безмерная усталость людей и пробирающий душу ветер. Они расстелили два плаща – песок был прохладный, но не холодный, – укрылись парой походных одеял, которые всегда лежали у каждого в заплечных котомках, и смежили веки. Каждый из друидов умел при желании заснуть на пятнадцать – двадцать минут и проснуться – нужно было только перед сном дать себе команду завести внутренние «часы». За время странствования со Служителями Леса Ян тоже выработал в себе это умение, поэтому он спокойно закрыл глаза и задремал. Небо понемногу темнело – опускались сумерки.

Ночь не привела отряд Травника к цели. В темноте, не переставая, дул сильный и сухой ветер, забираясь в складки одежды, холодя ноги и высушивая лица. Путники молча брели, кляня проклятый суховей и напряженно вглядываясь вдаль – не зачернеет ли впереди большая вода. Но все было по-прежнему, не слышен был и плеск волн, который задолго до побережья оповещает по ночам о близости моря. Пришлось даже одеться потеплее – ходьба уже не согревала.

Понемногу прояснилось, и пришел безрадостный рассвет. Друиды молчали, и только Март принялся высвистывать какую-то грустную мелодию, затихая и принимаясь вновь свистеть, словно он находил в этом занятии что-то важное для себя. Настроение было уже даже и не подавленное – в душу понемногу забиралось отчаяние от бессилия помочь своим, а горизонт все так же терялся в маленьких песочных и земляных холмиках. Они остановились вновь – после бесконечного ночного пути ноги отказывались идти дальше.

– Чего это ты свистишь, Збышек? – вяло поинтересовался Ян. У него самого губы настолько пересохли, что он часто прикладывался к объемистой фляге с чистой водой, которую набрал в фонтанчике на одной из ночных улиц Юры.

– Да так, несколько строчек, – смутился Март и сразу перестал свистеть.

– Спой, Збышек, – неожиданно сказал Травник и откинулся на спину, явно приготовясь слушать.