Доктор позвал с собой на зады, развернул там свою сумку, как-то хитро ее приладил, что стала она горбом над головой, понажимал кнопки на больших квадратных часах, улыбнулся, махнул на прощание другу и исчез в яркой голубой беззвучной вспышке, от которой залился лаем соседский пес, кидаясь всем телом на забор.

- Чо было-то, Петрович? - спросил с высокого крыльца курящий на воле сосед. - Сверкало-то чо там у тебя?

- Да вот, друг мой домой улетел. Прокол пространственно-временного континуума, понимаешь ли. Открытие такое мирового значения.

- А-а-а... Прокол, значит. До чего дошел прогресс... Так ты насчет картохи-то не забыл ли? Утром, смотри, не проспи. И еще, Петрович, как за хлебом свежим пойдешь, так возьми на нашу долю две буханки, ладно? А то пахать-то мне до вечера придется, так просто не успею.

- Договорились. А ты своей-то не нальешь мне прямо сейчас? А то что-то вот настроение какое-то не такое... А твоя, помню, хороша была.

- Настроение - это ты верно. Друг ведь уехал. Ну, пошли, Петрович, за друга твоего выпьем. Пусть у него все получится. Но выпьем по чуть-чуть, - погрозил сосед корявым пальцем. - Завтра же с утра на картоху!

Классика

   Звонок в дверь ранним воскресным утром, когда все еще спят, накапливая тепло и негу к пятидневной рабочей неделе, вызывает только раздражение. Фома Игнатьевич подождал немного: может, жена поднимется первой и откроет дверь? Может, кто-то уже проснулся и стоит на кухне, и сейчас...

   Опять звонок. Да длинный, уверенный.

   Жалея себя и одновременно готовясь встретить грудью любую неприятность, Фома Игнатьевич поднялся, сунул ноги в старые разношенные тапки и зашаркал на выход.

   Третий звонок.

   - Ну? - спросил Фома Игнатьевич в пространство за дверью, открыв ее и распахнув настежь. - Ну? Чего надо с утра?

   - Вот сюда глянь, дядя!

   В руке звонившего в дверь распахнулась толстая кожаная книжица красного цвета. Вот и чего она красная - еще пытался уцепиться мозг за длинные и медленные размышления ни о чем.

   - Все понятно? Собирайтесь!

   - А дети?

   - И детей поднимайте. Сегодня Шишкин. Там можно с детьми.

   - Дети! - закричал тонко и радостно Фома Игнатьевич. - Дети! Вставайте! Мы сегодня идем на выставку!

   - Тридцать минут вам на сборы. Автобус внизу. Опоздаете - сами знаете.

   Они успели просто вот тютелька в тютельку. Как говорится, "на падающем флажке".

   - Ивановы! - кричал от передних дверей молодой полицейский в черной форме с блокнотом в руках. - Ивановы!

   - Есть, все! - отвечали сзади.

   - Так... Опискины!

   - Это мы, - ответил Фома Игнатьевич. - Мы все.

   - Староприходские!

   - Извините, Староприходский. Я один. Жена умерла.

   - Вот ведь, - беззлобно ругнулся полицейский. - Опять со списками напортачили. Вычеркиваю, значит.

   После переклички тронулись. В пути кто-то впереди читал в микрофон справку о знаменитом русском художнике Иване Ивановиче Шишкине. Все слушали молча и внимательно. Даже дети. Они уже понимали.

   Когда приехали, увидели огромную очередь.

   - Ну, вот... Провошкались с вами. Теперь на весь день, считай. Ну, пока займемся чтением. Предъявите читательские билеты, подготовьтесь объяснять, если что у кого не так.

   И пошел по проходу от самого начала автобуса и к самому его концу. Брал в руки читательский билет, листал быстро, сравнивал фотографию с лицом владельца, потом смотрел в свои списки, отмечал что-то, командовал "на выход", и человек бежал в конец очереди. И так с каждым.

   - А вот вы, Игнат Фомич...

   - Фома Игнатьевич мы, - робко возразил Фома Игнатьевич.

   - А не одна фигня? Чем органы поправлять, лучше бы за собой следили. Когда взяли "Войну и мир"? А? А когда сдавать будете? Что, совсем ничего больше не читали? Маловато у вас выходит. Не по норме. Я вот ставлю специальную отметку - потом участковый проверит. Но на следующей неделе за вами будет еще Достоевский и Чехов. Оба сразу. Согласно списков. То есть, прощаю... Пока. На выход!

   И Фома Игнатьевич, подталкивая детей и прижимая локтем руку жены, быстро пошел в конец длинной очереди на выставку великого русского художника Шишкина, радуясь, что простили. Хоть и пока. Ничего, на следующей неделе вечерком после работы осилит и Достоевского, и Чехова.

   Понятное же дело - на классике держится все. От семьи до государства - на классике.

   Сзади следующему скомандовали:

   - На выход!

Колокольчик

- ...А тебе, добрый молодец, я подарю за все хорошее вот такой очень полезный и очень волшебный подарок.

Заказанный по телефону в специальной фирме огромный, пахнущий коньяком и почему-то немного рыбой, Дед Мороз в красном атласном халате, подпоясанном золоченым шнуром, отодвинув в сторону бороду, полез куда-то глубоко во внутренний карман и достал простой металлический блестящий нержавейкой колокольчик с выбитой по краю надписью "2000". Вообще-то его позвали к детям, и он свое отработал на полную катушку, до пота и до восторженного визга младшего - "Папа, Дед Мороз самый настоящий!".

А вот подарки родителям как-то не предусматривались программой. Жене он вручил футлярчик с кольцом (это Паша заранее, еще впуская в квартиру, сунул ему в карман и сказал тихонько, как и кого звать). А самому Павлу Игнатьевичу Морозову, двадцатисемилетнему системному администратору рекламной фирмы, протянул ни с того ни с сего эту побрякушку.

- Папка! Он же волшебный! Скажи скорее "спасибо"! - глаза сына требовали.

А чего ж не подыграть?

- Спасибо тебе, Дедушка Мороз! Что же за волшебство кроется в твоем подарке?

- Правильно ты понял, молодец. Именно - волшебство. Просто позвони, если что. Понял? Позвони...

- ...Ага, и ты сразу примчишься на помощь? - скепсис звучал в каждом слове и в каждом звуке.

- Нет, у меня очень много дел. Но - должно помочь. Ты только позвони...

...

Колокольчик Павел бросил в карман рабочего пиджака, чтобы рассказать какую-нибудь волшебную историю на работе. Или историю любовную, девушкам - они это любят, когда про любовь. Например, можно рассказать, что это колокольчик с выпускного вечера, и как там танцевали и с кем и что... О-о-о... Паша умел рассказывать!

...

Первые рабочие дни после длинных выходных заканчивались всегда поздно. То одно вылезало, то другое. Приходилось задерживаться, а потом бежать по темным дворам, сокращая путь от метро к дому, согнувшись под морозным ветерком с колючими снежинками в лицо.

Вот в таком вот дворе его и прищучили.

- Эй, мужик, закурить нет? - спросили сбоку из глубокой черной тени.

- Нет, - на ходу крикнул Паша, прибавляя шаг.

- А если поискать? - этот голос был уже спереди, то есть бежать-то было некуда.

Тени сгустились, запахло пивом и табаком, стало сразу тесно и неуютно под темной аркой. Вот черт, никогда они тут лампочку не вворачивают! "Они" - это были те, которые всегда не выполняли свои обязанности. Кто это "они" и где "они" живут, Паша не знал, но знал точно, что во всем виноваты именно "они".

Кто-то уже охлопывал его снаружи по куртке, чьи-то руки полезли в карманы.

- Да ты не дергайся, мужик... Мы же не быдло какое отмороженное. Возьмем, сколько нужно - и все. И вали домой. Ну? Что это у нас тут?

В темноте зазвенел над ухом колокольчик.

- О! Какую игрушку с собой носит!

Щелкнула зажигалка:

- И у меня такой же точно есть. Как раз двухтысячного года. Какую школу заканчивал, земляк?

- Триста шестьдесят шестую.

- Точно - земляк! А Ваську знал? Ну, рыжего такого? Он тоже в двухтысячном закончил.

- Мы с ним не дружили, дрались даже, - вспомнил рыжего Павел.