Такова доминанта образа Мирчи с его прогрессирующей опухолью собственничества, с его нисходящей кривой духовного и нравственного обнищания.

Правда, в одной из точек эта кривая на время выпрямилась, даже подскочила вверх, когда замешанная на пороховой гари фронтовая закваска Мирчи как бы нейтрализовала ноющую в нем издавна опухоль. Это было сразу после войны, когда Мирча, сержант Советской Армии, вернулся домой "уже другим, стал танкистом по профессии" и впервые так "долго снившиеся" ему гектары не обрадовали его. "Теперь нужно было запрячь лошадку, сесть в дребезжащую телегу, а он привык ездить в грозной машине. Нужно было, сидя по вечерам с соседями, гадать о дождях, об урожае, а у него были свои дела с Черчиллем, он не мог простить англичанину так поздно открытый второй фронт".

Эта терпкая солдатская закваска давала о себе знать и в трудные послевоенные годы, когда тракторист Мирча, изнуренный вконец работой, засыпал "тяжелым сном пшеничного колоса".

Однако в том-то, видно, и злокачественность опухоли, что однажды она вдруг заявит о себе, обернется в "простую до удивления мысль" и скажет устами спасовавшей перед трудностями жертвы: "Как глупо все это было..."

Но, может быть, можно списать бывшему фронтовику Мирче эту его душевную дряблость, его вспыхнувшую с новой силой страсть к наживе, его все утончающуюся склонность к заискиванию, корысти и т. п.?

Нет, советская действительность, сопрягающая в себе лучшие гуманистические заветы прошлого и дерзновенную революционную практику настоящего, требует предельной чувствительности как к подлинным, так и мнимым человеческим ценностям, и наши писатели чутко отзываются на это веление времени.

Следуя бесспорному убеждению, что "человек меняется не так быстро, как может измениться среда, обстоятельства, профессия" * (напомним в связи с этим, что Правобережье Молдавии, где происходили описываемые в романе события, вступило на путь социалистических преобразований лишь в 40-е годы, т. е. намного позже, чем Левобережье), Друцэ нарисовал образ Мирчи в той его заостренной противоречивости, которая позволила резче сфокусировать внимание на проблеме оценки нравственной сущности человека и его деятельности оценки особенно актуальной в период развитого социализма, особенно злободневной с высоты требований сегодняшнего дня! Ведь важно не только то, что Мирча - как представитель массы - осуществляет общее дело этой массы, но и то, как Мирча - уже в качестве индивидуального представителя массы осуществляет это общее дело.

"Личность - подчеркивал Ф. Энгельс, - характеризуется не только тем, что она делает, но и тем, как она это делает" **.

Заметим, заострение образа Мирчи, одного из главных действующих лиц романа, позволило Друцэ и резче обозначить проблему, и вместе с тем, выражаясь словами самого писателя, "избежать ремесленничества и штампов" ***.

* Друцэ Ион. Хлебопашцы в Кишиневе. - Комс. правда, 1971, 21 марта.

** Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т. 29, с. 492.

*** Друцэ Ион. Хлебопашцы в Кишиневе. - Комс. правда, 1971, 21 марта.

В отличие от Мирчи Онаке Карабуш, воплощающий в себе многие примечательные черты молдавского крестьянства, наделен той мудрой осмысленностью первостепенности труда, когда "счастье простых рук землепашца" становится единственным, ради чего живешь; тем деятельным брюньоновским жизнелюбием, когда "по первой просьбе одариваешь людей" душевной щедростью; тем чувством внутреннего достоинства, которое придает горделивую "размеренность" походке и сохраняет ее до глубокой старости; наконец, тем осознанием своего жизненного предназначения, которое позволяет до конца выполнить свой долг на земле.

Человек сложной судьбы (Карабуш не раз смотрел смерти в глаза, трижды попадал в плен, пережил гибель на фронте двух сыновей, схоронил жену Тинкуцу, которая после засушливых послевоенных лет ушла из жизни "легкой, бесшумной походкой матери"), он через всю жизнь пронес труженическую стойкость к невзгодам, свое обращенное к людям "улыбающееся нутро", свою, карабушевскую, неприязнь к стяжательству. Онаке устоял перед искушением заполучить за клочок земли неслыханные, по чутурским ценам, деньги. Он и "по гектарам... никогда не сходил с ума". Карабуш "привык пользоваться только тем, что сработано его руками, что он оплатил сам, своим потом", и "просто не понимал, каким образом может стать его собственностью мак, который был посеян другими". Перебирая перед смертью прожитое, Карабуш мягко улыбался "своему богатству": "И все-таки он не изменил себе, несмотря ни на что. Он исполнил свой труд, перепахал свое поле..."

В противоположность Мирче, Карабуш был "человеком светлым, открытым" по натуре. Не страдая назойливостью "...учить других уму-разуму", он легко сходился с людьми, "любил часто и подолгу общаться с ними, умел прощать, умел помочь, умел дружить". Карабуш в свое время и Мирчу принял "как родного, когда нужно было - защищал, когда нужно - помогал, и долгие годы старался если не перевести его полностью в свою веру, то по крайней мере утихомирить..."

Хранивший всю жизнь верность своим "бедным... достойным предкам", Онаке Карабуш не только примечает, как "...по-новому нарядилась земля, и светятся по оврагам новые деревни, и новые люди в них живут", но и испытывает причастность к этой нови ("Он не находил себе места и сам себе удивлялся, потому что ведь не он же пахал под эту кукурузу, не он сеял ее", а вот, поди ж ты, его волнует, что "односельчане затянули с уборкой"), но и осознает это новое как свое достояние: и "всю эту землю, комок за комочком, и небо, и все теплые, весенние дожди, и грохот тракторов, и песни девушек, и все то, о чем те девушки мечтали", и "то, что веками вызревало на этих полях, и даже то, что в будущих веках созреет..."

И тот факт, что Карабуш, для которого "может быть, самым важным в жизни" было одолеть пырей, отказался от участия в рождественских крестинах в доме Мирчи, что он не осуждал и своих односельчан, отвернувшихся от этой гулянки у его зятя, "наоборот, он относился к ним с некоторым пониманием, потому что и у него самого не было никакой охоты веселиться в ту ночь", этот факт не может не свидетельствовать о том, что приговор Мирче выносит не только Чутура, но и сам Карабуш.

В этом духовном просветлении Карабуша, освобождающегося от гнета собственничества и приобщающегося к историческому процессу обновления жизни, и заключен идейно-художественный пафос романа Друцэ.

Есть особый смысл в том, что сложный жизненный путь Карабуша - как труженика земли, как представителя крестьянской массы - пролег, в сущности, не по задворкам истории, а по столбовой дороге человечества, неизбежно ведущей к социалистическому переустройству бытия.

В этом - глубинная правда образа Карабуша, его жизненная и художественная обусловленность, его социальная и эстетическая значимость.

Вызволенная из беды русским солдатом-освободителем, Чутура, естественно, тянется к новому, социалистическому жизнеустройству, но в то же время не хочет видеть его в облике Мирчи и ему подобных (что ж, случайные попутчики исторически нового еще не есть его истинные носители!). И в этом отказе Чутуры - не разочарование, не крушение надежд (в таком случае она просто была бы бездеятельной), а проявление активной заинтересованности в утверждении подлинно справедливых форм жизни.

В том-то и непогрешимость авторского разрешения конфликтов Мирчи Карабуша и Мирчи - Чутуры, что корыстолюбцу Мирче в романе противостоит не один Карабуш, но и Чутура, то есть подавляющее большинство людей труда, извечная тяга к свету которых и питает исторический оптимизм писателя.

Чем же обусловлено сложное своеобразие романа Друцэ? В чем сильные и слабые стороны творческой манеры писателя?

В одном из интервью "Литературной газете" за 1966 год Друцэ признается, касаясь работы над второй частью романа "Бремя нашей доброты": "...последний год был трудным - пришлось решить уйму чрезвычайно сложных творческих, и не только творческих, проблем" *.