— Что же, хороший будет вымпел, — одобрил боцман. — Мы его на грот-мачту повесим. А на корме — красный с серпом и молотом государственный советский флаг. Сегодня дома с Егором да с Ириной Григорьевной и соорудим. — Помолчав, он заговорил снова, начав со своей любимой прибаутки: — На пеньковом конце четыре узла — четыре матроса, боцман один, капитан в уме. Итак, «Ласточка» — на добрые дела для людей. Моё правило: ни дня без доброго дела. И весёлое, ободряющее слово — тоже доброе дело. Якорь поднят. Отдать швартовы! Антон, пиши на борту шлюпа название «Ласточка».

Задорно насвистывая «Юного барабанщика» и как будто ни о чём не думая, Вяча Полянкин неторопливо шагал по набережной Северной Двины. Нет, конечно, ни о чём не думать Вяча не мог. Он думал о предстоящей завтрашней поездке к Новодвинской крепости. К той крепости, под огонь пушек которой Иван Рябов посадил на мель вражеские шведские корабли. В воображении мальчика Новодвинская крепость представлялась неприступной твердыней.

Казалось бы, когда, как не теперь, наслаждаться щедро палящим солнцем, которое в Архангельске и греет-то как следует месяц-два в году, любоваться простором сверкающих вод Северной Двины, которая скоро опять забушует штормами, а потом покроется шугой и надолго застынет, коварно заполненная ледяными заставами, восхищаться великолепными океанскими теплоходами, стоящими у причалов и на рейде! Но Вяча сейчас не видел перед собой ни реки, ни солнца. Ему чудились картины парадов «потешных» петровских полков, приезд Петра Первого в деревянный Архангельск, закладка корабельной верфи в Соломбале и спуск на воду первого русского корабля.

Но вдруг его внимание привлекла стоящая неподалёку необычная автомашина-фургон. Из машины выгружали какие-то ящики и аппараты, похожие на киносъёмочные.

«А вдруг?! — насторожился Вяча. — Как бы узнать?..»

Набравшись смелости, он решительно подошёл к машине и спросил у мужчины, который показался ему главным:

— Скажите, пожалуйста, это киноаппарат?

— Киноаппарат, — мельком взглянув на мальчика, ответил мужчина.

— А вы кинооператор?

— Главный кинооператор.

— И будете снимать картину?

— Будем снимать картину.

— А можно узнать — какую?

Главный кинооператор теперь уже внимательно смотрел на Вячу.

— Очень ты любопытный! Ну, будем снимать «Сказание об Иване Рябове». Ты слышал об Иване Рябове?

Вяча был в восторге: с ним разговаривал, уже не просто коротко отвечал на вопросы, а именно разговаривал кинооператор, и не простой, а главный. И Вяча поспешил его заверить:

— Да я, товарищ главный кинооператор, знаю даже, когда он совершил свой подвиг, спас от шведов наш Архангельск. Двадцать пятого июня тысяча семьсот первого года.

Кинооператор смотрел на Вячу уже с удивлением.

— Правильно? — спросил Вяча.

— Правильно, — подтвердил кинооператор, хотя точно не помнил даты подвига лодейного кормщика.

— А где вы будете снимать? — поинтересовался Вяча.

— Есть тут такое Заостровье. Натура подходящая. Вот туда сейчас и поедем. Это для начала. А потом будем снимать у крепости. Там декоративное подобие возводится.

Попрощавшись со своим новым знакомым, Вяча стремглав понёсся к Антоше Прилучному.

— Эврика, Антон! Они приехали!

Ничего объяснять Антоше, разумеется, не требовалось. Антоша всё понял по возбуждённому виду приятеля.

— Где они? — спросил Антоша.

— Поехали сначала в Заостровье. А потом будут снимать у Новодвинской крепости.

— Если они поехали в Заостровье, — сказал Антоша, — то и наш курс меняется. К крепости мы пойдём тоже вслед за ними. А сейчас нужно готовить «Ласточку» и известить Яна и Егора.

Отправляться было решено на следующий день в семь ноль-ноль. Все матросы экипажа боцмана Рябова собрались аккуратно. Напевая «Были сборы недолги…», они действовали точно и ловко. Поднимали они, конечно, не коней, как поётся в песне, а паруса — грот и стаксель.

Ветер был свежий и почти попутный. Лёгкий шлюп «Ласточка» устремился к левому берегу реки, но не наперерез, а, как вёл её рулевой Ян Эрмуш, чуть вверх.

Ошвартовались в Заостровье у лодочной и катерной пристани. Но где их искать, этих кинематографистов?..

Встречная колхозница на вопрос ребят затараторила:

— Вон там, в двух домах, у Котловых да у Варакиных им председатель ночлег отвёл. А сейчас-то они уехали, да-да, милые, уехали они. Едва обутрело, они, значит, и уехали. Да недалече тут. Я вам, голубчики, всё единым мигом разъясню и обскажу…

И она обстоятельно и с явным удовольствием долго объясняла, как попасть в то место, куда уехали артисты.

Пользуясь её указаниями, ребята, хоть и не без труда, нашли съёмочную группу.

Это была на редкость весёлая, просторная, ярко-зеленеющая поляна. Низкорослые развесистые ивовые кусты и сухощавые, но жизнестойкие ольхи плотно обступали её. Только на берег сверкающей солнечными блёстками Северной Двины выход оставался открытым.

На поляне были разбиты четыре огромные палатки. По шуму и пестроте стоянка съёмочной группы походила на большой табор. Съёмки ещё не начинались.

До поры до времени ребята притаились в кустах и, затаив дыхание, наблюдали.

Высокий, косая сажень в плечах, артист в мундире, треуголке и ботфортах, с тяжёлой тростью в руках удивительно походил на бронзового Петра работы скульптора Антокольского, что стоит на набережной Северной Двины в Архангельске.

— Похож, да? — Вяча толкнул в плечо Антона. — Прямо как на пьедестале. Только ходит да разговаривает.

Чуть ли не по пояс Петру, пожилой человек в костюме самого модного современного покроя что-то сердито выговаривал «царю».

Ребята прислушались.

— А я, товарищ Мелкишев, не позволю… не позволю заниматься отсебятиной. Не позволю вам, Иван Харитонович, того, что вы творили на студийных съёмках в Москве. Вы хотя и должны быть простым с народом, но вы всё-таки царь, вы — Ваше величество!

— Вот-вот, я и говорю, — басовито отшучивался Пётр. — Я — Ваше величество, а вы ко мне с «товарищем». Это вы большевиков товарищами называйте, а не царей.

— Такой здоровый, а фамилия — Мелкишев, — опять зашептал Вяча. — Он ведь Романов, Пётр Алексеевич Романов, царь всея Руси.

— Молчи. Лучше смотри и слушай, — отмахнулся Антон.

— Вот и ты смотри. Видишь Ивана Рябова? Вот тот, в холстинной рубахе почти по колено. А это кто с ним под ручку гуляет?.. Стой, да ведь это… — Вяча чуть не закричал от удивления и обиды.

— Тише ты! — Антоша сжал руку приятеля.

— Да ведь с Иваном под ручку гуляет командующий шведской вражеской эскадрой адмирал Шееблад.

— Ну и что?

— Как это что? Ведь они враги!

— Они артисты. Это в истории они враги. Тише!

Воевода Прозоровский, высокомерный вельможа и изверг, беседовал с простыми крестьянами и рядовыми стрельцами. Но ребята знали: на съёмках этот именитый боярин-самодур даст им нещадного жару. Это он будет в приказной избе вершить суд над Иваном Рябовым — бросит его в темницу. А сейчас он мирно сидел на траве.

На другом конце поляны престарелый архиепископ в полном облачении под лихие выверты гармони старался переплясать молоденькую монахиню.

— Поп танцует! — забывшись, закричал в восторге Егор и захохотал.

А поблизости стояла какая-то актриса, которая то что-то шептала, то вытягивала вперёд руки — репетировала. Услышав в кустах крик и хохот Егорушки, она взвизгнула и побежала в сторону Петра. Стрельцы вскочили как по боевой тревоге.

Перепуганная актриса пальцем показывала на кусты, где скрывались ребята.

Антона, Егора и Яна как рукой сняло. Лишь Вяча остался на месте. Он даже встал в полный рост, чтобы его увидели. И не возражал, когда вооружённые стрельцы повели его к режиссёру-постановщику, который разговаривал с исполнителем роли Петра.

— Ты что здесь делаешь? — грозно спросил режиссёр.

— Смотрю.

— А почему в кустах прятался?