И первым среди этих псов стал Наузад. Познакомились мы с ним, когда наш взвод патрулировал окрестные улочки вокруг базы. Там же я впервые в жизни увидел собачьи бои.

С того рокового дня минуло больше трех лет, но эта картина по-прежнему стоит у меня перед глазами, как живая. Я помню все краски и звуки: лязг челюстей, щелканье зубов, рычание, с каким Наузад и его соперник – пес, который был крупнее раза в полтора, – бросались друг на друга. И, главное, я помню радостные вопли, которым афганские полицейские подбадривали дерущихся собак.

Никогда не забуду, как я разозлился при виде двух псов, которых заставляют забавы ради рвать друг друга на части. Я был полон решимости остановить людей, устроивших весь этот беспредел. Не самый разумный в моей жизни поступок… но я ворвался в середину толпы, требуя, чтобы свара немедленно прекратилась. В свое оправдание могу сказать лишь одно: наши стволы были все-таки круче.

До сих пор не могу сдержать улыбки, стоит вспомнить, как плюхнулся на задницу, прямо в грязь, чумазый, неопрятный афганский полицейский, который попытался встать у меня на пути. Наузад, воспользовавшись замешательством публики, сбежал. Как только они со вторым псом заметили просвет в толпе, они тут же устремились на свободу и скрылись в путанице проулков, среди пустующих глинобитных строений. Афганские полицейские были в бешенстве, но поделать ничего не могли, поскольку, вообще-то, покинули территорию базы без разрешения. Пришлось им топать восвояси под нашим бдительным присмотром: меньше всего нам хотелось, чтобы талибы воспользовались происходящим и устроили диверсию. К счастью, этого не произошло.

Я думал, что это была наша первая и последняя встреча с афганским бойцовым псом, однако через пару дней обнаружил Наузада, который прятался в пустой постройке к западу от нашей базы. Сказать, что поначалу он был не слишком рад меня видеть, означало бы сильно смягчить действительное положение дел. Стоило к нему приблизиться, он издавал злобный рык и клацал челюстями так, что я отлетал на безопасное расстояние, с трудом удерживаясь на ногах.

К счастью – для нас обоих, – чтобы завоевать его расположение, хватило нескольких упаковок сухих, как картон, галет из армейского рациона.

Один из наших молоденьких морпехов предложил назвать пса Наузадом в честь потрепанного и испещренного боевыми отметинами города, который мы защищали. Кличка подходила ему идеально. По правой стороне морды и по подбородку у него шли глубокие шрамы – свидетельства нелегкой жизни, которую он вел до сих пор.

В течение нескольких дней после этого я соорудил для него нечто вроде убежища, а еще через пару месяцев оно незаметно превратилось в собачий приют, где нашли пристанище пять взрослых псов и четырнадцать щенков.

Наузад на своей любимой подушке в лагере морпехов. Афганистан.

Наузад ухитрился каким-то образом сообщить своим четвероногим сородичам, как ему повезло: кормежка дважды в день, крыша над головой в суровую афганскую зиму. Первым явился все это проверить юркий песик, которого мы окрестили РПГ, – тощий, путающийся в собственных четырех лапах и бесконечно игривый. Он тут же принялся развлекать угрюмого Наузада. Следом появилась Джена, ласковая черно-подпалая дворняжка с ярко-желтыми глазами, которую мы обнаружили рядом с базой. Афганские полицейские привязали ее к деревянному столбу проволокой, вероятнее всего, с тем, чтобы случить ее с кем-то из самый ярых бродячих псов, рыскавших вокруг базы в вечных поисках, чем бы поживиться. План был примитивным и омерзительным: привязанная к столбу Джена должна была принести щенков. Самых крепких, когда подрастут, можно было бы выставлять на собачьи бои.

Мы слишком поздно пришли ей на помощь, и в морозную предновогоднюю ночь нам пришлось стать свидетелями того, как на свет появляются один за другим восемь щенков.

Пулю мы обнаружили также за стенами базы: она была изранена и пряталась неподалеку от нашего собачьего приюта. Антибиотики и прочие лекарства, которыми с нами поделились ребята нашего отряда, помогли ей быстро пойти на поправку.

После этого явилось еще одно чудо: через дырку, прокопанную под воротами базы, тощая, едва держащаяся на ногах собачонка принялась перетаскивать к нам своих новорожденных малышей. Мы не могли поверить собственным глазам. Дать имя отважной мамаше не составило труда, мы назвали ее Тали – сокращенно от «Талибан», – потому что кто еще, кроме талибов, стал бы устраивать у нас подкоп?

Во многих смыслах Наузад помог мне проще пережить Афганистан. Можно сказать, мы одинаково помогли друг другу. Я приходил к нему в вольер холодными ночами, сидел там, разговаривал с ним, и становилось полегче. Он дарил мне такие необходимые минуты покоя, был пилотом волшебного ковра-самолета, переносившего меня хотя бы ненадолго в привычную жизнь, домой – в тот мир, где можно было смотреть, как мои собаки Физз и Бимер резвятся на пляже, гоняются друг за другом, убегают от накатывающих волн, где, держась за руки, гуляли мы с Лизой. Тогда я и совершил роковую ошибку: убедил Наузад, что есть люди, которым можно верить… хотя не имел на это ни малейшего права. Если не забрать его с собой при отъезде, что за жизнь ожидала его потом? Короткая и полная страданий, вне всякого сомнения. И скорая смерть от холода и голода либо от ран, полученных на собачьих боях.

В то время, когда казалось, что весь мир вокруг сходит с ума и распадается на части, Наузад был единственной надежной психологической опорой, на которую я мог рассчитывать. Когда бы я ни появился у самодельного загона, в любое время дня и ночи – в зависимости от того, как выпадала смена дежурства, – он с равным восторгом вилял коротеньким обрубком хвоста, приветствуя меня. Он всегда радовался моему появлению, особенно в часы кормежки, когда я заносил в вольер миску с клецками, оставшимися с обеда в армейской столовой.

Для собаки, пережившей и побои, и бомбежки, и голод Наузад на удивление легко умел прощать: он никогда не осуждал меня, если я опаздывал или слишком спешил, чтобы уделить ему больше времени.

И сегодня он опять это доказал.

Фейерверки снаружи становились все интенсивнее, но поп-музыка, грохотавшая из радиоприемника, делала свое дело, заглушая основной шум разрывов. Было нечто странное, почти сюрреалистическое в том, как вспыхивало и гасло небо снаружи, заливая через дверной проем разноцветными отблесками собачий домик. У нас с Лизой, сидевших здесь вместе с Наузадом, было такое ощущение, будто мы оказались на краю сцены на нелегальном психоделическом рэйв-концерте.

– По сравнению с этим, в прошлом году у нас, вообще, затишье было! – проорал я, перекрикивая очередную порцию фейерверков и еще крепче прижимая к себе подрагивающего от страха Наузад. – Сколько это еще будет продолжаться, черт бы их побрал?

– Некоторым людям деньги девать некуда, – шутливо отозвалась Лиза.

В детстве я фейерверки любил, даже сам их пытался изготавливать. Осторожно разбирал на части покупные ракеты из местного магазинчика, рассыпал порознь цветной порох, придумывал собственные наполнители помощнее. Скажем прямо, не самая разумная идея, и пару раз я серьезно рисковал опалиться. А уж сейчас я к ним и подавно охладел: за такие деньги лучше выпить пива и прилично поесть в каком-нибудь пабе. Не говоря уже о том, что мою собачью стаю эти взрывы пугают до ужаса.

– Как там все остальные? – прокричал я Лизе, когда небо вновь взорвалось разноцветными ракетами.

– Физз с Бимером в полном порядке, им все равно, – донеслось до меня в ответ.

И неудивительно. Физз, наш ротвейлер, и Бимер, спаниель, которого мы взяли из собачьего приюта, жили с нами уже лет шесть. Внезапные громкие звуки их никогда не пугали, вероятно, не в последнюю очередь потому, что когда они только у нас появились, мы жили рядом с взлетно-посадочной полосой военно-воздушной базы в Йовилтоне. Так что оба пса довольно быстро приспособились к тому, что над головой то и дело взревывают реактивные самолеты «Харриер», а где-то неподалеку громыхает артиллерия. И мы, и они очень быстро перестали обращать на это внимание.