Однако у меня есть «ненаучное» ощущение, что с 1980 года боязнь незнакомцев, а еще сильнее — смутный, необъяснимый страх превысили боязнь транспортного движения. Из-за этого многие дети даже не знакомятся с местами, в которых они живут, не знают местных парков и не представляют, какие уголки природы уцелели на окраинах.
Задолго до того как теракт 11 сентября усилил наш общий страх, я провел день в семье Фицсиммонсов в городе Суортморе в штате Пенсильвания. Они живут в доме викторианского стиля. Качели на веранде перед домом слегка скрипят на ветру. Суортмор — не городок, а идиллия: со старыми большими деревьями, маленькими детьми и широкими пешеходными дорожками, в котором, как позднее рассказал мне Фицсиммонс, существует только одно правило — никто не имеет права обидеть ребенка и причинить вред дереву. Короче говоря, где угодно, только не здесь можно предположить, что встретишь родителей, которые боятся за своих детей. И все же Бет рассказала мне следующее:
«Когда я была ребенком, лес начинался прямо от той улицы, где мы жили, и я обычно вставала утром часов в шесть и шла туда часа на два, на три — собирала голубику. Никто за меня не беспокоился… Ружья и наркотики — вот причина, почему мы запрещаем сейчас детям делать то, что им, возможно, хотелось бы делать. Сегодня полно сумасшедших. Все изменилось. Даже если [моя дочь] Элизабет отправляется в Крам-Крик за колледжем, я заставляю ее брать с собой собаку и проверяю, что она идет не одна».
Я был удивлен, узнав, что в Канзасе страхов не меньше, чем в Пенсильвании. Один папа рассказывал:
«У меня есть одно правило. Я хочу двадцать четыре часа в день и семь дней в неделю знать, где находится мой ребенок. Я должен знать, где он. В каком он доме. В каком конкретно месте. Какой там номер телефона. Я так хочу. Оба моих ребенка знают, что я убежден: в мире полно сумасшедших людей. Так оно и есть. Где только ни встретишь этих безумцев. Полно людей, которых нужно лечить годами, а потом засадить в тюрьму.
Но они на свободе, разъезжают в машинах, с ружьями на сиденьях. И нужно же что-то делать в такой ситуации. Я бы не решился позволить своим детям одним пойти в парк. Да и все говорят, что нельзя оставлять их одних».
То же самое было в Канзасе. Приятная учительница средних лет с горечью говорила о том, что в повседневной жизни неизменно присутствует теперь страх.
«Я недавно стояла в очереди в аэропорту, и маленький мальчик обошел стойку, за которой был кассир, и заглянул за нее. Мама тут же сказала ему: „Хочешь, чтобы тебя кто-нибудь утащил? Зачем ты от меня уходишь?“ А я стояла в очереди за ними и про себя думала, что я ведь совсем не похожа на тех, кто крадет детей. Но мы с раннего возраста учим наших детей всего остерегаться. Мы лишаем их поры невинности. Моим семиклассникам приходится сталкиваться с ситуациями, о которых мы не имели представления, пока не повзрослели. Учить детей осторожности в разумных пределах при общении с незнакомыми людьми очень важно; они должны знать, как сказать „нет“ человеку, который может оказаться одним из тех, кто способен обидеть ребенка. Но наше представление об опасности должно иметь разумные пределы. Нельзя забывать о вреде, который может быть причинен ребенку в тех семьях, где его учат никогда не разговаривать с незнакомыми взрослыми, забывая, что он живет в обществе, где потребность в коммуникации все более возрастает. Действуем ли мы в интересах ребенка?»
Как ни странно, но представление многих американцев о лесах вернулось к тому дремучему и необоснованному страху, с каким наши далекие предки боялись страшилу, прячущегося в ветвях деревьев.
В оцепенении от страха
В начале 1990-х годов Джоэл Бест, тогда профессор и глава департамента социологии в городе Фресно штата Калифорния, занимался исследованиями «страха перед незнакомцами», в частности перед терроризмом на Хеллоуин. Он обратил внимание на рассказы о конфетах, начиненных наркотиками или булавками, бритвенными лезвиями или ядом; изучил семьдесят шесть историй подобного типа и питаемые слухами сообщения, публиковавшиеся с 1958 по 1984 год в New York Times, Chicago Tribune, The Los Angeles Times и Fresno Bee. Он заявил: «Мы не обнаружили ни одного случая, когда ребенок был убит или серьезно пострадал от недоброкачественных конфет. Хеллоуин-садист — это городской миф». В 2001 году Бест, теперь уже профессор университета в Делавэре, привел обновленную им информацию в книге «Проклятая ложь и статистика» (Damn Lies and Statistics): «Каждые два года, начиная с 1950-го, удваивается количество американских детей, застреленных из ружья». Далее следует получивший широкую известность официальный отчет, который обязан своим рождением материалам Фонда защиты детей в середине 1990-х годов. Бест назвал его статистические данные самыми ошибочными из когда-либо распространявшихся в мире. «Если бы это число удваивалось каждый год, тогда после двух детей, застреленных в 1951 году, четверо уже были бы убиты в 1952-м, в 1953-м — соответственно восемь и т. д.», — пишет он. В 1983 году количество застреленных детей должно было бы составлять 8,6 млрд (цифра, почти вдвое превышающая население Земли того времени). В соответствии с подобным неудержимым процессом количество американских детей, застреленных только в 1987 году, превысило бы предполагаемое общее население земного шара со времени появления первого человека. «Чудовищная нелепица» — вот как назвал это Бест.
Я, в свою очередь, назову подобное явление «синдромом страшилы».
На волне паники, охватившей общество при первом исчезновении ребенка лет десять назад, некоторые организации по поиску пропавших детей заявили, что четыре тысячи детей в год убивают неизвестные люди. Это неверно, объяснил Дэвид Финклехор, начальник лаборатории изучения семьи в университете Нью-Гемпшира, проводивший совместно с Министерством юстиции в 1990 году исследование случаев похищения детей, которое считается самым полным и точным по этой теме. Большинство похитителей были не незнакомцами, а членами семьи либо знакомыми этой семьи. Во-вторых, точное ежегодное количество похищений в год составляло двести или триста человек и сейчас остается на этом же уровне.
Финклехор называет эпидемию страха похищения детей незнакомцами «оптической иллюзией», вызванной возросшей тревогой в обществе, широким сотрудничеством органов правопорядка и групп помощи пропавшим детям и шумихой в средствах массовой информации. Обратимся к последним. В 1990 году, изучая в течение пяти лет работу радиостанций Лос-Анджелеса, Фрэнк Гильям, профессор политологии Калифорнииского университета в Лос-Анджелесе и первый помощник директора Центра по изучению американской политики, обнаружил, что в местных теленовостях в обязательном порядке специально для «накачивания» общественного сознания выстраивается «сценарий преступлений», искаженную стенограмму которого мы постоянно храним в сознании. «Вечерние новости, производящие более глубокое и сильное впечатление, чем печатное слово, способствуют распространению расизма и насилия, — говорит он. — Те, кто их смотрит, автоматически связывают преступление с расовой принадлежностью преступника».
Но разве телевидение не просто рассказывает нам хоть и о неприятных, но все же реальных событиях? «Нет, — говорит Гиллиам. — Насильственные преступления, связанные с расовой принадлежностью, диспропорционально доминируют в местных новостях». В Лос-Анджелесе представленная картина насильственных преступлений ошеломляюще искажает реальность — фактически из преподнесенных публике 30 случаев убийств совершается одно. Некоторые новостные программы стараются поддерживать равновесие в подаче информации о преступлениях. И все же Гильям настаивает, что новости «грузят» нас, навязывая «грубые стереотипы, представляя членов групп расовых меньшинств», формируя общественное мнение и порождая необоснованный страх.
Такой страх, наоборот, может осложнить жизнь наших детей. В 1995 году «опрос недоверчивости» показал, что 47 % участников характеризуют себя как недоверчивых, в то время как в середине 1970-х к этой категории себя причисляли только 40 %. «Люди стали считать социальные контакты более опасными, чем они есть на самом деле», — говорит Линн Гендерсон, клинический психолог, приглашенный на работу в Стэнфорд. Она высказывает опасение, что, предпочитая держать детей дома под строгим контролем, родители тем самым лишают их возможности обрести уверенность в себе и умение ориентироваться в жизненных ситуациях, научиться общаться с соседями, строить цельное общество — а ведь это единственная защита от психопатов.
