Кое-как Мэри удается собрать нас вместе за столом.

— Расскажи нам еще раз о Джеймсе, Люси, пожалуйста, — говорит Хелен, передавая папе картофель. — Это отличная история, — кивает она жениху, — тебе нужно ее услышать.

В смущении я отмахиваюсь.

— Ну давай, — поддерживает ее Софи.

Раньше эта троица никогда не говорила мне, что делать, наоборот, это я указывала им, что пора делать домашнее задание или ложиться спать.

— Нечего рассказывать, честное слово, — говорю я. — Я столкнулась с ним на прошлой неделе.

— Такой ублюдок, — бормочет Тильда.

Софи улыбается:

— Пап, ты слышал?

Папа кивает. Он подливает мне вина.

— Она отлично справилась.

— Что ты ему сказала? — спрашивает Мэри.

— Надеюсь, ты высказала ему все, что думаешь, — говорит Тильда.

Дело было в том, что я не собиралась делать ничего подобного. Это было не важно. Мне и в голову не приходило переживать из-за Джеймса: я так долго была им одержима, что, когда наступило время по-настоящему разозлиться, была слишком для этого измучена. Откровенно говоря, его поступок меня не удивил. К тому же мою голову занимало слишком много вещей поважнее, на фоне которых образ Джеймса поблек почти до полного исчезновения. Но даже несмотря на это, видя, как это воодушевляет мою семью, я не могу отказать себе в маленьком удовольствии и не рассказать об этом еще раз. В конце концов, возможность была просто прекрасная — кто я такая, чтобы ее игнорировать?

И я рассказываю, как гостила у Билл в Лондоне и в один прекрасный день решила пройтись по магазинам. Я думала, что никогда больше не смогу вот так запросто болтаться по городу, не привлекая ничьего внимания. Но правду говорят: сегодняшние газеты завтра станут просто бумажками. Почти год прошел со смерти Грейс Кэллоуэй, люди забыли меня. И если мое имя еще может заставить кого-то удивленно приподнять бровь, то мой снимок едва ли попал в газеты, а если я и была кому-то знакома, то сейчас сильно изменилась. Мое громкое дело уже через месяц перестало быть интересным, его затмил расовый скандал на телешоу и история футболиста, которого застали на горячем с женой брата. Слухи никогда подолгу на одном не задерживались. Мне до сих пор стыдно за то, что произошло. Иногда я делаю попытки узнать, что стало с детьми. К чести Джеймса, он стал уделять им гораздо больше времени и внимания, и нарочно или по совпадению попадает под прицел камер, когда играет с ними в парке или садится в самолет, чтобы отвезти на шестизвездочный курорт в Дубае поплавать с дельфинами. Я цинично подозреваю, что это продуманная акция, чтобы убедить общественность, что он несчастный отец-одиночка, но я надеюсь, что он действительно сильно изменился — во всяком случае, в этом отношении. Что касается женщин, то он остался прежним.

Я рассказываю, как вошла в кафе, а там — сюрприз! — он. Он сидел с женщиной, брюнеткой. Я видела ее только со спины, но сразу узнала. Это была Наташа Фенвик, ее длинная голая шея, аккуратный высокий конский хвост. Они смеялись, и было в этом смехе что-то, что сильно меня встревожило, — неуважение, эгоизм, — и, не успев понять, что делаю, я последовала к их столу.

Он пил кофе, она ела спагетти болоньезе. Мне показалось странным, что она ест что-то калорийнее салатного листа, когда просто пьет кофе. Как будто кто-то хотел сделать мне приятное и устроил все это специально, даже соус был подобран правильный. Тот, кто это подстроил, сидел на моем плече и нашептывал: Давай, сделай это, ты этого хочешь…

Я заметила, как оценивающе он на меня взглянул, — видимо, я ему понравилась. Он думал, что к нему направляется поклонница, чтобы попросить его номер, невзирая на то что он сидит в компании своей девушки, и его готовность пренебречь этим фактом в очередной раз доказала мне, в какое дешевое дерьмо я однажды вляпалась. А потом он узнал меня. О, какое я испытала в тот момент удовлетворение: он побледнел, уголки рта опустились, как будто пощечину получил. Наверное, действительно ожидал. Я тоже так думала.

— Здравствуй, Джеймс, — сказала я.

Плечи Наташи напряглись. Я видела, что она мысленно повторяет: Пожалуйста, только не устраивай сцену. А я подумала: Не повезло тебе. Ты устроил этот фарс, теперь занавес открыт. Отдам ему должное, у Джеймса хватило духу ответить на приветствие. Он не делал вид, что не знает меня. Может быть, понял, что я больше не тот человек, над которым он имел власть.

Мне казалось, что я стояла там целую вечность, а все кафе было парализовано происходящим. В реальности же все длилось буквально несколько секунд и всем вокруг было наплевать. Как бы там ни было, я взяла Наташину тарелку с пастой и опустила на голову Джеймсу. Спагетти, свисающие с обеих сторон его лица, коричневое мясо в волосах и громкое хлюпанье, с которым соус падал на его одетые в брюки от Ива Сен-Лорана ноги. Я хорошенько потрясла тарелку, убедившись, что в ней не осталось ничего, ни капельки томатного соуса, прежде чем поставить на стол. Наташа издала звук — от испуга и удивления она хотела закричать, но удалось только крякнуть, ни на что больше ее смелости не хватило, она будто чувствовала, что лучше со мной не связываться.

Джеймс так и сидел с серым неподвижным лицом. Я думаю, он знал, что рано или поздно прошлое настигнет его. Не знаю, наверное, если бы ему предложили выбор, он предпочел бы публичное унижение откровенному разговору наедине.

Я могла сказать им в тот момент что угодно, мысли так и роились в голове. Наташа была случайным человеком, на ее месте могла оказаться любая, и мне было ее жаль. Но Джеймс… Да, ему я хотела высказать все, что думаю, о том, что он заставил меня пережить, как ужасно он со мной поступил, какой лживой дешевкой был с самого начала, — все это вертелось у меня на кончике языка, я чувствовала вкус каждого слова, а потом передумала. Решила: Хватит злиться. Я устала от ненависти. И если бы я хоть немного верила, что он прислушается или что это может хоть что-то изменить — может быть. Но я не верила. Джеймс никогда не поймет, что сделал. Он снова это проделывал, на этот раз с Наташей. Ему не было до меня дела. Никогда.

Так что я развернулась на каблуках и вышла, захлопнув за собой дверь.

— Браво, Люси! — Хелен пришла в восторг.

— Ничего себе история, — с улыбкой соглашается Мэри.

Я делаю глоток вина. Хорошо помню, с каким достоинством я вышла оттуда и сколько грязи оставила там.

Вся оставшаяся часть ужина посвящена моим сестрам. Они беседуют, а я слушаю, и в моей голове светлеет, напряжение спадает. Тем более неожиданно раздается звонок в дверь. Никто не ждет гостей. Я сижу ближе всего к двери, поэтому поднимаюсь.

— Кто там? — выкрикивает Тильда, опережая меня.

Когда я открываю дверь, у меня перехватывает дыхание. Я знаю этого человека, однажды я видела его во сне, и он пах лимонами. Только сейчас он намного старше. Один глаз у него черный, другой зеленый.

Глава пятьдесят вторая

Италия, зима 2016 года

Надо мной чистое серо-голубое небо. Его спокойствие нарушают облака, то будто заливающие небесную твердь чернилами, то расходящиеся вдали блеклыми пятнами под холодным солнечным светом. За ним можно наблюдать каждый день, и каждый день оно будет выглядеть иначе. Его красота вечна. В этом зеркале запечатлелось начало времен, и в нем всегда будет отражаться завтрашний день.

Санаторий Вивьен расположился в долине. Я видела его фотографии в интернете, но все равно не была готова к тому, насколько безмятежным окажется это место. Здания выполнены в альпийском стиле, с деревянными балконами и покатыми крышами, а перед ними — множество шезлонгов. Вокруг раскинулись холмы, похожие на диванные подушки.

Мы подходим к стойке регистрации, но за ней никого нет. Рядом стоит доска для объявлений, увешанная листовками: расписания послеобеденных экскурсий, приглашение на чай с пирогом в саду, меню ужина. Это так не похоже на дикую, неистовую красоту Барбароссы, но Вивьен вряд ли может ее оценить. Думаю, ей нравится местный порядок, уют и тишина, которую не нарушают живущие в стенах призраки. Я звоню в колокольчик. Джио Моретти подходит ко мне. Ему за шестьдесят, но он удивительно красив, а его глаза — это нечто особенное.