Это не совсем справедливо. Билл всегда была мне отличным другом. Но мое отчаяние рвется наружу, и все, что должно было бы достаться Джеймсу, я выплескиваю на нее. Мне больно признавать, что она всегда была права, то, что происходит сейчас, — лишнее тому подтверждение, и хотя она ни разу не произнесла убийственного «Я же говорила», для меня все звучит именно так.

— Я этого не заслужила, — прохладно говорит она.

— А я заслужила хоть что-то из этого?

— Я говорила сегодня с твоим папой. Мне перезвонить ему, сказать, что ты передумала возвращаться? Меня уже тошнит от всего этого, Люси. У меня есть и своя жизнь, ты в курсе? И теперь ты орешь на меня за то, что я трачу время на то, чтобы открыть тебе глаза?

От слез я уже ничего не вижу. Я вешаю трубку, зная, что это неправильно, бесхарактерно. Секунду я держу телефон в руке, надеясь, что она перезвонит, и боюсь этого. Но она, конечно же, этого не делает. Я бы на ее месте не стала. Я вела себя как неблагодарная свинья после всего, что она для меня сделала.

Я чувствую, что за моей спиной стоит Макс, не зная, как вести себя после того, что услышал.

— Пойдем со мной, — говорит он и берет меня за руку.

Глава тридцать восьмая

Вивьен, Италия, 1986 год

Несколько секунд она молча смотрела на него. Затем решительно закрыла дверь.

Гилберт надавил на дверь с другой стороны:

— Вивьен, дитя мое, впусти меня.

Она приложила все свои силы, чтобы дверь не открылась. Мысли смешались, и она не понимала, как такое вообще могло произойти, как он мог ее отыскать.

— Вивьен, агнец мой, шанс — все, о чем я прошу.

Она успела забыть, как он силен. Даже сейчас, когда ему перевалило за пятьдесят, он обладал огромной мощью. Его железная воля и непоколебимая уверенность в том, что ему нужно вернуть ее себе, помогали ему. Вивьен больше не могла ему сопротивляться. Где-то вдалеке Алфи заплакал еще громче. Послышались торопливые шаги Адалины, взбегающей вверх по лестнице.

Гилберт предстал перед ней. Он казался призраком — этому способствовало то, что она столько раз говорила, будто он мертв. Ее ублюдок отец.

Это не может происходить наяву. Это только сон.

Кошмар за кошмаром проносились перед ее глазами. Ее захватили самые мрачные воспоминания.

— Что ты здесь делаешь? — бросила она.

Гилберт протянул к ней руки, сделал примирительный жест. И тогда она обратила внимание на его внешний вид. Лицо этого человека испещрили глубокие морщины, волосы поредели, уголки губ опустились. Что происходило с ним с тех пор, как она ушла? Что случилось после смерти ее матери? На нем была старая затертая одежда и истоптанная обувь. Суди о мужчине по качеству его обуви. Так говорил Микки в салоне «Лалик». Она выдаст пьяницу, нищего, извращенца. Обувь Гилберта Локхарта определенно видала лучшие времена. То же касалось и его сумки, в которой он, кажется, хранил все свои пожитки.

А как же промысел Божий?

— Господь показал мне дорогу к тебе, — заявил он. — Вивьен, дорогая моя, так много времени прошло. Я должен был тебя повидать. Я должен был увидеть свою дочь. Я молился об этом. Годы я провел в молитвах, и наконец-то они были услышаны. Господь решил, что время пришло, даровал мне помилование. Я должен встретиться со своим внуком.

Об этом было страшно даже подумать. Мысль о том, что ее отец хотя бы на шаг приблизится к Алфи, казалась ужасной. Она хотела проснуться в своей мокрой от пота постели и обнаружить, что все это лишь дурной сон. Звон пузырька с зельем в кармане напомнил ей о том, что все происходящее реально. Это отвратительная, невыносимая реальность.

— Не подходи, — произнесла она, — не приближайся.

Но отец не реагировал на ее слова. В его ревностном злом взгляде читалось, что он готов преодолеть любые препятствия, лишь бы добиться своего. Это было не только главное его желание, но и святая миссия.

— У нас были трудности, — продолжал Гилберт, — я понимаю. Но я изменился, Вивьен. Поверь в меня, как я верю в Божью милость.

Он схватил ее за руку. Вивьен почувствовала, что его ладони вспотели.

— Бог наградил меня мудростью, позволил увидеть мои грехи и вымолить прощение. И теперь я проведу остаток дней своих, умоляя тебя простить меня. Я хочу быть отцом тебе и дедушкой твоему малышу, Вивьен.

— Никогда. — Она вырвала свою руку.

Неужели он ожидал, что все пройдет гладко? Все в порядке, папочка. Я всю жизнь ждала этих слов, чтобы простить тебе годы пыток и насилия. Это он рассчитывал услышать?

— Господь советовал мне хорошенько подготовиться к этому разговору. Он знал, что ты будешь сопротивляться.

— Я поражена его осведомленностью, — съязвила она.

— Позволь мне войти. Позволь поговорить с тобой. Все, о чем я прошу, — двадцать минут разговора.

Он сложил ладони, будто для молитвы, и стал похож на великомученика. Агрессивный тиран, изуродовавший ее детство. Человек, которому положено быть мертвым.

В панике она вспомнила о своей лжи. Она зашла в ней слишком далеко, чтобы вот так просто отказаться. После того как она назвала себя сиротой перед Джио, после того как он рассказал ей историю своей семьи, это было невозможно. Представить страшно, что было бы, окажись ее муж дома! Ей нужно избавиться от Гилберта, пока никто его не увидел. Пока никто о нем не узнал.

— Разворачивайся, — сказала она, — и проваливай назад в Америку. Найди дыру, из которой ты выполз, и заползи обратно. Я не хочу тебя видеть.

— Твоя мать… — начал было он, но перед ним уже захлопнулась дверь.

Упоминание о Миллисенте не осталось незамеченным. Вивьен ненавидела мать за ее слабость, но та была единственным связующим звеном между нею и отцом. Она почувствовала вину за то, что пропустила похороны матери, трусливо запивая джином порцию плохих новостей, и против воли продолжила слушать ядовитые речи Гилберта, всю ту библейскую болтовню, которую он нес со своей кафедры, и она проникала понемногу в ее сознание.

— Миллисента этого хотела… — твердил ей Гилберт. — Уходя в мир иной, она умоляла меня найти тебя. Это было ее предсмертное желание. Мать так жалела, что не смогла сама сделать этого. И так горевала о том, как все повернулось. — Этой части рассказа Вивьен могла поверить. Ее бедная мать никогда не была счастлива. И, убежав из дома, Вивьен украла у нее единственный источник счастья, который жизнь могла ей предложить. — А сейчас у тебя есть сын, я имею право увидеть его. Позволь, если не ради меня, то хотя бы ради твоей матери. Она любила тебя и скучала по тебе.

В груди Вивьен нарастало тепло, которому она до последнего сопротивлялась. Он не должен видеть ее слез, и так слишком часто она при нем плакала в Клермонте.

— Пожалуйста, — пробивался он к ней, — впусти меня. Хотя бы ненадолго. Позволь мне показать тебе, насколько я изменился. Позволь мне выполнить желание твоей матери. Я сделаю все так, как ты захочешь, и если ты по-прежнему будешь желать, чтобы я ушел, обещаю, что так и сделаю и никогда больше тебя не потревожу.

Вивьен осмотрелась. В доме было тихо. Она могла взять его с собой в библиотеку, выслушать и выпроводить тем же путем. Она опасалась, что, если отказать ему сейчас, он вернется. Так рисковать она не могла. Она отошла в сторону, чтобы открыть дверь.

* * *

У Вивьен сразу же родился план: она не предложит ему сесть, чтобы не давать повода задержаться, не предложит ничего, даже воды, и никак не проявит гостеприимства. Молча выслушает его, скрестив руки на груди, не слушая на самом деле, чтобы не пропустить сквозь себя ни одного его слова. Но все пошло не по плану, произошло худшее из того, что могло случиться.

Изабелла. О, эта проклятая Изабелла.

— Мне послышалось, у нас гости, — пропела она, проскальзывая в библиотеку, словно неожиданный порыв холодного ветра в весенний день. Она одарила Гилберта сладчайшей из своих улыбок и поставила на стол сверкающий поднос с кофе и печеньем. — Какая радость! — Она протянула ему свою алебастровую ладонь с изящными ноготками. — Меня зовут Изабелла Моретти.