Вивьен отбросила его ладонь.

— А знаешь, что еще было в этой коробке? — прошипела она. — Я скажу тебе. Мой дневник, в котором описаны все эти годы. В нем она могла прочитать все, что нужно, о моем отце. То, чего не знаешь даже ты. Она целилась в больное место. И попала. — Вивьен всхлипнула. — Она — чистое зло, Джио. Почему ты этого не видишь? Почему ты не видишь, что она со мной делает?

Она выбежала из зала, заливаясь слезами. Там над лестничным пролетом, как и полагается, висел портрет Джио рядом с изображением Изабеллы. Та выглядела ослепительно красивой. Они казались парой — великолепной темноволосой парой, которая, словно трофей, делила это поместье.

Только несколько месяцев спустя новый портрет Вивьен, похожий, впрочем, на старый страхом в глазах, присоединился к ним. Теперь она была рядом с братом и сестрой, хотя так и осталась чужой.

* * *

Может, все дело было в воображении Вивьен, но она была уверена, что нет.

Наступило Рождество, и все вокруг замерзло. В Изабелле что-то изменилось. Словно портрет дал ей силу бороться за то, что принадлежит ей. Нерожденный малыш был неожиданной помехой, но Изабелла оставалась его сестрой. Джио ее по-прежнему любил. Все ее уловки срабатывали, и она всегда оказывалась в выигрыше.

Часто за ужином Изабелла словно порывалась заговорить. Каждый раз Вивьен пыталась поймать взгляд Джио. Что происходит? Но ее муж продолжал молча нарезать телятину на кусочки и говорить о подготовке к празднованию Нового года в особняке одного из его друзей — богача-графа. Изабелла заметила ее любопытство. Вивьен могла поклясться, что та играет с ней. Когда Джио задавал вопрос, Изабелла смотрела в ее глаза, бросая вызов: успеешь ответить раньше меня? Это заставляло сердце Вивьен биться чаще, а ладони потеть. Она боялась голоса Изабеллы, как чего-то живого, точнее, ожившего — так вдруг прикасаешься к забытой игрушке, долго лежавшей в темном шкафу. Бу! Интересно, какой он — ее голос? Низкий, как у брата? Или хриплый? А может, звонкий, как пение соловья? И что она может сказать? Все слова Вивьен — пустые, легкомысленные, льющиеся как вода — стоят ли одного долгожданного слова Изабеллы? Речь Изабеллы могла быть только тягучей, как ликер, сладкой и отравляющей. Годы молчания должны были сделать ее голос только лучше, как хорошее вино или дорогой жемчуг. Каждый слог будет жидким золотом.

Вивьен доверилась Адалине.

— Вы думаете, синьора Изабелла выздоровела? — спросила горничная, проверяя запасы к рождественскому застолью.

Вопрос был риторическим и нужен был только для того, чтобы дать Вивьен возможность выговориться. Именно по такому сценарию и проходили их беседы. Лили задавала вопрос, а Вивьен использовала его как трамплин для прыжка в безумные рассуждения и предположения. Вивьен не была уверена, что Лили верит ее словам. Она рассказала горничной о том, как упала, утверждая, что виновна в этом Изабелла. Но положение Адалины не позволило ей согласиться. В конце концов, это было очень веское обвинение. Она выслушала ее и посочувствовала, но, только покинув территорию прислуги, Вивьен поняла, что Адалина никак не прокомментировала ее обвинения. С тех пор так и повелось — Адалина позволяла ей выговориться на тему Изабеллы, но сама никогда не высказывалась. Вивьен едва ли могла ее в этом обвинить. Ведь она и правда говорила ужасные вещи.

— О, она все еще больна, — мрачно ответила Вивьен. — Она всегда была больной.

Адалина продолжила молча чистить картошку. Этот звук успокаивал, словно кто-то почесывал кожу ногтями.

— Эта немота… Она идет ей только на пользу, правда? — Адалина встретилась с Вивьен глазами, не отрываясь от работы. — Ей сходит с рук абсолютно все, Изабелла может делать все, что придет ей в голову, не боясь наказания. Отсутствием голоса она напоминает всем о пережитом горе. С таким же успехом она могла бы кричать о нем на всю округу.

В окно Вивьен увидела Сальваторе, он вносил в дом рождественскую елку. Вместе с одним из садовников они перевязали трехметровое дерево веревками и несли на плечах. Ель дрожала.

— Никто не осмеливается сказать слово против Изабеллы. Бедняжка ведь не может ответить. Ей никогда не приходится что-либо доказывать. Ей никогда не приходится себя защищать. Забавно, ты замечала, Лили, как самозащита может казаться признанием вины? Чем больше человек говорит о своей невиновности, тем более виноватым кажется. У Изабеллы с этим проблем нет. У меня же есть.

Адалина посмотрела ей в глаза. Вивьен видела, что та взвешивает все за и против, но не решается высказаться. Когда она наконец заговорила, слова были подобраны очень тщательно.

— Если вы позволите мне откровенность, — произнесла она, — я скажу, что вы с синьором Моретти должны сделать это место своим домом. Оно должно стать домом для вашего малыша и, осмелюсь сказать, домом вашего будущего. Вы должны стать плечом к плечу.

— Против нее?

Адалина отвела в сторону взгляд.

— Джио не станет меня слушать, — сказала Вивьен. — Он не верит ни единому моему слову.

— Значит, вам нужно попытаться еще раз.

Вивьен сидела, наблюдая за работой горничной. Адалина была права. В центре проблемы стоял Джио, и только он мог ее разрешить. Ей нужны только доказательства того, что золовка пыталась навредить их ребенку. Она откроет ему глаза. Нужно просто найти доказательства. И если для этого нужно заставить Изабеллу заговорить и поймать в собственную ловушку, то именно это она и сделает.

* * *

Рождество пришло и ушло, оставив в памяти только блеск мишуры. Барбаросса всегда был роскошным, а в это время года — и вовсе незабываемым. Между арками были натянуты золотые гирлянды, лестничный пролет украшали фонарики, бумажные колокольчики висели под сводами комнат. В холле стояла волшебная изумрудная елка. Гирлянды украшали ее темно-зеленые ветви. На серебряных нитях висели блестящие стеклянные шары, а на верхушке в танце замерла фея. На полу были разбросаны коробки, красиво упакованные в тонкую шелестящую бумагу, перевязанные зелеными лентами с аккуратными бантами — и абсолютно пустые. Это все напоминало Вивьен праздники, о которых она читала в детстве, когда в камине мерцает огонь, повсюду горят свечи, в воздухе витает запах пирогов с начинкой. Гилберт Локхарт, хотя и был религиозным фанатиком, не признавал Рождество, считал его выдумкой маркетологов. Поэтому они отмечали праздник молитвой. Рождественская ночь не предполагала ни подарков, ни Санта-Клауса, ни мечтательных взглядов в темно-синее небо в поисках саней, запряженных оленями. В Барбароссе Рождество могло стать волшебным. Вивьен с нетерпением ждала, когда ее ребенок сможет погрузиться в сказку, которой сама она была лишена.

В первый день Нового года Вивьен, спустившись вниз, столкнулась с Изабеллой, которая входила в дом. По всей видимости, Джио снова брал сестру на работу. Что они там делали? И почему Изабелла имела допуск в место, которое он скрывал от жены?

— Привет, — сказала Вивьен.

Она стояла рядом с рождественской елкой, чувствуя себя полноценной хозяйкой дома. Изабелла, как всегда, молча прошла мимо. Вивьен видела, что на ней были новые перчатки: кожаные, отороченные оленьим мехом и присыпанные снежком. Посмотрев в окно, она увидела, как с неба сыплется белая крошка, мягко ложась на стекла. Изабелла сняла длинное пальто, высвобождая из-под воротника темные волосы, которые тут же рассыпались по плечам.

— Я сказала привет, — повторила Вивьен.

Изабелла посмотрела на нее. В ее глазах блеснул недобрый огонек, словно Изабелла припрятала в рукаве карту, сулившую ей новый дьявольски хитрый ход, о котором Вивьен не могла и догадываться.

— Где Джио?

Изабелла кивнула в сторону улицы. Значит, они все же были вместе. Золовка повесила пальто на вешалку и направилась в столовую, где вечером проходил банкет. Вивьен смотрела ей вслед: бедра ее были стройными, а движения — плавными. Ее уверенность в себе слабла от воспоминания о собственной раздавшейся фигуре и исчезнувшей талии.