Личные церберы.

Просто закрыть глаза и выкинуть все плохое из мыслей. Лишь чья-то выдумка. Иллюзия. Вымысел.

Но как это может быть вымыслом, если страхи — реальны? Если воспоминания такие живые, что их яркость не утратилась и по истечении нескольких дней? Если каждая клеточка тела/души безумно болит? Ты видишь это, чувствуешь и слышишь — так, как это может быть иллюзией?

Тайлер днем был всегда рядом. Что-то рассказывал, обещал, что познакомит Бонни со своей девушкой, заверял, что все наладится. Этими монологами Бонни и спасалась. Она абстрагировалась и, несмотря на то, что не видела окружающего мира, не теряла картины мира… Ее такого малого мира. Тайлер смеялся, и Беннет была уверена, что улыбка с лица этого парня не сходила. И поначалу девушка надеялась, что это долго продолжаться не будет — кошмары заканчиваются.

Однако ситуация ухудшалась.

Шрамы Бонни не заживали, и обезболивающие не помогали. Мередит упорно твердила одну и ту же мантру: девушка нуждается в госпитализации. Помимо этого, организм Бонни ослаб: температура поднялась до тридцати семи и восьми, головные боли стали ежечасными. Это было ужасно: терпеть головную боль и ощущать, как что-то тяжелое давит на тебя, подобно стальной пластине. Это было ужасно: осознавать, что никакие витамины и таблетки не помогут. Это было ужасно: мучиться дерьмовыми воспоминаниями и угрызениями совести.

Физическое состояние ухудшалось. Душевное — достигло апогея. И хоть внешне Бонни оставалась спокойной и невозмутимой, внутри девушки царил хаос.

Вечером Мередит Фелл напичкала Бонни таблетками и сказала, что если утром температура не спадет — она отправит девушку в больницу. Проводив ее, Тайлер вернулся и сел рядом с Беннет. Он молчал.

— Я умираю, да? — спросила Бонни хриплым голосом. Она большую часть своего времени лежала на спине, поднимаясь лишь за тем, чтобы отправится в туалет или выпить воды. За последние сутки Беннет поела всего два раза, и то, через силу. Теперь же девушка хотела открыть глаза и взглянуть на того человека, который подобрал ее, как бездомную кошку, и сейчас пытается выходить.

Хотела взглянуть, чтобы увидеть эмоции, чтобы увидеть взгляд… Чтобы убедиться, что это не сон и не иллюзия.

— Ты слишком отчаянна, чтобы так просто умереть, — ответил Тайлер, садясь рядом. — Иногда мне кажется, что встретишь ты сучку в черном латексе не в глубокой старости и не в теплой постели.

— А как же я ее встречу? — голос был сиплым и хриплым. Горло ужасно болело, и каждое слово отдавалось сумасшедшей болью. Будто кто-то тер наждачной бумагой по ранам…

Девушка повернула голову в сторону голоса Локвуда.

Альтруистов не бывает. Это лишь красивый элемент утопических книг. И если все, окружающее нас, не иллюзия, то кто такой Тайлер Локвуд? Зачем ему кому-то помогать? Зачем вытаскивать из дерьма цветную девочку, грубиянку и глупую феминистку, у которой своих убеждений-то нет? Зачем Тайлеру, этому красивому и богатому парню, безвозмездно выхаживать бродячую и облезлую бездомную кошку? Неужели это банальное желание почувствовать себя героем? Неужели это лишь позерство?

— Ну и не под пулями, как Че, — прерывал размышления Локвуд. Бонни знала, что тот сейчас улыбается. Она… Она не видела, но знала, что Локвуд улыбается. — Мне кажется, ты будешь… В общем, я еще не придумал.

Бонни попыталась улыбнуться — не получилось. Она ощущала холод, который проникал в душу, она слышала мелодии Эрика Сати в своей голове и знала, что это не очень хороший знак.

Но она жива. И ее душа, несмотря на травмы и шрамы, еще желает жить и любить. Когда тебе девятнадцать, и твоя семья разбита — ты мечтаешь кому-то подарить свою любовь, чтобы доказать, что твое сердце не очерствело, что ты умеешь любить неистовей и сильней, чем кто-либо на земле.

Но она жива. Она просто так и не погибнет. Бонни подняла руку и протянула ее в сторону голоса. Она хотела прикоснуться к Тайлеру, чтобы удостовериться в правде.

— А я знаю, как ты умрешь, Тайлер, — произнесла девушка, протягивая руку к Локвуду. Тайлер перехватил руку девушки и сжал ее сильно. Девушка выдохнула и ответила слабым пожатием.

— Раскрой мне секрет, Бонни, — не отпуская руки девушки, парень сел на край кровати. Беннет усмехнулась и, повернув голову в другую сторону, помолчала секунд двадцать. — Как я умру?

Девушка выдернула руку, положила ее на кровать.

— Я… Я немного не так выразилась.

Каждое слово — нож по горлу.

— Не знаю, как ты умрешь, но знаю, что… Что в памяти некоторых людей ты останешься, Тайлер Локвуд. Ты не представляешь, какой это… великий подарок — остаться в чьей-то памяти теплым воспоминанием.

Повисла пауза. Музыка Сати сменилась музыкой Бетховена.

— Эй, — воскликнул Тайлер. Привычный Тайлер. Он не знал печали и грусти. Он умел красиво рассказывать истории и спасать души. Только реалистом быть не умел. И это нравилось. — Эй, мы еще не умираем, слышишь? — он взял ее руку, сжав ее со всей мощью грубой мужской силы. Он сделал это потому, что хотел реанимировать Бонни, а не потому, что хотел ей причинить боль. — Ты выздоровеешь, и все наладится… Знаешь, Доберман тоже иногда думает о смерти… В молодости это ненормально — думать о ней. Пожалуйста, не напоминай мне о моем друге, потому что я начинаю дико скучать по своей девушке. Давай оба выздоравливать?

Улыбнуться снова не получилось, но вновь сжать руку Тайлера — вполне.

— Хорошо… — и, выдержав паузу, девушка спросила: — Не боишься друга своего наедине с девушкой оставлять?

— О нет… У того Хэрстедт в мыслях… Он с ней около пяти лет встречался и все еще думает о ней… И в Мальвине я уверен.

Девушка повернулась в сторону Локвуда. Тусклое осеннее солнце тонкими лучами освещало мрачную комнату — хоть какой-то свет в темном царстве.

Бонни хотела сказать: «Можно быть уверенным во многих людях. Но не в женщинах. Они слишком быстро привязываются к тем, кто их пытается приручить», однако не стала…

Хватит пессимизма.

— Спасибо большое тебе, — сказала Бонни, отпуская руку парня и переворачиваясь на бок. Она чувствовала жуткую усталость и сейчас хотела отдохнуть. Очень сильно хотелось заснуть, потому что разговор с Локвудом побуждает не очень хорошие воспоминания… Потому что тревога и тоска все еще пируют. — Спасибо большое…

Улыбнувшись, парень поднялся и подошел к окну. Задернув шторы, он тихо вышел из комнаты. Девушке стоит побыть одной… Переосмыслить и отдохнуть.

Локвуд достал сотовый и направился на улицу.

2.

Он накинул куртку на плечи, нашел в телефонном справочнике нужный номер. Долго ждать не пришлось. Доберман редко не отвечал на звонки. Лишь когда впадал в запои и пропадал в катакомбах сутками.

— Привет, друг, — бодрым голосом произнес Локвуд, садясь на скамейку во дворе. — Как вы там?

— Дерьмовее не придумаешь, — огрызнулся Доберман. Судя по фону, Сальваторе либо банки в отчаянии бил о стену, либо планировал заняться консервацией. Вода шумела, и говорить было невозможно, потому что громкие звуки заглушали слова. — Где тебя черти носят?

— Мне надо уладить кое-какие проблемы, Деймон, — ответил Локвуд, располагаясь удобнее на скамье. В поле зрения появилась Кэрол — она о чем-то разговаривала с соседкой, претворяясь, что ей интересен этот треп. Шум прекратился. Видимо, Сальваторе вышел в другую комнату.

— И когда ты вернешься?

— Неделя, мы же договорились.

Повисла пауза. Кэрол, увидав сына, заспешила прекратить разговоры с соседкой. Видимо, придет сейчас, чтобы прочитать очередную нотацию. Поднявшись, Локвуд направился на задний двор, чтобы избежать увлекательного диалога.

— Как она?

— Ты не представляешь, как ей паршиво сейчас, — ответил Сальваторе… Процедил, вернее. — Ей очень плохо. И ты нужен ей, блять, сейчас, как никогда.

Локвуд остановился. Остановился посреди дороги и уставился в одну точку.

— Что произошло?

Пауза. Секундная. Почти неуловимая.

— Не знаю. Не знаю, она мне не говорит, но ей необходим ты, Локвуд.