— Ты все равно мне дорога, — упрямо заявил он. Викки посмотрела на него, потом прижалась к нему, что было силы. Они сидели рядом, бок о бок, и у них было еще пару минут перед его уходом. А еще у них — у каждого — была целая жизнь. И им обоим очень хотелось, чтобы горечь этого расставания была самой сильной, чтобы подобного с ними больше не происходило.
— Ты мне тоже, — произнесла она, убирая руку и резко поднимаясь. Викки выглядела потрясающе, и произошедшие события, казалось, ее уже нисколько не волновали. Сальваторе надо было уйти от Донован еще и потому, что она связывала его с Джоанной, а Джоанну и Тайлера стоит навсегда оставить в покое.
— Передай привет Джоанне. И поблагодари ее от меня за тебя, — он поднялся, взял сумку и направился к выходу. Викки пошла следом за ним. Она параллельно оглядывала взглядом спальню, а потом — зал в поисках вещей Деймона. Им обоим не нужны были поводы для ненужных встреч. Общение с Викки напоминало общение с Бонни. Оно нужно, оно бесценно, но только на короткий период времени.
— Кстати, у нее появился новый парень. В мае они собираются в Дубаи.
Деймон быстро взглянул на Викки, все еще оглядывая углы в зале. Сальваторе усмехнулся и стал обуваться. Впервые он думал о Джоанне без сожаления. Он больше не сравнивал ее с Еленой, не думал, почему у них не сложилось и без тоски осознавал то, что страстно любящая, она была самой обычной, способной и на подлости, и на измену, и на благородные поступки, вроде помощи Викки Донован.
— Это хорошо. Тогда ничего ей не передавай.
Он обулся, взял сумку, еще раз посмотрел на Викки. Она улыбалась, и в ее глазах не было ни печали, ни грусти, ни радости. Нейтрально спокойная, абсолютно контролирующая свои эмоции Викки оставалась Викки. Для него она стала опорой и поддержкой, когда он в этом нуждался. Для нее он стал защитником, когда призраки ее прошлого вернулись в ее настоящее. Было только чуть-чуть грустно, что установленный на отношения срок годности нельзя продлить.
Может, оно было даже к лучшему, ведь отношения — не абонент в фитнес-центр.
— Удачи тебе, — произнесла она. Ей хотелось снова обнять его, но это было бы слишком. Они просто начинают жить каждый сам по себе, и расстаются не на веки. Да, им тоскливо, но, тем не менее, утрировать не стоит, в этом Викки права.
— И тебе, — ответил он, быстро открыл дверь и вышел на улицу. Щелкнул замок за спиной, Викки осталась за дверью, осталась в прошлом. Деймон сделал глубокий вдох, а затем улыбнулся, спустился по ступенькам и направился вдоль улицы.
Он тоже возвращался домой.
2.
Бонни пришла в колледж на следующий день. Она чувствовала взгляды в спину и все еще ловила на себе косые взгляды. Потребуется где-то неделя или даже месяц прежде чем на нее перестанут пялиться как на редкий экспонат музейной выставки. Впрочем, даже на редкий экспонат так не смотрят. Беннет чувствовала себя уверенно. Она спокойно шагала по коридору. Она выглядела потрясающе, была ухоженной и привлекательной. От нее не разило сигаретами и беспомощностью. Бонни стала одной из самых популярных и узнаваемых девушек колледжа. Она воплотила американскую мечту, за которой никогда не гналась. Может быть, она даже станет королевой весеннего бала в этом году. В конце концов, девочки с прилежным поведением и чистой биографией запоминаются куда хуже, чем испорченные девочки с испорченным личным делом.
Бонни вошла в аудиторию, увидела Елену и направилась к ней, но староста ее остановила, сказав, что Беннет ждут в деканате. Эта девочка с интересом оглядывала Бонни, выискивая взглядом в ней изъяны, пытаясь найти недочеты, чтобы украсить все это сплетнями и слухами. Но Бонни была безупречна, если не считать вчерашней статьи. Она занималась благотворительностью, выступала за права женщин, обличала фальшивые ценности феминизма, хорошо училась и больше не курила. К тому же, утром вышла опровергающая вчерашние факты статья, и все, что оставалось таким как она — думать, было это правдой или пиар-ходом.
Бонни кивнула Елена, мол, все в порядке, а потом направилась в деканат. Она была там почти каждую неделю в прошлом семестре, а в этом семестре не была ни разу.
Когда она вошла в кабинет, за столом ее ждала миссис Браун, с уверенным взглядом и готовностью в очередной раз поругать студентку за плохое поведение. Родителей не было, Бонни села напротив куратора и внимательно на нее посмотрела.
— Ты, наверное, в курсе, что весь колледж говорит о вчерашней твоей статье? Конечно, сегодняшняя статья опровергает те факты, что были написаны ранее, и я не знаю, правда это или лишь черный пиар, но твое поведение снова перешло все границы, и это просто взмути…
— Знаете, — перебила Беннет. Она была совершенно спокойна, и в ее голосе не было ни цинизма, ни стервоза, ни даже раздражение. Бонни полностью контролировала свою ситуацию, — я сама возмущена. Я публиковала свои статьи о защите прав женщин в газете, и мне помогала в этом Энди Стар. Она помогла мне устроить несколько встреч, за что я ей безумно благодарна, но Энди — журналистка, а любые журналисты переступают всяческие границы в погоне за сенсацией. Она превысила свои полномочия, и только. Не стоит делать из этого трагедию.
— Весь педагогический коллектив говорит мне о том, что тебя следует исключить. Бонни, ты подавала дурной пример весь прошлый семестр. Я очень рада, что ты наконец-то взялась за ум, и уж тем более рада, что эта статья — лишь утка, но, тем не менее, твоя персона привлекает слишком много внимания.
Перед миссис Браун сидела совершенно другая девушка. Она не просто хорошо выглядела или была спокойна. Теперь она знала цену своим словам и своим поступкам. Теперь она была уверена в каждом слове, и теперь она не выглядела так, будто рухнула в пропасть. Это обескураживало, и всяческие контраргументы разбивались как волны о скалы.
— Вы не можете меня исключить, и мы обе это знаем. У меня больше нет долгов, я почти вылечилась от туберкулеза, и у меня мало пропусков. Да, я многое натворила в прошлом семестре, но с тех пор прошло достаточно времени. И знаете, моя персона, как вы выразились, привлекает слишком много внимания не потому, что я курила, влезала в драки или говорила то, что думала. Не потому, что обо мне и моей семье пишут всякую гадость в прессе.
Бонни придвинулась к столу своего куратора. В ее глазах была ясность, в них был морской штиль, в них отражались лучи солнца. Миссис Браун знала, подобные Бонни заканчивают плохо, но сама Бонни выберется из любого болота хотя бы элементарно потому, что она ненавидит проигрывать.
— Я интересна потому, что я — такая же как и все. Просто я не молчу о своих проблемах. Не молчу о том, что меня волнует, потому что мне плевать на мнение остальных, в том числе — на ваше мнение, иначе я бы тут заливалась краской и пыталась убедить вас в том, что все эти газетенки просто распускают грязные слухи, вот и все. Я не знаю, как было в выше время, и какой была ваша молодость. Может быть, девушки в вашу эпоху не курили, не кричали о равноправии — в чем я сомневаюсь, если честно — и не пытались набить морду любому парню, который унизил их. Может быть, девушки в вашу эпоху были скромнее и сдержаннее, я не спорю.
Но понимаете ли, мы — потерянное поколение. Нас ненавидят, нас презирают, и нам говорят, что мы подаем дурной пример. Мы озлоблены, мы брошены, мы безнадежны. Нам девятнадцать лет, перед нами распахиваются двери в новый мир. В совершенно другой мир, который отличается от того мира, который был в период вашей молодости. И мы вступаем в эту новую обитель, в эту новую жизнь, которой мы не нужны. Которой мы не выгодны. Которой на нас наплевать. Весь этот безумный хаос, к которому вы уже привыкли, для нас он только открывается, и мы вбираем его многообразие в себя, но не можем закричать о том, что сводит нас с ума, потому что будет считаться, что мы подаем дурной пример.
Бонни говорила спокойно, плавно и уверено. Ее голос был мягким, плавным, напоминающим собой переливы волн в лучах теплого яркого солнца. Напоминающий собой легкую послеобеденную дремоту или вечерний сон после тяжелого дня. Ее речи были убедительными, и миссис Браун даже расслабилась, хотя проигрывала в этой беседе. Она ощущала что-то странное, будто она выпила крепкого вина, и теперь ее окутывает опьянение.
