Елена отстранилась, положила руки ему на плечи. Ей хотелось о чем-то спросить его, хотелось что-то узнать, но они уже давно вышли на ту стадию отношений, когда слова не нужны. Слишком много слов было в прошлом, и в настоящем в них нет необходимости. В настоящем нет необходимости ни в чем. Деймон обнимает ее за талию, она его — за плечи, и в прокуренном тесном коридоре им находится место для уединения. И в прокуренной тесной Вселенной для них находится отдельная галактика.

— Я могу тебе задать личный вопрос? — девушка прижалась еще плотнее. Желание поцеловать тоже казалось правильным. Пусть всего на одну ночь, но все же…

— Спрашивай… — хриплый прокуренный тембр довел бы ее до дрожи, если бы она позволила себе расслабиться. Если бы она позволила.

— Тогда… в метро… — голос Елены сник до шепота не из-за страсти, а из-за страха быть услышанной. Из-за желания сконцентрировать его внимание на себе. Все его внимание. Глупая, не знала ведь, что оно и так сконцентрировано, — в первый раз… — подняла глаза, почему-то боясь спросить, но все же не в состоянии промолчать. Им надоело молчать и кричать что-то лишнее, лишь бы утаить главное. — Я тебе понравилась?

Она увидела улыбку на его губах. Улыбку, а не усмешку или ухмылку. А еще она увидела дым в его взгляде. Впервые. И ей это понравилось, и она тоже улыбнулась, и они будто стали единым целым, будто обрели что-то неподдельное, подлинное, истинное и важное.

— Я женат, Елена…

Гилберт обняла крепче, сцепив руки за его спиной. Его руки с ее талии проскользили на поясницу. Воспоминания не кружили голову, ассоциации не нападали оглодавшими коршунами, каждая секунда становилась бесценной.

Они приобретали новое воспоминание.

— Отвечай.

Деймон приблизился к ее лицу, а его улыбка все еще не сходила с губ. Он закрыл глаза, и Елена последовала его примеру. В их пространство ворвалась музыка, мелодичная, порванная битами, но проникающая под кожу. Под кожей вены стали напоминать оголенные провода, каждый рецептор приобретал большую чувствительность…

Он коснулась губами ее щеки, не спеша отрываться. Девушка прижалась всем телом, вычеркивая из этого мгновения Викки и Тайлера. Вычеркивая свое прошлое и его будущее. Елена ощутила аромат сигарет. В животе что-то заболело, а в сердце — защемило. Повинуясь инстинкту, она тоже прижалась губами к его щеке. Пальцы Гилберт с плеч проскользили на обнаженные участки шеи, коснулись шрама… Доберман привык к тому, что Мальвина — его Мальвина — не испытывает брезгливости. И ему нравилось в ней это. Ему нравилась, что такая отрицательная до мозга костей Елена не была — никогда не была — недотрогой, никогда не испытывала отвращения, никогда не боялась прикоснуться к чему-то испорченному или идеальному.

Деймон отстранился, а Елена не могла открыть глаз, не могла вернуть себя на землю и в очередной раз прикинуться, что прогрызенная кость вежливости — нечто само собой разумеющееся и не нуждающееся во внимании. Гилберт нашла силы лишь снова уткнуться в его плечо. Алкоголь разжижал кровь. Опьянение отключало разум.

— Почему не пошел за мной? — прошептала ему на ухо. Музыка, несколько депрессивная, нравилась все больше. Запах сигарет был подобен кокаину. Сердце билось спокойно. Лишь глаза было тяжело открыть.

— Если бы пошел — мы бы друг другу так не понравились. Ты понимаешь, о чем я?

Не понимает, и ее руки скользят вдоль его рук, а глаза все еще остаются закрытыми. Ритмичные удары басов задают темп ударам сердца. Пальцы скрещиваются. Язык заплетается, сказать какие-то слова становится все труднее. Внезапно ударившая усталость-влюбленность начала валить с ног. Приятная анемия пронзила ее тело.

— Ты никогда не верил в нас. И я так сильно… так сильно ненавижу тебя за это…

Деймон улыбается. Ему кажется, что эту музыку кто-то специально подобрал для них двоих. Визги девушек, которых зажимают в углах, и баритоны парней, которые зажимают в углах, — тоже музыка. Тоже проникающая под кожу и разрывающая нервные клетки. Тепло начинает растекаться по телу, виски стал клонить в сон только сейчас.

Ведь все дело лишь в виски.

— А кого ты еще ненавидишь? — схватил за талию, резко развернул девушку и прижал ее к стене. Гилберт все-таки открыла глаза, и в них было слишком много дыма. Он бы закашлялся, если бы сам не был насквозь пропитан этой отравляющей смесью.

— Только тебя.

— А Тайлер? Что ты к нему чувствовала?

Мысли о Тайлере стали безболезненными. Как и мысли о Бонни. О Десмонде. О Кэролайн и Мэтте. Сальваторе — это ее обезболивающее. Это ее вакцина. Это ее диактиватор. И Мальвина была уже не против, чтобы в очередной раз взломали ее операционную систему, чтобы вновь сровняли счет и разорвали в клочья.

— Ничего.

Девушка медленно прижалась к стене, медленно зарылась руками в волосы. Ее наркотическое опьянение обрело новый уровень, но вместо галлюцинаций девушка видела лишь слайды прошлого. И в скачущих фрагментах было слишком много Деймона, было слишком много его слов и поступков…

— Ничего и ни к кому. Ни к Тайлеру, ни к Десмонду, ни к Мэтту. Только к тебе, как ты это до сих пор не поймешь? — она ударила его в грудь в каком-то одурманивающем порыве закатить истерику. Ее попытка перетерпела крушение, когда Деймон снова поцеловал ее, но снова лишь в щеку. Нежность нахлынула и сокрушила страсть-ненависть. Истерика растопилась как в кислоте.

— Мне нужен воздух, — произнесла она, скидывая его руки со своей талии. — У меня кружится голова…

Она медленно поплелась к выходу, делая маленькие и пьяные шаги. Это все виски. Виски окончательно вскружил голову. А ей придется через час соблазнять какого-то урода, чтобы спасти маленькую девочку. Елене нужно протрезветь, у нее кружится голова и ее немного тошнит.

С Тайлером было не так. Только изредка случались взрывы. Только изредка хотелось забыться в какой-нибудь тесной аудитории на Хэллоуин. Или позвонить и услышать голос. У нее не подкашивались коленки, не пробегала дрожь вдоль позвоночника.

Девушка открыла дверь и полной грудью вдохнула морозный воздух. Раскаленный февраль снова стал подпаливать крылья, и Елена уже ощущала запах золы за своей спиной. Возрождаясь из пепла, собирая себя по пылинкам, она вновь мчалась к огню, испепелялась и возрождалась вновь.

Цикличность сводит с ума.

Гилберт обернулась, но не увидела Деймона за своей спиной и облегченно выдохнула. Оперевшись о какие-то перила, она закрыла глаза, но в этот раз уже не из-за сжимающей грудную клетку слабости, не из-за опьянения. Сознание сжигала та мысль, что завтра они вновь станут лишь партнерами, лишь оказывающими друг другу услуги врагами. Больше подобного не повторится.

Если только через пару месяцев.

От этого стало больно. Девушка открыла глаза и сделала еще один глубокий вдох. Нужно было сконцентрироваться на предстоящей задаче, выкинуть из памяти минутную слабость и вернуться к привычному цинизму.

Но как снова стать сталью, если она расплавлена под воздействием его тактильной близости? Под воздействием слов и молчания? Гилберт была раздроблена-рассыпана, собрать себя по частям как раньше не получалось, и девушка лишь медленно спустилась по стене. Холод реанимировал, хоть раны все еще болели, а капельницы насыщали кровь какими-то препаратами.

Зато голова перестала кружиться.

Елена увидела его, а потом ощутила его руки на своих плечах. Деймон заставил девушку подняться. Поблескивающее платье, что было надето, затмевало редкие звезды, а мерцающие сугробы выглядели тускло. Неизвестно как для остальных, но для Добермана было так. На какие-то пару минут, по крайней мере.

— Ладно-ладно, — избавилась от его прикосновений как-то слишком небрежно. Деймон отступил на шаг. — Я в порядке.

Он подумал о том, что будь они вместе, они бы не испытывали этот колорит эмоций. Их страсть в их невозможности насладиться друг другом. Их исступление в их редких разговорах и стычках. Их спокойствие в их безумии. Их тишина в их криках. Они нестандартны по своей природе. Они могут по-настоящему наслаждаться друг другом лишь урывками, украденными секундами, сворованными возможностями.