Гилберт отставила бокал, потом медленно выпрямилась и посмотрела на Деймона. Не взглянула, не уставилась, а посмотрела. Будто она только сейчас его начала видеть. Будто только сейчас она обрела зрение. Будто хотела только смотреть, а не всматриваться, выискивая что-то, высматривая, выглядывая.

— Можешь не верить мне, — произнесла она. В ее голосе не было вызова или стервоза. Было лишь отчаянное желание быть наконец-то услышанной. — Можешь не доверять мне и не слушать меня. Можешь продолжать ненавидеть меня. Презирать. Можешь испытывать отвращение и брезгливость. Ты можешь чувствовать что угодно, потому что все эти эмоции — они лишь твои, и я не могу их контролировать. Никто не может.

Она не плакала. Она смотрела на него с каким-то неподдельным спокойствием, сидя в пол-оборота. Ощущение правильности охватило и ее. Софиты освещали обломки чувств и уродливо-красивых парней и девушек. Елена сидела с идеально ровной осанкой. Ни жесты, ни мимика не выдавали внутреннего состояния. Она будто стала самой статикой.

— И ты можешь… дальше продолжать заявлять, что они повелись на мою внешность. Что я — просто оболочка, маленькая дешевая патускушка, просто очередная сука с пустыми амбициями, да я уже точно и не помню всех твоих определений, но только знаешь, — она придвинулась чуть ближе. Не страсть. Не азарт. И даже не ненависть. Лишь желание быть услышанной. Лишь сформировавшееся умение говорит кратко и по существу. Что-то типа приобретенного эффекта. — Я всегда выживала, Деймон. В какой бы дрянной ситуации я не оказывалась, я выживала. И я смогу выжить и в этот раз.

— В этот раз ты не умираешь, — усмехнулся он. Елена была рядом. Она была близко. К ней можно было прикоснуться, и это было бы правильным. Это было бы верным решением.

— Но умираешь ты. Из-за Викки. Из-за той маленькой девочки, — разорванные биты мешали сконцентрироваться на мыслях. В этой правильной действительности Сальваторе не мог найти шансов для того, чтобы хоть как-то утихомирить свои взбунтовавшиеся чувства. Былая обжигающая страсть, смешенная с ненавистью, исчезла. Нежности не было места в грешном пространстве этого маленького тесного мирка. Азарт и интерес растворились в виски. Появлялось новое, более статичное, чувство. И ему не было названия.

— Я позволила стольким погибнуть, что не позволю этого еще и тебе…

Казалось, он услышал скрежет собственных кровеносных систем. Услышал бурление крови в венах и артериях. Ощутил удары сердца. Желание ударить ее обожгло кипятком.

— Прекрати себя жалеть! — произнес Сальваторе сквозь зубы. Осколки перестали таять-плавиться, лед снова стал причиной охватившего озноба. — Научись принимать и смиряться со своими ошибками!

Она вспомнила, как была заперта в том подвале, как ей в рот засовывали какую-то трубку с соленой водой. Вспомнила унижение, холод и одиночество. Он вспомнила, как готова была вгрызаться в вены и рвать волосы на голове лишь бы не выть от собственного бессилия, от собственной грязи и собственного ничтожества. Вспомнила, что упала на самое дно, что оказалась в глубине бесконечности, в темных углах пекла. Вспомнила, что отчаянно пытается замолить свои грехи, но у нее ничего не получается. Картинки прошлого замелькали слайдами на быстрой перемотке, и внезапно Гилберт поняла, что в словах Деймона есть рациональность. Не стоит делать что-то благородное, чтобы зачистить белой краской что-то низкое. Иногда нужно просто осознать, раскаяться, остановиться.

Признаться. И этого будет достаточно.

Девушка почувствовала соль на своих щеках. На нее тоже навалилось отчаяние, оно стало давить на плечи. Елена медленно приблизилась к мужчине, прижавшись к его плечу. Ей не нужна была больше жалость. Ему нужно было быть услышанной. Ей нужно было выговориться-выплакаться.

А еще она подумала об отце. Она подумала о том, что, возможно, он так же загнан в эту петлю. Некоторые люди просто не умеют жить правильно. У некоторых просто не получается быть праведными, не выходит быть примером для подражания для своих детей, друзей, любимых. Для своих родителей. Это не делает их плохими, отвратительными или жалкими. Это не делает их идеальными.

Это делает их обычными, такими же стандартными, как и все остальные.

— Знаешь, — она прижалась к нему, тут же ощутив его руки на своей талии. Это было правильно. Девушка обняла мужчину за плечи, обращая на него взор, вновь раскрывая себя и нисколько об этом не сожалея. — Я когда приехала туда, то познакомилась с одной парой. Они… Они научили меня ничего не чувствовать. Научили меня отключать эмоции. Почти каждый вечер мы выходили в клуб, каждый вечер я пила или принимала что-нибудь. Загвоздка заключалась не в том, что я хотела быть крутой, а в том, что я больше не могла претворяться, что я хорошая.

Осколки таяли. Стремительно. И глаза блестели, в них Елена читала понимание. Вот почему Тайлер ей никогда не подходил. Вот почему Кэролайн и Мэтт — лишь декорации спокойной псевдоправильной жизни. Вот почему Деймон видел ее насквозь с самого начала.

— А потом я сама стала продавать. Мне давали откат, который я спускала на новую выпивку в старых клубах. Однажды все вышло из-под контроля… — Елена хотела отвернуться, но Деймон коснулся ее лица, заставляя посмотреть на себя. Его рука на ее талии будто защищала от внешнего мира. Прикосновение — как удар под дых, неожиданно и больно. — Я была в каком-то подвале, — продолжила она, решаясь не углубляться в подробности. — Именно поэтому я не пришла на конференцию и подставила Харрингтона.

— И что они с тобой делали? — произнес спокойно. После общения с Викки — это первое, что пришло ему в голову. Сальваторе прижал ее к себе еще ближе, ему хотелось ощущать ее, чувствовать ее. Ему хотелось просто быть. Именно сейчас, потому что «сейчас» — это правильно.

Теперь Елена коснулась его лица, коснулась его шеи, его шрама. Она хотела снова просто засыпать с ним, чувствуя безопасность и спокойствие. Рядом с ним не нужно избавляться от монстров. Рядом с ним монстры сами исчезают.

— Держали на голодном пайке двое суток… на самом деле, было не столько страшно, сколько стыдно.

— Почему не сказала мне? — Деймон подумал, что им можно уехать в отель и отложить всю эту затею до завтра. Это будет правильно. Он смотрел в глаза девушки, испытывая к ней не жалость, не сочувствие, а понимание. Он обнимал ее, получая такие же объятия в ответ, испытывая желание побыть рядом. Просто побыть рядом. Без причин и поводов.

— Потому что это уже не имеет значения. Важно лишь то, что я знаю, как работает молодежь на точках.

Деймон приблизился к ее лицу. А потом он коснулась губами ее щеки, закрывая глаза и не спеша отрываться. Мальвина тоже не хотела отталкивать его, не хотела убегать от него. Они, даже не догадываясь об этом, в этот момент осознали, что не нужны больше ни ненависть, ни страсть, ни азарт, ни жестокость. Что им просто хочется быть вместе. Без лишних эмоций и слов. Им просто хочется быть друг с другом.

— Мне тоже, — произнес он. Девушка прижалась к нему еще крепче. Теперь ей вовсе не обязательно было смотреть в его глаза. Она была услышана.

Она была понята.

— Что «тоже»? — переплела его пальцы со своими. Легче не стало. Но стало будто спокойнее. На плечи больше ничего не давило, а отчаяние не захлестывало.

— Ты мне тоже нужна. Сильнее, чем когда-либо.

4.

Ночь продолжала танцевать под софитами звезд, а Бонни — под софитами прожекторов. Почти два часа танцев прошли как пять минут. Длительность времени выдавали лишь боль в ногах и градус в крови. Беннет больше не видела Ребекку. Она и не искала ее в толпе. Как не искала Клауса, Кэролайн или Мэтта. У Беннет тоже выработались рефлексы — привыкшая к тому, что она никому не нужна, Бонни уже не зацикливалась на взглядах и людях. Она научились пить и танцевать в одиночку. Научилась жить в одиночку, тратя силы на решение насущных проблем и уже не калеча себя от вечных проблем, которые еще пару месяцев назад дробили кости и рвали кожу.