3.
Елена встретила Бонни случайно на городской площади. Беннет покидала какое-то здание, а Елена как раз проходила мимо. Они обе не очень жаждали этой встречи, но обе не могли пройти мимо друг друга. Бонни не выглядела заболевшей. Наоборот, она стала выглядеть лучше. Синяки практически исчезли, царапины зажили, а блеск в ее глазах не говорил о боли или каких-то мрачных мыслях. И где все это время пропадала Беннет остается лишь догадываться…
Девушки решили поделиться новостями и посидеть в кафе.
— Давно мы нигде не отдыхали, — сказала мулатка, направляясь к кафе.
Здесь было тепло и уютно. Погода на улице не менялась, а осень все смеялась и смеялась… И Елена еще помнила ощущения от этого взрыва, который произошел несколько минут назад.
В кафе работал небольшой телевизор. Передавали очередной выпуск новостей, и пока Бонни делала заказ, Елена сконцентрировала свое мнение на репортажном выпуске. Девушка никогда не любила новости, но ее поразило то, что по центральному каналу Штатов транслируют именно их маленький городок.
Репортаж проводили у центральной клиники их города. Здесь женщинам и девушкам делали аборты. И суть была даже не в том, что группа молодых людей (их было человек двадцать) ходила с плакатами: «Аборт — это убийство». Суть была в том, что какая-то неизвестная новая молодежная группировка совершила налет на дома тех самых оппозиционеров абортов. По словам журналиста, это была очередная акция «Новых детей свободы», и самое страшное, что численность феминистского движения увеличивалось. Из домов ничего не украли, но они были полностью или частично уничтожены. В некоторых домах оказались выбиты все окна, в других — стены раскрашены граффити, а дом «главаря» был сожжен. Подобный разбой назван самым жестоким за последние двадцать лет. И это не единственное событие. Второй репортаж велся у здания городского суда, где девушки с плакатами и разукрашенными лицами кричали: «Насильникам и педофилам — казнь! Женщин в прокуроры!». И если противников абортов было около двадцати, то численность феминисток приближалась к сотне. Главные черты этого направления — агрессия, жестокость, слепота. Последнее было особенно страшно, поскольку феминистки были агрессорами по отношению КО ВСЕМ представителям мужского пола.
Елена смотрела репортаж, не чувствуя ни ужаса, ни шока. Она ощущала лишь какое-то слабое, но тревожное чувство… Оно только пробиралась под кожу, оно только начинало о себе заявлять, оно еще не было слишком сильным и мощным. Гилберт перевела взгляд на подругу, которая с подносом шествовала к столу.
Бонни — одна из них, в этом Елена не сомневалась. Гилберт не собиралась осуждать подругу, ведь это ее выбор. Но Беннет всегда была такой сдержанной, контроль над чувствами давался очень легко. И теперь Елена просто не могла представить, что ее подруга способна на агрессию и жестокость, что она способна на поджоги, избиения, митинги… Порой забавно получается — знаешь человека долго, общаешься с ним и примерно можешь его предугадать. Но человек уникален — он может идти в любых направлениях, и поступки, которые он или она совершают, порой, просто сводят с ума.
Сколько же темных граней таит в себе человеческая душа… Сколько скрытых граней, о которых мы не знаем до поры до времени. Самые агрессивные способны на жалость. Самые беспощадные могут проявлять сострадание. Самые жестокие… У каждого зла есть причина… Совсем как в той истории про цирковое шоу**. Но тут все иначе. Бонни никогда не проявляла признаков социопатии, что же с ней произошло? Самое страшное вовсе не то, что деспот и тиран однажды может кинуть тебе зеленку и вату. Самое страшное то, что тот, кто всегда тебе помогал вылечивать раны, кроет в себе тирана. Лучше проявлять зло, чем скрывать его… И Бонни как раз так подходила под второй вариант.
Бонни Беннет села рядом, поставила поднос на стол. Два кофе, два пирожных. Она поймала немного странный взгляд подруги, но не предала этому никакого значения…
«Бонни, что же ты творишь? Зачем тебе эти акции, а? Неужели не видишь, что даже твоя подруга изумлена твоим поведением. Никто не виноват в том, что случилось с тобой. Твоя ненависть к мужчинам копилась годами и теперь вылилась горьким коньяком. Остальные не виноваты в том, что произошло несколько лет назад. Никто не виноват, что ты видишь в каждом...».
— Как дела? — произнесла Бонни, заглушая внутренний голос. Он звучал в ее голове теперь каждый день. И Беннет могла его заткнуть либо громким криком, либо алкоголем… — Ты хорошо выглядишь.
Елена выдохнула и попыталась стать прежней. Она мельком взглянула на руку своей подруги, надеясь, что там нет татуировки. Надежды не оправдались.
— Неплохо, а ты как?
«Тоже. Жажда крови усилилась. Контроль дается все сложнее, и все из-за этого ублюдка».
— Я выздоровела, — ответила Беннет. Голос не умолкал. Как же трудно заткнуть иную часть себя, которая еще сохранила здравомыслие и терроризирует, терроризирует… Сука. — Я… Ты чувствуешь, что эта осень какая-то необычная? — девушка сделала глоток кофе. — Слишком яркая она, что ли… Слишком жаркая…
Слишком опасная. И это объясняется лишь одной причиной: каждый вступил на свою тропу. Каждый сделал свой выбор. Выбор не только человека, но и выбор жизненной философии, которая скоро разобьется об асфальт безумной, чокнутой птицей. Порой казалось, что Небесам просто нравится уничтожать внутренние приоритеты тех или иных людей. Особенно им нравилось это делать, когда «иные люди» слишком молоды. Даже двадцать восемь лет — это все равно возраст рьяности и буйности.
Итак, каждый встал на свою тропу. Локвуд увлекся сукой, по имени Елена Гилберт. Он верует лишь в фанатизм, не замечая, что его теория уже претерпела метаморфозу. Деймон Сальваторе мечтает о духовном возвышении и осознает его несбыточность. Елена Гилберт совершила главную ошибку своей жизни — согласилась встречаться с Тайлером лишь потому, что хотела доказать кому-то что-то, а Бонни Беннет борется за иллюзию… Каждый пошел по своей тропе. Каждый верует, что в конце сбудутся все мечты. Лишь при взгляде со стороны замечтаются изъяны…
Но всем четверым хочется жить и любить, ощущать жизнь во всем ее проявлении, им хочется каждый день умирать и вновь возрождаться.
— Да, ты права, — ответила Елена. Девушка придвинулась ближе к столу и, оглядевшись по сторонам, переключила все свое внимание на подругу. — Произошло что-то важное в моей жизни, Бонни. Я не могу никому это рассказать, потому что боюсь, что у меня снова ничего не получится, но и молчать я тоже не могу… Бонни, я по-настоящему жила лишь последнюю неделю… Я чувствовала моменты жизни на кончиках пальцев, я никогда и ни с кем не была такой… настоящей. Эта осень, и правда, какая-то необычная… Но я очень боюсь перемен… Не зная, что делать, я, не думая, отдаюсь потоку чувств… Скажи, ответь, — я совершаю ошибку?
Беннет слушала внимательно и проникновенно. Бонни оставалась прежней. Это была все та же Бонни, которая умела слушать, слышать и давать нужные советы. И только то самое, пока еще едва уловимое чувство, стучалось в стекло… Бонни не могла быть одной из тех варваров. Нет, она не могла быть, нет.
Это неправда.
Беннет сделала глоток кофе и тоже придвинулась ближе к столу. Теперь девушки чувствовали друг друга особенно сильно. Они обе почувствовали очередной внутренний взрыв. Да, то что они совершает в будущем — болезненно, неправильно и жестоко… Но если истина состоит из противоречий, то и жизнь невозможна без ошибок: свет не существует без тьмы, правда не существует без лжи, у каждого определения есть противоположное ему по смыслу.
«Будь умной, Бонни, — шептала сука внутри головы. — Не дай упасть собственной подруге. Скажи ей, что надо быть осмысленной в своих поступках. За свою чокнутую жизнь сделай хоть что-то полезное!».
— Мы живем лишь когда рискуем. Риск невозможен без последствий, а безумство всегда болезненно — ты сама мне говорила. Ты можешь выбрать одно из двух: пасть тебе в эту пучину или отойти подальше от берега. Все возможно, пока не сделан выбор, но послушай меня… Между тем сделать и пожалеть или не сделать и все равно пожалеть — всегда выбирай первое… По крайней мере, ты прочувствуешь своеобразие столь необычной осени…
