Звук клаксона такси вырвал Блейна из его воспоминаний и резко вернул к действительности.

Они уже подъехали к больнице, и остальные выбирались из машины.

Он сделал усилие и тоже вышел.

Это был Нью-Йоркский Пресвитерианский госпиталь, занимающий первое место среди больниц Нью-Йорка, и шестой в рейтинге лучших больниц Америки.

Не обошлось без вмешательства семьи Себастиана, подумал Блейн.

Внутри всё выглядело чисто, спокойно, почти неподвижно.

Блейн ненавидел такие места.

Мальчиком, ему пришлось провести в одном подобном заведении много времени, после того, как он был жестоко избит некоторыми из его товарищей по школе.

Перелом двух ребер и ноги, один потерянный зуб, вывих плеча, самые разнообразные порезы и ссадины, и один глаз, с которого целую неделю не сходил синяк, не были единственным источником боли, с которой ему пришлось столкнуться в те дни.

Услышать от отца, что «возможно, он сам напросился на такое своим стилем жизни», было гораздо хуже.

Период, который последовал за этим, был ужасен. Но он преодолел его.

Жизнь никогда не жалеет изобретательности и времени, чтобы заставить тебя понять, насколько ты в действительности сильный.

Блейну пришлось потратить на это всю юность, но, в конце концов, он осознал, что в нём было гораздо больше, чем думал его отец. Гораздо больше, чем сам он мог представить.

Это была его победа, в конце концов.

Эхо этих воспоминаний сопровождало Блейна, молча следующего за Куртом, Сантаной и Бриттани.

Другой парень тоже казался спокойным и притихшим.

В машине он предупредил, что вид Себастиана мог стать травмой для него.

Его кормили через пищевой зонд, но парень всё равно сильно похудел, и пребывание в закрытом помещении в течение восьми месяцев придало его коже нездоровый вид, даже хуже, чем должно было, по мнению Курта.

После этого объяснения он больше ни слова не проронил, потерянный, кто знает, в каких мыслях.

Только две девушки переговаривались между ними. Бриттани хотела спросить кого-нибудь, могла ли она родить в бассейне, считая, что так она могла бы попрактиковаться в водной аэробике и подготовиться к программе для восстановления веса.

Эта девушка поражала его своими заявлениями. Блейн никак не мог понять, шутит она или нет, потому что серьезность тона, с которым она произносила все эти вещи, заставляла предполагать, что она убеждена в них и вовсе не шутит.

Он рассмеялся бы в этот момент, если бы вид Курта, входящего в палату, не напомнил ему вдруг, по какой причине они были там, лишая всякого желания как-либо реагировать на окружающее и делать что бы то ни было.

Даже передвигать ноги.

И, действительно, Сантана, что шла следом, дала ему небольшой толчок, чтобы заставить двигаться снова.

– Смелее, хоббит, – прошептала она прямо над его ухом.

Вот они и добрались. За этой дверью был Себ.

Только тот, кто лежал на этой кровати, не мог на самом деле быть Себастианом. Блейн понял это, как только ступил в комнату.

В бледном, измождённом, потухшем человеке с чертовски истощённым телом, похороненным в этой кровати, среди машин, которые издавали тревожные звуки, не было ничего от солнечного парня, которого он помнил.

Его лицо, единственная часть тела, которую было видно целиком, среди этой путаницы проводов и труб, некоторые из которых исчезали даже под простынями на его груди, было бледным, изнурённым, с ввалившимися щеками. Правая часть его головы была немного больше нормального размера, будто бы разбухшей. Глаза были закрыты, тело неподвижно.

Блейн ожидал... чего угодно.

Но не этого.

Пока он разглядывал Себастиана, безвольно лежащего там, волна воспоминаний вновь вторглась в его разум.

Бас, что смеётся. Или сердится. Бас, что страдает и плачет. Такое случалось редко, это правда. Но он позволял себе подобное без страха, если приходилось делать это с ним наедине.

Каждый из этих образов не имел ничего общего с тем, что было перед ним сейчас, и не было абсолютно никакого способа остановить крик, что неудержимо рвался с его губ.

Сердце болело, видеть его таким.

Курт, тем временем, не подозревая о внутреннем хаосе Блейна, передвигался в этой тёмной комнате, как у себя дома, стараясь вести себя радостно и непринуждённо.

Маленький ангел, который пытался привнести свет в бесконечную тьму.

Когда этим утром Блейн увидел его, вышедшего из своей комнаты и готового ехать в больницу, он был поражён гордым светом, что заметил в его глазах.

Какая-то его часть, определенно, была поражена также и тем, как эти джинсы облегали его бёдра, разумеется. Но он чувствовал, что совершенно неправильно допускать эти мысли, там. В этой серой комнате.

В комнате Себастиана.

Бас. Тот, кто лежал на кровати перед ним, был Бас.

Парень, который однажды явился в абсолютно пьяном и голом виде в его комнату в Далтоне, вопя о том, что только что видел призрак Ника без головы, бродящего по коридорам.

Блейну так хотелось кричать. Кричать, что это не могло быть правдой, и, что, если это была шутка, то она не смешная. Господи, Бас, встань!

Вместо этого, он приблизился к кровати, чтобы убрать прядь волос с его лба. Они были такими ломкими, тусклыми и редкими, и более длинными, чем Блейн помнил.

Боже, если бы Бас себя увидел, он привлёк бы к суду медсестёр больницы за недостаточный уход за самым крутым пациентом. Или что-нибудь ещё в этом роде.

Ему было почти смешно от осознания, какую глупую мысль сформулировал его разум. И, тем не менее, он был уверен, что его друг отчебучил бы что-то подобное.

Курт рядом с ним затаил дыхание, заметив этот жест.

Блейн понимал, что тот мог неправильно его интерпретировать, но это его не интересовало, не в тот момент.

Это был Бас, парень, который обнимал его всю ночь, когда в восемнадцать лет он убежал из дома, потому что не мог больше выносить побои отца.

Парень, который заставил его взглянуть правде в глаза, даже рискуя получить в ответ ненависть. Парень, которому он доверил важнейшую часть своей жизни, только затем, чтобы распрощаться с ней.

Который и в самом деле, не раз был близок к тому, чтобы Блейн его возненавидел. Но Себастиан был также тем парнем, что остался с ним рядом, когда он потерял всё.

И всё же, того парня там не было. Нет, его не было там. Он не мог быть там.

Курт, тем временем, вновь принялся за дело.

Он открыл шторы и поставил цветы, что принёс, в пустую вазу, стоящую на тумбочке возле кровати.

И он не переставал говорить всё время. Довольно тихо, как если бы боялся нарушить сон Себастиана.

Бриттани, в свою очередь, подошла поближе, рассказывая о своём коте Толстом Луи, который, по её мнению, подбивал клинья к Брандо, не поняв, что тот тоже был котом, а не кошкой, или, может быть, прекрасно это понимая, что, в этом случае, заставляло её думать, что Толстый Луи – кот-единорог, которому нравятся другие коты, как и он. Излагая эти нелепости, девушка положила руку Себастиана на свой живот, пытаясь заставить его почувствовать толчки ребенка.

А Сантана… она стояла в ногах кровати, глядя на Себастиана с очень сосредоточенным выражением, всем сердцем ожидая хоть какого-то знака, едва уловимого движения, и это можно было прочесть по её лицу.

Курт же казался обезумевшим волчком, успевающим приводить комнату в порядок и одновременно рассказывать забавные случаи, что произошли с ним на этой неделе так, будто сидел в кафе, мирно болтая с друзьями.

Но Блейн видел в его глазах колоссальные усилия, которые он делал над собой, чтобы не выдать через голос своей боли.

Да, этот парень был удивительным. Всегда был. Где он брал эту силу? Блейну хотелось только согнуться и плакать. А для него это должно было быть адом похуже. Адом, который длится уже восемь месяцев. Как он справляется?

– Ни за что не угадаешь, кто пришёл тебя проведать, – сказал Курт, слегка нажимая на плечи Блейна, дабы тот сел на единственный стул в комнате. – Твой друг из Чикаго, Блейн. Он заявился вчера ночью, совершенно пьяный и невменяемый. И ты его возненавидишь за то, что он заранее нас не предупредил, чтобы мы успели навести тебе красоту, как всегда, правда?