– Недоразумение! Нормально!!! – сначала буркнул, а потом крикнул Смушкевич, выслушав вопрос с того конца провода.

– Это точно, недоразумение, – кивнул я, соглашаясь, – но нормального в этом ничего нет. Заходите, товарищ, не стесняйтесь, – пригласил я осторожно заглядывающего внутрь командира с пистолетом наготове, за спиной которого бестолково толклись бойцы, вооружённые чем попало. – И не надо в живого человека пистолетом тыкать, а то один такой безобразник мне уже жилетку порвал. Здесь все свои. Смотрите, вот моё удостоверение, – опустив ствол пулемёта к земле я левой рукой залез через подмышку под броник и достал корочки. – Капитан государственной безопасности Любимов. А вы кто?

– Военинженер первого ранга Прачик, начальник инженерно-технической службы авиагруппы, – неуверенно представился «главчумазоид».

– Я вас, товарищ Прачик, наверное, от дел отвлёк? – спросил я всё так же с усмешкой и показным превосходством. – Идите, занимайтесь работой. Если понадобитесь, вас вызовут. Не волнуйтесь, прямо здесь вашего комкора я не буду расстреливать. Конечно, если он мне объяснит, почему над трактом сбивают самолёты «Аэрофлота», а он никаких мер к обеспечению безопасности маршрута не принимает! И сбитые борта не ищет!!! – последние слова, произнесённые повышенным тоном, были больше адресованы Смушкевичу.

Комкор смолчал, видно не зная, что сказать наглому чекисту. Мне же только того и надо было. По крайней мере, в данный конкретный момент понятно, кто тут из нас главный.

– Немедленно вызовите сюда вашего начальника особого отдела! – потребовал я резко, намереваясь продолжить выволочку «за халатность, граничащую с вредительством».

– Нет у нас начальника особого отдела, – хмуро ответил Смушкевич, посмотрев на своих подчинённых, не поднимающих глаз от пола. – И самого отдела тоже нет.

– То есть как?! – опешил я от такого известия.

– Не укомплектовали! Мы здесь всего неделю как! И от нас это не зависит, это недоработка вашего наркомата! В полках отделы есть, а у нас нет! Обещали, ждём! Но, видно, руки не доходят, мобилизация же! – похоже, я передавил и Смушкевич, слетев с катушек, орал на меня в голос.

– Дайте связь с Москвой! Срочно! – приказом я попытался восстановить «статус кво».

– Связь есть с Читой. С штабом командующего фронтом. Связными самолётами. С Москвой прямой связи нет, – скупыми короткими фразами, но уже сбавив обороты, ответил командующий авиагруппой.

– Не понял. А радио? – немало удивившись, задал я вопрос, кивнув на аппаратуру в углу.

– Командующий армейской группой пользоваться им запретил, – совершенно «высадил» меня своим ответом комкор.

– Что, вообще? Но почему?

– Есть большое подозрение, что японцы слушают наши сообщения. Им несколько раз удавалось упредить наши войска без видимых причин, – утвердительно кивнув в ответ на первый вопрос, второй командующий авиагруппой пояснил более развёрнуто.

– А вы их шифровать не пробовали? Да и без того, что толку, например, если японцы слышат наших лётчиков в бою? Когда упреждать уже поздно? Как же вы руководите воздушным боем? Как посылаете связные самолёты по трассе, над которой охотятся вражеские истребители? Да у вас же связи, в сухом остатке, ни вверх, ни вниз нет!!! Как такое в РККА вообще возможно! – на этот раз я не спрашивал, а откровенно ругался, давая выход переполнявшему меня негодованию, но Смушкевич стал оправдываться, хотя я этого и не ждал.

– С депешами в Читу посылаем СБ, японцы их не догоняют. С передовыми наземными постами у меня проводная связь. Как только противник появляется в небе, сразу поднимаем истребители на перехват. А в бою радио вообще бесполезно. Оно только на дизельных машинах хорошо работает, а у нас их нет. Бензиновые же моторы дают помехи, сквозь которые ничего не слышно. Лётчики вообще снимают станции, облегчая машины.

– Знаете, товарищ комкор, я всегда критиковал маршала Ворошилова за непорядки в РККА, но то, что сейчас вижу, переходит все границы, которые только можно вообразить. Вы же ветеран, комкор! Не ожидал от вас такой никчёмности…

– Вы забываетесь! Меня, лётчиков авиагруппы!! Товарищ Сталин лично!!! – Смушкевич вновь закричал в голос, не в силах в крайнем возбуждении даже сформулировать свою мысль и внятно её донести.

– Ну да, вероятно, он вас переоценил. Придётся разочаровать его, рассказать, как вы здесь ведёте дело, – я и сам уже от такой перспективы, от всего увиденного и услышанного, находился в полном расстройстве. – Надеюсь, хоть в моём деле вы сможете оказать необходимое содействие и не напортачить.

– Что вам надо? – по-деловому спросил Смушкевич, осознавая, что перед ним не «какой-то Любимов», а «тот самый капитан Любимов», который в силах исполнить обещанное и стараясь набрать очки.

– Перво-наперво, доставить пакет в Читу, в особый отдел. Во-вторых, обеспечить сохранность пленного, которого я притащил. Сейчас он в лётном госпитале. Мне надо, чтобы он живым и говорящим оказался по ту сторону фронта. Много наших лётчиков сбито над территорией, занятой японцами?

– СБ можем послать завтра же с утра. Сегодня вылетать уже поздно. А насчёт сбитых, – тут комкор явно смутился, – доложу чуть позже. Надо в полках уточнить.

Я только покачал головой, имея в виду учёт потерь и отсутствие всякого интереса к судьбе собственных пилотов, не говоря уже о службе эвакуации.

– Хорошо, по крайней мере, рапорт успею написать. Есть здесь у вас, где можно в тишине подумать? – согласился я, обращаясь с вопросом уже не к командующему, которого вновь требовательно позвал телефон, а к штабистам. Один из них вызвал лейтенанта Сомова и тихонько, чтобы я не слышал, что-то ему приказал. Летёха пригласил следовать за собой, но, буквально у соседней палатки, перепоручил старшине, который и отвёл меня с стоящую невдалеке юрту. Зайдя внутрь, я в центре, как и положено, увидел очаг, но дальше у противоположной стены, на застланном войлоком полу, стояли два армейских набора «железная кровать – тумбочка – табурет», один из которых был обжит.

– Здесь располагайтесь, товарищ капитан. Соседом воентехника первого ранга будете, – без пиетета перед званием «прописал» меня видавший виды усатый сверхсрочник. – Разрешите идти?

– Не разрешаю, – не отпустил я. – Заберите пулемёт. Принесите бумагу, конверт и прибор. Распорядитесь, чтобы у входа выкопали щель для укрытия от бомбёжек. Вот теперь идите.

Через полчаса, вытащив тумбочку с табуретом на улицу и расположившись на них, я сочинял рапорт на имя наркома, наблюдая, между делом, как два красноармейца махают лопатами. Может, мой пример ещё кого вразумит. А то у нас без синяков и шишек, набитых противником, ничего не делается. Ничего, повоюют, прочувствуют почём фунт лиха. У меня сейчас совсем другая проблема. Собирался в считанные дни в Москву попасть, а оно вон как получается. Пока ответ придёт, пока японца обменяю, если нарком ещё «добро» даст, а не прикажет его пристрелить. Похоже, придётся мне тут обживаться надолго.

Эпизод 12.

– Кхм, поужинать не хотите, товарищ капитан? – привлёк мой внимание Смушкевич в конце дня, когда я всё ещё мучил бойцов, заставляя и показывая личным примером, как оборудовать убежище и маскировать его по всем правилам. В песчаном, осыпающемся грунте это было не очень-то легко. Приходилось исхитряться, укреплять его досками, добытыми из бомбовой тары.

– Не откажусь, товарищ комкор. Мы уже почти закончили, – оглядел я творение и своих, в том числе, рук. – Не хочу лезть с советами, но надо бы вам приказать щели на весь личный состав отрыть. Не ровён час, японец налетит. Воронки-то на поле не сами же собой появились? А уж технику рассредоточить и капониры для неё оборудовать – святое дело. Каждый самолёт, сожжённый противником на земле вне укрытия – акт вредительства и виновный подлежит строжайшему наказанию. Я бы таких в пехоту, в штрафные роты отправлял, раз лётчиками быть не умеют. На земле закон простой: остановился – окопался. Хотя, тот полк, что я днём видел по пути к вам, в пример ставить грешно. У вас хоть какие-то единичные укрытия есть. А в пехоте вообще полные раздолбаи. Непонятно, как оружие им доверили.