Измученный жестоким обращением, Уинстон оказался на грани нервного срыва. «Если бы моя мать не послушалась миссис Эверест и не забрала бы меня из Сент-Джорджа, я был бы полностью сломан, – признается он много лет спустя дочери своего кузена Аните Лесли. – Представляешь, что значит для ребенка быть „полностью сломанным“? Я никогда не забуду эту школу. Она была отвратительна!»220. В 1893 году Уинстон Черчилль вернется в Аскот, чтобы отомстить директору-садисту, но тот, скончавшись в ноябре 1886 года от сердечного приступа в возрасте тридцати восьми лет221, такого удовольствия ему не доставит.
Новый учебный 1884/85 год Уинстон начнет в частной приготовительной школе, которую держали две незамужние сестры, Шарлотта (1843–1901) и Катерина Томсон (1845–1906). Школа располагалась в южной части Брайтона, на фешенебельной Брансвик-сквер, в домах номер 29 и 30. Эти два здания пережили десятилетия, и впоследствии на одном из них будет размещена стандартная мемориальная синяя табличка овальной формы, указывающая (не без ошибок[13]), что «в период с 1883 по 1885 год» в «приготовительной школе миссис Томсон» учился будущий премьер-министр222.
Это учебное заведение было рассчитано на двадцать два ученика. В штате имелись собственный повар и четыре человека обслуживающего персонала223. Учеба у сестер Томсон отличалась «добротой и симпатией» и оставила у Черчилля «приятные впечатления, контрастирующие с воспоминаниями о первом школьном опыте»224.
В одном из первых писем леди Рандольф Уинстон сообщает, что в Брайтоне у него появилось новое хобби – коллекционирование марок225. Увлечение филателией окажется кратковременным, по крайне мере, в зрелые годы погоня за марками не будет значиться в длинном перечне пристрастий британского политика. Вполне возможно, что и в школе заполнение кляссеров служило более прозаичной цели, оправдывая значительные траты ученика. Неслучайно именно в этот период в его письмах домой все больше места начинает занимать новая тема – нехватка средств.
«Не будешь ли ты так любезна прислать мне еще немного денег»226, «не забудь о моей просьбе насчет дополнительной наличности»227 – эти и подобные им фразы отныне становятся постоянной составляющей его писем228. Стремление жить не по средствам и связанная с этим стесненность в финансовом вопросе была свойственна обоим родителям Уинстона, и он унаследовал эту черту в полной мере. Лучше всего отношение к болезненному вопросу выразила Дженни, признавшись своей матери: «Деньги для меня ненавистная тема, давай о ней лучше не говорить»229.
В остальном Черчилль все так же скучал по дому, испытывая нехватку родительского тепла, внимания и заботы. «Я считаю дни до выходных, когда смогу поведать тебе обо всех своих проблемах, – писал десятилетний Уинстон леди Рандольф. – Я буду с тобой целых десять дней»230. Читая переписку этого периода, невольно обращаешь внимание на живой и озорной стиль общения, несвойственный строгим нормам Викторианства. В этом отношении очень показателен следующий фрагмент письма, написанный Уинстоном в сентябре 1886 года: «Джек шлет тебе свою любовь и 6,666,666,666,666,666,666,666 поцелуев, а я в два раза больше!»231.
Но все равно это была лишь переписка. Личные встречи между матерью и сыном случались нечасто. Даже на каникулах, наступление которых Уинстон всегда ждал, считая дни, леди Рандольф не всегда могла найти время для собственного сына. Наибольшее разочарование постигло воспитанника Брайтона на Рождество 1887 года. Ничего не сказав о своих планах, его родители отправились в долгое – семинедельное – путешествие на восток.
Это путешествие не имеет прямого отношения к теме нашего повествования, однако, учитывая, что основная цель путешествия была связана с посещением Санкт-Петербурга и Москвы, читателю будет небезынтересно узнать, какое впечатление на мать будущего британского премьера произвела Россия времен Александра III.
Описанию визита в Россию, где был проведен «самый интересный и восхитительный месяц»232, леди Ранфдольф посвятила больше двадцати страниц мемуаров. Этот фрагмент изобилует русскими словами в латинской транскрипции: mujiks, troikas, isvoschik, tziganes, kakoshnik. Дженни была удивлена «обаянием и гостеприимством» русских людей. Менее приятные впечатления оставили запорошенные снегом пейзажи, которые вызвали у нее «глубокую тоску и печаль». Именно в этом «холодном однообразном безмолвии» леди Рандольф видела главную причину «грусти, основной черты русского характера, так наглядно выраженную в русской музыке и живописи»233.
Однако лютая зима навевает не только тоску, но и предоставляет возможности, которые не встретишь в теплых городах Европы. Укутавшись в шубу и спрятавшись под огромной меховой шапкой, мать Уинстона с огромным удовольствием каталась в санях, запряженных тройкой лошадей. Каталась она на санях и с ледяных горок234.
Разумеется, не последнее место во время пребывания четы в России занимала светская жизнь. «Русские обожают полуночные посиделки, – отмечает леди Рандольф. – Возникает такое ощущение, что они никогда не идут спать и вечер у них часто начинается в полночь». А еще «русские имеют хороший аппетит и обожают сверх меры поесть, не говоря уже о том, чтобы выпить»235. Была в поездке и культурная составляющая. Большая любительница классической музыки, Дженни сходила на оперу М. И. Глинки (1804–1857) «Жизнь за царя». И хотя оркестровка ей – поклоннице Вагнера и Бетховена – показалась «слабой», музыку она нашла «прелестной», а в самом произведении увидела «воплощение основных национальных черт: печали и дикого, неистового веселья»236.
В Сергиевском дворце, известном также как дворец Белосельских-Белозерских, расположенном на пересечении Невского проспекта и реки Фонтанки, леди Рандольф ужинала в обществе высшей аристократии и представителей государственной власти. Она имела долгую беседу с «грозным» обер-прокурором Святейшего синода Константином Петровичем Победоносцевым (1827–1907). О чем была беседа, Дженни не запомнила, зато на нее огромное впечатление произвели желтые зубы тайного советника237.
В Гатчине Черчилли получили аудиенцию у российского императора и его супруги. Александр III принял потомка герцога Мальборо в своем кабинете, сидя за большим письменным столом. Своему гостю он предложил сесть на желтую банкету напротив. Государь заговорил по-французски, чем вызвал «огромное разочарование» у своего собеседника. Кроме того, Александр иногда говорил тихим голосом в бороду, и лорд Рандольф с трудом разбирал отдельные фразы238.
Друг лорда Рандольфа Артур Бальфур (1848–1930), возглавивший в начале XX века британское правительство, называл Александра III «необычно огромным парнем с добродушным лицом, при этом не слишком умным». Черчилль с ним не согласился. По его мнению, русский царь был не так уж и простодушен. «Что касается Черного моря и Дарданелл, то, если вы хотите мира и дружбы с Россией, не надо вмешиваться в тамошние дела против нас, – тихим, но уверенным голосом сказал ему самодержец. – По возвращению домой вас ждет великая задача: улучшить отношения между Россией и Англией»239.
Лорд Рандольф с этой задачей не справится. Да и возвращаться в Англию он пока не спешил. После Петербурга Черчилли посетили первопрестольную. В Москве Дженни насладилась шедеврами коллекции Павла и Сергея Третьяковых, прошлась по Воробьевым горам, побывав на месте, где «стоял Наполеон, взирая на город, который предпочел разрушение порабощению»240.
Когда Черчилли покидали Москву, провожать их приехал генерал-губернатор князь Владимир Андреевич Долгорукий (1810–1891), «обаятельный восьмидесятилетний старик». Он подарил Дженни букет орхидей. «Я уезжала из Москвы с чувством глубоко сожаления», – признается она241.
