Наталия старалась в точности воспроизвести песню жабы, и, чтобы сделать ей приятное, Миша и Игорь стали вторить. Их басовитое кваканье прозвучало в ночи до того забавно, что Адичка не удержался от смеха. Просто чудо, что Наталии удалось вовлечь его брата Игоря в такую пустую, такую ребяческую забаву. Игорь, всегда угрюмый, всегда молчаливый, теперь заливисто хохотал. Поначалу он робел с Наталией; сегодня, однако, лед был растоплен, она почти покорила его. Адичка прикрыл глаза; всецело отдавшись своему счастью, он слушал, как три столь любимых им человека веселятся под луной. И на несколько мгновений Россия вновь стала прежней.
Наталия притихла, провожая глазами Игоря, скрывшегося в доме.
Достаточно было со звоном захлопнуться окну на втором этаже, чтобы смех его смолк и лицо снова помрачнело. «Катя, должно быть, меня уже хватилась», — извинился он, вставая. А Мише, пытавшемуся его удержать, сказал: «Я и так слишком замешкался. Надо еще проверить счета по имению». — «Счета, в такой час?» В голосе Миши прорвалось раздражение. Адичка поспешил вмешаться:
— Это я его попросил. И тебе бы не помешало сделать то же самое, а то ты интересуешься только лошадьми.
— К чему? Я тебе во всем доверяю.
— Он тоже.
— Разумеется. Но подневольный и напрасный труд — его конек. Вот, к примеру, Катя. Ты бы женился на ней, скажи? Спору нет, она очень мила, но все же…
Наталии не хотелось слушать дальше. Внезапный уход Игоря огорчил ее. Чутье подсказывало ей, что еще немного — и он открыл бы душу близким. Она чувствовала, что могла бы его приручить, вдохнуть в него немного присущего Белгородским жизнелюбия. Но Игорь уезжает послезавтра на рассвете… Наталия проклинала войну.
Она уже шла по дорожке, ведущей к пруду. Длинные тени от деревьев лежали на траве. По небу неслись облака. Легкий ветерок гнал их куда-то.
Братья последовали за ней. Миша, все еще сердитый на Игоря, спросил:
— А тебе рассказывали, как вышло, что Игорь женился на Кате?
Адичка хотел было перебить его:
— Забудь ты эту нелепую историю. Мы даже не знаем, есть ли в ней хоть слово правды.
Но Миша будто не слышал его.
— Игорь и твой муж, в холостую пору, считались очень завидными женихами. Однажды на балу Игорь познакомился с Катей… Они танцевали вместе… о чем-то серьезно беседовали у всех на глазах… В общем, весьма банальная история. Когда настало время разъезжаться по домам, Игорь вызвался проводить девушку. И вот!
— Что — вот?
Наталии захотелось узнать продолжение. Миша, как заправский рассказчик, выдерживал паузу для пущего эффекта.
Адичка задумчиво глядел на уснувшее поместье. Этот безмятежный уголок земли — как вообразить себе его иным? «Все надо менять, — подумал он. — Начиная с нас самих». Ему, как это часто бывало, вспомнился Столыпин, у которого он служил и которым так восхищался. Когда его застрелили в киевской опере, Адичка был рядом. Премьер умер на его глазах, и он плакал, точно потерял близкого родственника. Тогда же, с того самого дня, он перестал верить в либеральную Россию. Нынче вечером Адичка позавидовал легкомыслию младшего брата, его дару видеть во всем только хорошую сторону. Как оживлена с ним Наталия! Как смеется каждой его шутке! Эта приязнь между ними вдруг испугала его. Что, если он, Адичка, слишком стар для нее, слишком серьезен? От этой мысли у него сжалось сердце.
Миша наконец продолжил свой рассказ.
— Так вот, Катя возвращается домой, где ее поджидает мать, сразу признавшая экипаж Белгородских. Она требует подробнейшего отчета: вальсы, самые что ни на есть невинные разговоры и прочее. Под конец она спрашивает дочь: «Так что же, объяснился он или нет?» Катя, подумав, отвечает: «По пути домой, в коляске, он украдкой пожал мне руку и сказал: «Мы с вами как петроградские мосты. Расходимся, чтобы сойтись вновь, и сходимся, чтобы снова разойтись». Для матери этого было достаточно. На следующее утро она примчалась к нашим родителям и сообщила им, что Игорь и Катя помолвлены. Мама как могла пыталась помешать этому нелепому браку. Но Катина мать сумела выставить Игоря виноватым — а он и без того сам вечно винит себя во всем — и убедила его, что он форменным образом скомпрометировал девушку.
— «Мы с вами как петроградские мосты. Расходимся, чтобы сойтись вновь, и сходимся, чтобы снова разойтись», — повторила Наталия. — Что он хотел этим сказать?
— Да ничего, в том-то и дело, что ровным счетом ничего!
Пруд серебристо блестел под луной. Плакучие ивы отражались в нем, как в зеркале. Концерт жаб и лягушек стал просто оглушительным. Слышно было, как они шуршат в камышах, в высокой траве. Порой раздавался плеск, и зеркальная гладь воды мутилась.
— Скажи мне, Натали… — Покончив с женитьбой брата, Миша заговорил необычайно серьезно. — Вы женаты уже три месяца, а ты все еще не беременна…
Но Наталия как раз заметила у самой дорожки большую жабу-певунью. Затаив дыхание, чтобы не спугнуть, она присела в траву в полушаге от нее. Ей были хорошо видны широкая, плоская голова, большущий, до ушей рот и туловище, такое грузное, что брюшко волочилось по земле. Наталия не испытывала к ней отвращения, скорее наоборот; осторожно, кончиком пальца, она потрогала жабу. Прикосновение ее бородавчатой кожи было до странного непривычным, но понравилось ей.
— Вот Ксения сразу же забеременела. Ты, надеюсь, любишь детишек?
Видя, что она его не слушает, Миша повысил голос. Потревоженная жаба прыгнула и скрылась под низкими ветвями ивы. Оттуда донеслась ее рулада, которую подхватили десятки других жаб у пруда.
— Не докучай Натали нескромными вопросами, — мягко попросил Адичка.
Внезапно посвежело. Какой-то печалью повеяло от пруда и его берегов. Пурпурное облако наползло и скрыло луну. Наталии подумалось, что в этой августовской ночи уже ощущается дыхание осени, и ей стало немного грустно. Она поежилась, и Адичка поспешно набросил ей на плечи свою куртку.
Наталия обвила руками его шею. «Отнеси меня в дом, — попросила она, ласкаясь. — Я так устала сегодня». Мишу поразило просиявшее нежностью лицо брата. «Какие же вы дети!» — буркнул он недовольно. И запустил в воду один за другим три камешка, распугав лягушек.
— Клубничное варенье, вишневое варенье с косточками и без. Яблочное варенье с ананасами и без. Варенье из рябины с лимоном…
Наталия громко и монотонно зачитывала список припасов, который составляли по приказу Ольги на протяжении всего августа. Все было скрупулезно занесено в толстую тетрадь в коленкоровой обложке, которая лежала всегда на одном и том же месте, на полке в буфетной. Наталию все это интересовало так мало, что она и вовсе забыла бы о существовании этого списка, если бы Адичка вчера не удивился, что пришлось есть дичь без маринованных вишен и без брусничного варенья.
Из кухни Наталия перешла в кладовую, битком набитую всевозможными домашними соленьями и вареньями. Ей, однако, показалось, что многого не хватает. Она не преминула сделать замечание экономке Паше. Это была женщина лет пятидесяти, высокая, худая и несколько мужеподобная; Адичка благоволил к ней, потому что знал ее с малых лет. На ее строгом лице красовались очки в металлической оправе. Говорила она мало, улыбалась редко. На сумбурные расспросы Наталии отвечала одно:
— Если запасы не пополнять, то и в самом богатом доме есть станет нечего.
— Ты лучше меня знаешь, что нужно делать. Не жди моих приказаний, действуй…
— Но княжна Ольга…
— Княжна Ольга выросла в этом доме. А я здесь всего полгода. Откуда же мне, по-твоему, все это знать?
Наталия едва не добавила: «Да я и не хочу проводить дни за подсчетом провизии», — но сдержалась, понимая, что подобная откровенность может обидеть Пашу.
На одной из полок выстроились в ряд банки с крупным черносливом и сушеными абрикосами. Несколько килограммов орехов, собранных две недели назад, ждали в корзинах невесть какой обработки.
Паша приоткрыла дверь в ледник. Там хранилось много бутылок и бутылочек. На вопрос Наталии Паша ответила, что это все настойки и наливки, а делаются они на ягодах или на листьях черной смородины, брусники и клюквы. Она также показала соленые и маринованные грибы всех видов, по-разному приготовленные, с учетом вкусов всех домочадцев Белгородских. Глаза Паши за стеклами очков вдруг заблестели, а голос, обычно тихий и без выражения, словно окреп.
