- Почему?
- Потому что этих часов у вас уже не будет.
- А помнить я буду все, что сейчас?
- Нет, конечно.
Сашка взял часы, как будто сильнее застучавшие в его руке. Посмотрел на печального человека.
- Да.
- Что "да"?
- Пусть. Пусть по-другому будет.
- Смотри-ка, - удивленно сказал человек и указал Сашке на черное окно за его спиной. Сашка тут же оглянулся, но ничего особенного не увидел и повернулся вновь к человеку, но того уже не было в кухне.
Машина была шикарная, "БМВ". За рулем сидел мужчина, мать сидела возле него, а Сашка сидел за ними, развалившись во все сиденье. Ход у машины был плавный.
Проезжали мимо стеклянного магазина. На крыльце у входа продавали мороженое.
- Мороженое, - сказал Сашка.
- Хочешь? - спросил мужчина и остановил машину.
Сашка отворил дверцу.
- Вам брать?
- Шоколадное, - сказала мать.
- Шоколадное, - сказал мужчина, улыбнулся матери и сказал Сашке: Деньги возьми.
- Да у меня есть еще.
И Сашка спокойно, ничуть не спеша, вышел из машины, захлопнул дверцу и направился к магазину. Когда он уже занес ногу на ступеньку, из тени появился вдруг жалкий человек: небритый, грязный, загорелый до черноты, в запахнутом пиджаке на голое тело.
- Мальчик, - остановил он Сашку. И вынул из внутреннего кармана пиджака сердито стучащие часы с круглым белым циферблатом под выпуклым стеклом.
- Идут, - сказал человек.
- Ну и что? - сказал Сашка.
- Могу подарить за деньги.
- Да я б и задаром такие не взял, - сказал Сашка и поднялся к мороженому.
Человек с часами ушел в тень.
Временное существование
Зима
Около десяти вечера. Конец ноября. Тает недавно выпавший снег. В темном воздухе - липкая морось. Над окраиной ВДНХ - бетонные перекрытия монорельсовой воздушной дороги. Она еще не действует. Ее опоры огорожены заборами. Держась к ним поближе, подальше от потока машин, идет мужчина с тяжелой сумкой на плече. Машины сверкают огнями, вздымают грязь.
Туман, гул, темень. Мужчина пробирается по грязи. По левую его руку высокий постамент, с которого снят памятник. Там, дальше, проспект Мира, полный машин. Мосты, развязки, многоэтажная столица, железная дорога... Небо над головой уже ночное, но в Москве оно никогда не гаснет, отражая огни большого города.
В ночном небе - отблески земного пламени.
Так думает человек, добравшись наконец-то до маленького, уютного "Макдоналдса", на месте которого стояла прежде автостанция. Дальние рейсовые автобусы по-прежнему берут здесь пассажиров.
Человек смотрит на часы. Ждать тридцать минут. В безветрии он закуривает.
Туман.
Он ни о чем не думает, смотрит на дым своей сигареты, на туман, растворяющий город. Вдруг ему приходит мысль о подарке. Он мог бы привезти какой-нибудь гостинец. Почему-то только сейчас он догадался. Но уже поздно. До автобуса двадцать минут. Ничего не поделаешь. Можно дойти до "Макдоналдса" но что там купишь, кулек картошки?
Из тумана - автобус.
Фары сверкнули и погасли. Дверь отворилась, люди стали подниматься.
Шофер пересчитал деньги. Закрыл дверь. Погасил свет в салоне.
В высоком кресле Павел Андреевич предался движению.
Летели, замирали на светофорах и в пробках, которые вдруг рассеивались в тумане. Набирали ход и шли без толчка, словно по масляному воздуху. И встречные огни машин проскакивали слева, под ними.
Шофер расплылся в кресле, и невозможно было вообразить, что он может поднять тяжелое тело, что может идти на собственных ногах по земле, сам по себе. Телом шофера представлялась не туша его в кресле, а весь автобус.
Павел Андреевич обмирал, когда автобус слишком уж разгонялся, как на взлетной полосе. Он не чувствовал ни толчка, ни рывка, когда скорость гасла, настолько точен был расчет шофера. Так только мысленно можно путешествовать. Или во сне.
Уже за полночь они свернули с пустой, будто остановившейся Ярославки на узкую проселочную дорогу. Она провела их сквозь спящую деревню, над которой горело несколько фонарей, затем - через лесок. И свет фар катился впереди волшебным клубком.
Лесок оборвался. Сразу за ним темнели коробки домов. Шлагбаум у переезда был поднят. Автобус остановился.
Павел Андреевич сошел первым. Он постоял, дождался, когда все ушли к своим домам, когда шофер закрыл дверь, развернул машину и уехал.
Рельсы блестели в электрическом свете. Холодало. В воздухе посверкивали ледяные искры. Павел Андреевич закурил. И если его видел кто-то из далекого темного окна, то думал, что ждет человек попутку к военному городку и вряд ли дождется в этот глухой час. И еще этот дальний наблюдатель - существующий или несуществующий? - мог заметить, что человек хотя и ждет, но без нетерпения. Наслаждается одиночеством, тишиной, по-настоящему темным, ночным небом, свежим загородным воздухом, легким морозцем.
Так оно и было. Все это Павел Андреевич чувствовал.
Отбросив окурок, он поднял с твердой, замерзшей земли сумку, закинул на плечо и пошел через переезд.
Неужели пешком? До городка, подумал бы наблюдатель.
Но сразу за переездом уже невидимый из окон Павел Андреевич взял вправо по мощенной широкими бетонными плитами дороге. Хрустел, проламывался под ногами тонкий ледок. И где-то, еще совсем далеко, гудел поезд.
Дорога вела к детприемнику или к детпропускнику, его называли так или иначе. Территория его была велика. Отгорожена кирпичной стеной, как средневековый город. Правда, с колючей проволокой по верху стены, с прожекторами и милицейской охраной, что отметало все поэтические сравнения из древней истории.
Свет прожекторов Павел Андреевич увидел издалека. Слышал он только свои шаги.
Под черным глазом видеокамеры Павел Андреевич нажал кнопку электрического звонка. Дверь отворилась через минуту. Пахнущий сонным теплом вооруженный охранник взял паспорт Павла Андреевича, сверил по журналу. Мирно тикали невидимые Павлу Андреевичу часы. Ручка шуршала по бумаге. Большая тень охранника забралась на потолок.
На экранах, перед которыми сидел и пил чай второй охранник, все было тихо. Ночь. Черные окна корпусов. Аллеи парка. Сверкание льдинок в воздухе. Бетонные плиты, на которых еще несколько минут назад стоял у входа Павел Андреевич.
Павел Андреевич шел аллеей, обсаженной кустами сирени. Ему навстречу бежала собака. В полной тишине слышались шаги Павла Андреевича да стук ее когтей. Она пробежала мимо, как призрак.
Дежурный в одноэтажном гостиничном корпусе смотрел телевизор. Он с неудовольствием оторвался от передачи и выдал Павлу Андреевичу ключи.
Если бы погасло вдруг электричество и наступила бы настоящая, первозданная тьма, если бы Павел Андреевич вдруг ослеп, он все равно дошел бы до своей комнаты. Он помнил дорогу к ней, не сказать, чтобы по запаху... В любом случае, по-звериному помнил, не рационально, не логически (пять шагов прямо, налево шесть...). Если и была логика в этой памяти, то логика сна.
Поворот ключа. Щелчок выключателя. Вспыхнувший под потолком свет.
Павел Андреевич увидел чистую комнатку. Свежим, нетронутым бельем пахнущую постель. Шкафчик. Стол с графином и опрокинутыми на поднос хрустально-чистыми стаканами. Пару стульев. Ни пылинки. Ни соринки.
На казенном столе стояла тарелка, прикрытая льняной салфеткой.
Павел Андреевич опустил сумку на пол. Стянул ботинки. Прошел к столу в протертых на пятках носках. Сел, расстегнул куртку. Снял шапку и кинул на постель.
Снег таял с ботинок и растекался лужицей у порога.
Павел Андреевич вытянул из-под куртки шарф и повесил на спинку стула. Посидел в полной неподвижности. Снял салфетку. Кладя ее на стол, он коснулся ледяной полированной поверхности.
Поднялся сдобный запах лежавших в тарелке пирожков. Павел Андреевич взял мягкий, в сладкой пыльце пирожок и надкусил. Пирожок был с яблоками. Почувствовав дикий голод, Павел Андреевич мгновенно проглотил пирожок. Съел еще пару. Успокоился.
