«А если она им ничего не скажет о звонке? Подумает, что это они ее на бабки развести решили?»
«Толково, — согласился генерал. — Они могут переругаться и с перепугу грохнуть Зою…»
«Стоит ли рисковать, Лев Константиныч?»
«Ну-у-у…, если привлечь еще одну условно боевую единицу…»
«Кешу что ли? — фыркнул Завьялов, все еще полный улётного впечатления от стилиста с кием в руках. — Ушлепок — полный!»
«Согласен. Не боец. Но если плюс к Кеше добавить вторую, более дееспособную половину, как раз одна условная единица и образуется».
«А кто у нас еще в запасе… Жюли?! Вы говорите об этой мелкой шавке?!»
«С отменными мозгами, между прочим, шавка. — Завьялову показалось, что генерал чуть-чуть обиделся за даму путешественницу и заступается. — Но дело в следующем. Жози — собака Карповой. Если поставить ее под окнами дяди Ваниной квартиры, заставить поскулить… Как думаешь, во двор за Жюли кто-нибудь выйдет? откроет дверь?»
Завьялов шлепнул ладонью о деревянную балюстраду крыльца:
«Молоток, твое превосходительство! Конечно выйдет! Подумают, что собака еще на парковке «Ладьи» попала в салон микроавтобуса, забилась под сиденье. Крошечная — фиг найдешь. Как только Жози, унюхавшая хозяйку, начнет скулить под окнами, за ней обязательно кто-то выйдет!»
«Вот именно. Звонить Сабине будем от дома дяди Вани. Как только кто-то из Грачевых поедет к Сабине в Москву, пускаем Жюли. Мы сами…»
«А если все же Сабина ничего не сообщит подельникам, не позовет на встречу с шантажистом! — перебил Завьялов. — Или они на нервах грохнут Зою?!»
«У нас нет выбора, Борис, — голос генерала звучал мрачно, но непреклонно. — Будем слушать под окнами, как только жизни Зои начнет что-то угрожать, предпримем меры».
«Какие?! Что мы сделаем?! Квартира на первом этаже, окна могут быть зарешечены, мы внутрь не попадем!»
«Позвоним в дверь, — жестко выговорил контрразведчик. — Когда за дверью непонятный посетитель, убивать сложнее».
«А если они вначале Зою зарежут, а потом к двери подойдут?!»
«Бросим на кухню гранату, — буднично ответил дедушка. — Надеюсь, Зою держат в комнате или ванной. Граната отвлечет внимание, резать, как-то неспособно станет…»
Завьялов обхватил голову руками!
Кошмар, кошмарный дикий сон! Все это происходит не с ним!!!
«Хватит лапать мою голову!»
«Лев Константиныч! У тебя, что — взаправду граната есть?!»
«Я, Боря, на минуточку, полгода белорусским партизаном был. Гранату тебе изобрету из зубного порошка и одеколона. Ты лучше дальше слушай…»
Жюли страдала. Жюли поносила.
Крошечное собачье тельце, извергая кильку, содрогалось под смородиновым кустом.
Супруг Капустин, в панике, носился от куста до дома — переносил туда-сюда жену. Жена отказывалась вылизываться под хвостом (синяя плюшевая юбочка, застиранная лично генералом, сушилась на включенном радиаторе вместе с кофточкой), Иннокентий отмывал четвероногую супругу в тазике.
Завьялову казалось, этот жуткий день так и не закончится: в довесок к полноценному кошмару прибавлялся элемент полноценной «черной» комедии.
— Вызывайте врача! — носился с женой на руках перепуганный стилист. — Немедленно вызывайте…
— Ветеринара?!?!
— Да хоть какого!! Жюли — умрет!!
Дабы, обожравшаяся кильки собачонка не скончалась назавтра от воспаления легких, Константиныч пожертвовал шерстяным свитером. Отрезал рукав, проковырял в нем четыре дырочки для лапок, на Жюли надел…
Позже, по тому же случаю, отрезался и второй рукав. Но, к счастью, обошлось без ветеринарии.
Жюли-Жози напоили разведенной марганцовкой. Понянчили. Спать уложили.
Константинович скомандовал «отбой!». «Всем по кроватям, завтра день тяжелый!»
Не тут-то было.
Как только Завьялов сел на большую генеральскую кровать на втором этаже, носок начал снимать, в дверь спальни поскреблись:
— Можно к вам, Борис Михайлович?
— Ну, — хмуро откликнулся Завянь. И заставил глаза оторваться от лежащей на прикроватной тумбочке, початой пачки «Беломора». Генерал, видать, закуривал, едва утром глаза продирал. Очнувшись сегодня в чужой ванной комнате — сразу же потребовал привычной дозы никотина. Едва с ума не свел.
Окаянная привычка. Бороться будет сложно.
— Борис Михайлович…, - в полутемную спальню, под слабый свет ночника, просочилось родное тело. — Нам надо поговорить.
То, что безупречный муж Капустин оставил, чуть было не скончавшуюся от диареи жену одну, показало — пришел за чем-то важным. Борис вздохнул, обратно натянул носок:
— Валяй, Кешастый. В чем проблема?
Родное тело-Кеша прошлось перед кроватью. Пальцы тискало, смущенно пыхтело, не решаясь о чем-то заговорить.
— Кеш. Спать пора, — напомнил Боря. — Что ты хочешь обсудить?
— Видите ли, Борис Михайлович, какое дело, — осторожно приступил интеллектуальный путешественник, — Я очень хотел бы вас попросить…, не могли бы вы…
— Короче!
— Не делайте из меня болвана в глазах жены! — выпалив, остановился перед Завьяловым стилист.
— То есть? — нахмурился Борис.
— Прошу вас. Не делайте из меня слабака и простофилю. Не обзывайтесь.
— Ну, предположим, я, вроде бы уже и так…
— Борис Михайлович! — заламывая руки, простонал Капустин. — Вы ничего не знаете! В нашем времени Жюли, это…, это тоже самое, что Зоя Карпова в вашем! Она известна, популярна, она могла бы выбрать в мужья — кого угодно! А выбрала меня…
Капустин огорченно сел на небольшую банкетку, свесил вниз могучие борины руки, закручинился…
— А как же получилось, что она в тебя влюбилась? — сочувственно (не вполне понимая кому сочувствует — толковой мадам Жюли, выбравшей в мужья вот этого валенка, или все-таки Капустину?) спросил Завянь.
— Она выходила замуж, — вздохнул стилист. — Перед свадьбой тысячи моих коллег-оформителей прислали ей…, так скажем — объемные модели-эскизы своих работ… Предложили варианты внешности, прочесок…
— Стоп, — заинтересованно перебил Завьялов. — Вы что там — не только с волосами мудрите, но еще и внешности в любой момент меняете?! Типа — губы надуваете?
— Ну что вы, Борис Михайлович, — грустно усмехнулся Кеша. — Следование каким-то там канонам — пережиток. В наше время цениться как раз — индивидуальность. Умение подчеркнуть неповторимость черт лица, придать им глубину и личностною многоликость — и есть моя задача. И достигается она совсем другими способами… Подсветкой, например. Невеста поворачивает голову, ее черты, меняясь, становятся либо возвышенно одухотворенными, либо бесподобно печальными… Если появляется слезинка, она сверкает хрусталем… Поверьте, это зрелище — волшебно!
Вспоминая свое время Капустин совершенно расстроился, Борис его приободрил:
— Получается, Жюли — в талант влюбилась?
— Ах, если бы! — плаксиво скуксился господин оформитель. — Борис Михайлович, после нашей свадьбы не было и дня, чтобы я не терзался мыслью — а вправду ли Жюли меня полюбила все сердцем?! Что если все произрастает исключительно из тяги к приключениям! Жюли когда-то, может быть еще в детстве, вообразила себя коварной, сбежавшей невестой, и как бы ни любила Стефана, сбежала из-под венца со мной лишь для того, чтобы испытать волнующее приключение!
— Ну, Кеша, Кеша, не перебарщивай, — смущенно произнес Завьялов. — Играть чужими чувствами ради личных острых впечатлений, это как-то…
— Да что вы понимаете, Борис Михалыч! — взвился на ноги куафер. — Что вы понимаете?! — остановился над, сидящим на постели Завьяловым, усмехнулся: — Вот вы думаете… Я знаю, Борис Михалыч, что вы о нас думаете. Парочка трусливых губошлепов приехала за впечатлениями. Сидят себе, понимаешь ли, где-то через сотни лет в удобных креслах, за чужими жизнями подглядывают…, да? — стилист прищурился.
— Ну предположим, — не стал лукавить Борис.
— Вот-вот. Сидим удобно, ничем не рискуем… А где нам рисковать, Борис Михалыч?! Техника безопасности доведена до совершенства. Преступность искоренили, едва отработали хроно-проникновения — кошелек сопрут, через полчаса хроно-полицейские уже назад все отмотали, воришку поймали до того, как он к чужому руку протянул… Эх, Борис Михалыч, Борис Михалыч…, - Капустин горестно махнул рукой. — Отец Жюли тот еще «Павел Максимович Карпов»… За его дочерью приглядывают, как у вас за Оружейной Палатой… Сбежать из-под венца — единственное приключение Жюли…
