Анна Иоанновна чувствовала себя в этот день хуже обыкновенного. Ее желтое, сильно отекшее лицо порою выражало невыносимое страдание. Доктора уже давно признали недуг императрицы неизлечимым, и только самовластный Бирон не хотел или не мог понять, что, причиняя императрице горе и тревогу, он этим самым ускоряет гибельную для него развязку.

– Эрнест! Ты чем-то расстроен? – почти заискивающим голосом спросила императрица, называя старого герцога прежним ласкательным именем, что она делала все реже и реже. – Что-нибудь случилось? Да?

– Ничего нового! – резко, почти крикнул в ответ гордый вельможа, совершенно забыв, что он говорит не с равным себе. – Случилось то же самое, что ежедневно случается при вашем дворе и при вашем слабом и неумелом управлении!.. Дерзкая девчонка, недовольная тем, что оскорбила меня и мою супругу-герцогиню, оскорбляет еще и вас и явно смеется над вашими приказами и распоряжениями!

– Я не понимаю, о ком ты говоришь, Эрнест!

– Не понимаете? Скажите пожалуйста!.. О ком же, как не о вашей возлюбленной племяннице, принцессе Анне, которая продолжает свои шашни с этим негодяем Линаром и под вашим носом переписывается с ним и назначает ему свидания!

– Переписывается? Свидания назначает?!.. Откуда ты берешь все это?

– Не по-вашему же мне сидеть и глазами хлопать, в то время как надо мной смеются и в грош не ставят моих приказаний!.. Я не в вас!.. Я все вижу и все знаю, что делается вокруг меня!..

– Но ведь ты сам говорил, что этого Линара скоро уберут?

– Да ведь еще не убрали!.. А между тем он к Анне Леопольдовне ежедневно записочки посылает и свидания ей назначает!

– Да ведь ты сам этого не видал?

– Еще бы я лично видел! Да я, кажется, на месте их обоих уложил бы.

– Ты забываешь, что говоришь о моей родной племяннице и о будущей наследнице русской короны.

– Тем хуже для вас, что вы не умели лучше воспитать свою близкую родственницу и надумали надеть российскую корону на такую пустую голову!

– Эрнест! Опомнись!..

– Не смотрите на меня так величественно и не меряйте меня такими строгими взглядами! Я, как вы хорошо знаете, не из трусливых, меня ничем не испугаете! Я повторяю вам: вы так распустили свою племянницу, что весь двор на нее пальцами указывает, и для нее было величайшим счастьем и почти спасением честное и блестящее замужество, которое я великодушно предлагал ей.

– Да ведь она выходит замуж… Это – вопрос решенный!

– Я не об этом замужестве говорю, – нетерпеливо топнул ногой Бирон. – Я говорю о своем сыне.

– Да! Но что ж мне было делать, если герцог Петр не сумел понравиться Анне?

– А этот немецкий идиот, вы думаете, сумеет приглянуться ей? – насмешливо спросил Бирон.

– Я этого не говорю, но этот вопрос решен окончательно, и все готово.

– Вплоть до коллекции ее любовных писем к этому накрахмаленному Линару… Приданое, надо признаться, довольно оригинальное!

– Ах, боже мой!.. Ты взялся выжить Линара от моего двора и выживай, как сам знаешь… Мне надоело слышать ежедневно одно и то же.

– Кто ж в этом виноват? Не я, конечно. Ведь не я приношу принцессе Анне письма ее любовника.

– Опомнись, герцог! Что ты говоришь?.. Какие выражения ты употребляешь?

– Ах, боже мой, какие нежности!.. Кому же, как не любовнику, посылают записочки и назначают ночные свидания?

– Докажи, что это так! Докажи! – в свою очередь вспылила императрица.

– Доказать нетрудно. Где в настоящую минуту ваша племянница?

– У себя в комнате, наверное; где же ей быть?

– А с кем она там беседует?

– С Юлией Менгден, вероятно. С кем же ей больше проводить время?

– Менгден зовут Юлианой, а не Юлией! – поправил герцог. – Что у вас за страсть искажать имена?

– При дворе все зовут ее Юлией, и я не хочу отставать от других, тем более что она на днях примет православие.

– Ну, крестинами занялись от нечего делать! – махнул рукой Бирон. – Вот уж подлинно, как ваша русская пословица говорит: «Чем бы ни тешился ребенок, лишь бы громко не кричал!»

– Такой пословицы нет, – рассмеялась императрица, – есть поговорка: «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало».

– Ну, не все ли равно, так или иначе выражается мужицкая глупость на вашем глупом русском языке? Я повторяю вам свой вопрос: с кем беседует в настоящую минуту ваша племянница?

– А я повторяю тебе, что не знаю… Ведь не станешь же ты уверять меня, что к ней в апартаменты прошел Линар?

– Еще бы он это позволил себе!.. Да я собственноручно ему ноги обломал бы. Нет-с, у вашей племянницы в данную минуту сидит ее горячая заступница и воспитательница, госпожа Адеркас.

– И в этом я не вижу ничего удивительного. Матильда всегда вместе с Анной. Они почти неразлучны, и хотя в последнее время ты, как мне известно, принимаешь все меры к тому, чтобы разъединить их…

– Я принимаю все меры к тому, чтобы спасти и вас, и честь вашего двора от публичного позора, которому ваша хваленая Матильда всеми силами потворствует и потакает! Она и сейчас отнесла принцессе Анне записку от ее возлюбленного.

– Ты опять, герцог? – почти строго заметила императрица.

– Да, опять и всегда, пока эта противная швейцарка будет проживать в пределах вашей империи.

– Я уже сказала тебе, что награжу и отпущу ее!

– А я нахожу, что ее следует не отпустить, а прямо прогнать, и уж, конечно, без всякой награды.

– Когда ты кого-нибудь невзлюбишь…

– То, стало быть, его любить не за что! – договорил сам герцог.

– Но она столько лет служила нам верой и правдой.

– Она и в настоящую минуту проявляет и эту «веру», и эту «правду». Она принесла и вручила вашей племяннице записку от Линара.

– Почему ты предполагаешь это?

– Я не предполагаю, я знаю!.. Какой я был бы правитель, если бы жил предположениями.

– Но… кто мог сказать тебе?

– Стены сказали мне, – останавливаясь пред императрицей, громко произнес Бирон. – Понимаете ли вы, стены! В правильно поставленном доме все стены говорят.

– Ты слишком подозрителен.

– Проверьте, если желаете! Я прямо и открыто заявляю всем, что Адеркас принесла принцессе записку от Линара относительно назначенного при дворе бала. Они всегда сговариваются, а теперь им это и подавно нужно, потому что эта старая лисица Адеркас отлично знает, что доживает последние дни при вашем дворе и с ее отъездом они лишатся самой усердной пособницы. Ваши придворные балы, при распущенности вашего двора, служат самым надежным пунктом соединения разрозненных сердец!

– Ты знаешь, что я первая вовсе не охотница до этих балов.

– Время прошло! – с желчной усмешкой дерзко заметил Бирон. – В былые годы вы не то говорили…

– И ты, сколько мне помнится, тоже не прочь был от балов? – тихо и покорно улыбнулась императрица.

Она ввиду увеличивавшейся болезни, а с нею и нервного раздражения положительно начинала бояться Бирона.

– Что толковать о прошлом!.. Нам настоящее интересно… Прожитого и пережитого не вернешь, сколько ни толкуй о нем!.. Назначенный бал должен отличаться блеском и оригинальностью. Он будет последним в настоящем сезоне. После него пора будет и на дачу собираться.

– Да, конечно!.. Но и без этого празднества можно было бы обойтись. Кому нужен этот бал?

– Он мне нужен!.. Я уже раз сказал вам, что он нужен лично мне, по моим соображениям, направленным, конечно, на вашу пользу. О себе я всего меньше думаю… Кстати, это будет и прощальным фестивалем для вашей племянницы, которая вскоре после него расстанется со своим возлюбленным, если только не ухитрится убежать вслед за ним за границу.

Императрица перекрестилась.

– Что это ты, герцог, неподобные какие вещи говоришь? Статочное ли дело принцессе крови с проходимцем немецким связаться и в чужие земли за ним следом убежать?

Она говорила от души, забыв, что перед нею стоял такой же «немецкий проходимец», тем же путем добившийся чуть не царских почестей в приютившем его государстве.