Даго привстал на одно колено, склонил голову и сказал на языке спалов, что был и языком лендицов:
— Я Даго, сын Бозы из рода спалов. Рождён я от обыкноыенной женщины из рода Землинов, но зачал меня великан Боза. Мне было предсказано, что когда-нибудь, ведомый Жаждой Деяний, вернусь я в родные края, чтобы принять все народы в своё пестование. Отдай мне, князь, Священную Андалу, а взамен ты получишь от меня свободу.
— Неужто подобным коварством Хельгунда возжелала отобрать у меня ещё и Андалу? — спросил Пепельноволосый.
В этот миг острый кинжал Зифики вонзился в спину Стира под левую лопатку и попал ему прямо в сердце. Норманнский воин не носил панциря и не ожидал смерти. Теперь же он упал лицом вниз на утоптанную землю пола, изо рта его потекла кровь.
Даго, казалось, даже не заметил этого. Он продолжил тем же самым ровным голосом, не подымаясь с колена:
— Князь мой и господин. Я, Даго, гонимый Жаждой Деяний, пребывал при дворе ромеев, где познакомился с «Книгой Громов и Молний» и научился искусству правления людьми. Бывал я в Старой и Новой Роме, садился за стол с цесарями и королями и бывал дружен с их сыновьями. Никогда не был я, и теперь не являюсь, ничьим слугой, но ведомо мне, что пора здесь создать сильное государство, державу.
— А зачем создавать державу? — перебил его Пепельноволосый. — Зачем создавать что-то, забирающее у людей свободу и гнетущее их будто тяжелая цепь на шее. Здешний народ не желает государства.
С нетерпением и гневом отвечал Даго:
— Господин мой, народ не всегда знает, что для него хорошо или плохо. Боги разговаривают с народом через его правителей. Неужто непонятно тебе, что пришло такое время, когда на свете творятся все новые и новые государства, и всё меньше остаётся ничейной земли? Если я не создам тут своей державы, придут чужаки и навяжут нам собственную власть. Так или иначе будет народ в неволе. Ибо нигде на свете нет, господин мой, свободы самой по себе. Истинной же ценой свободы бывает и неволя. Ты можешь и не передавать мне Священную Андалу, но знай, что дед твой, Нелюб, делал хорошо, хотя народу казалось, что это плохо. Ты же творил зло, а народ считал, будто это добро. Знай также, что если ты не передашь мне Андалу, всё равно я получу наследие князя Нелюба и построю здесь могучее государство, ибо так приказывает мне поступать нечто, чего я и сам назвать не могу. Отдай мне Священную Андалу, и ты получишь то, что сам хотел дать народу: свободу для самого себя. Иначе ты погибнешь от рук Хельгунды или своего же сына Аслака.
— Аслак не мой сын, — повысил голос Пепельноволосый. — Хельгунда хитростью и коварством взбунтовала против меня моих сыновей, а потом отравила их на пиру. Я последний из Пепельноволосых, которого видят людские глаза. Поднимись, Даго, с колен и садись за мой стол.
Даго уселся на лавке напротив Голуба. Только сейчас заметил он, что широкое княжеское одеяние из шитого золотом адамаска порвано и покрыто грязными пятнами. Старик хлопнул в ладоши, и из-за занавески показались две постаревшие и одетые в лохмотья наложницы. Они принесли серебряный и глиняный кубки и кувшин с мёдом. Так понял Даго, что повелитель этот был ограблен во всём, уу него украли даже величие власти.
— Чего ты хочешь от меня кроме Андалы? — спросил Пепельноволосый.
— Правды, — громко заявил Даго.
— Не ради ли этой правды ты убил стражника на моих глазах?
— В главе об исполнении власти, княже, сказано было, что если желаешь ударить врага, следует бить его в самое сердце.
Голубые глаза Пепельноволосого казались выцветшими и серыми будто его же волосы. Но после этих слов Даго они на какое-то мгновение вернули себе голубизну, точно так же вспыхнул и камень на лбу.
— Какой же правды ты желаешь? — Даже голос Пепельноволосого стал громче и яснее.
— Скажи мне, княже, кто так сильно унизил величие твоё?
Пепельноволосый наполнил кубки мёдом. Но Даго отодвинул от себя угощение. Никогда не брал он в рот напитка, если сам не приготовил его, или же вначале не испробовал его кто-то другой. Он пришел сюда за правдой, а не за приятным шумом в голове. вызванным мёдом. Но даже когда Голуб осушил свой кубок, Даго так и не прикоснулся к питью.
— Рассказывают, — дрожащим голосом начал князь, — что несколько десятков лет назад край лендицов пострадал от неурожая и нашествия сотен тысяч мышей. Рядом с нами жили гопеланы, народ богатый плодородными землями и солью, которая сама по себе богатство. Не было у лендицов чем платить за соль, так что пришлось им обходиться без неё, потому и начали они продаваться в неволю к гопеланам. А потом пришли лендицы к моему деду, Нелюбу Пепельноволосому, что жил в крепости Гнездо, и выбрали его своим князем. А потом пошли они на гопеланов и без всякого труда захватили их грады и все земли и положили руку свою на их солеварнях. Дед мой, Нелюб, глядел далёко и всё видел. Он встретил человека, сказавшего, что знает способ постройки градов более крепких, чем даже возведенных из камня. Так дед мой стал обладать тайной постройки крепостей из деревянных ящиков, соединяемых специальными зацепами и заполненных глиной или землею. Обратил он в невольников и лендицов, и гопеланов, и построил их силами три могучие крепости: своё родное Гнездо, Познанию и Крушвиц. Будто запором замкнул он этими крепостями дороги, ведущие с юга на север, с востока на запад, даже извечный тракт, называемый «лугийским», и взял в свои руки всю соляную торговлю. За это народ и прозвал его Нелюбом. После него правил мой отец, князь Нелюб Второй. Он укрепил эти три града так, что уже никто не мог захватить их. Но он же сделал и нечто большее. Он создал державу и чиновников. С тех пор уже не стало дарений, но каждый, что-либо имеющий: дом, огород или кусок земли, должен был платить ежегодную дань в княжескую казну. Таким вот образом отец мой добился большой военной мощи. Это он протянул руку к реке Висуле и сделал из неё дорогу в свет для нашей соли и нашего проса. И вот тут пришло моё время и моя власть. Меня назвали Голубом, так как я уменьшил ежегодную дань, чтобы народ меньше страдал от сборщиков. Уменьшил я и число наших войск, а две крепости, Познанию и Крушвиц, отдал не двенадцати своим сыновьям, но самым могущественным родам — Повалам и Дунинам, ибо так казалось мне справедливее. Меня не учили искусству править, не знал я и того, что жадность людская не знает меры, и много получающий желает еще больше. Взбунтовались против меня мои старосты — Дунины, Повалы и Лебеди с Суши, открыли границы для нападений эстам, для нашествия Крылатых и Длинноголовых людей. Грозят нам и идущие с востока марды. Потому и обратился я к правителю Юмно, князю Хоку, и попросил у него руку дочери его, Хельгунды. Он прислал её мне вместе со ста пятидесятью воинами. Должны были прибыть склавины, но это были только норманны, языка которых я не знал. Никогда Хельгунда не была со мною в постели, но она отравила моих сыновей, а своего выродка Аслака объявила моим сыном. Это она заключила договор с Повалами и Лебедями, а меня сослала сюда, в башню.
— А твой народ, княже? Ведь это он назвал тебя Голубом.
— Ты говорил мне, будто отец твой — великан Боза, но мать твоя обычная женщина из рода Землинов. Разве не ведомо тебе, что Землины — это народ карлов? Разве не ясно тебе, что в нас течет кровь великанов и кровь карлов? Бывают мгновения, когда говорит в нас сила великанов, но приходят годы, когда сила наша мельчает. Народ, которым мечтаешь ты править, ненавидит всяческую власть и послушание к величию этой власти. Эта земля порождает лестков, грабящих эту страну, как когда-то мыши угробили урожай лендицов. Каждый живущий здесь завидует соседу, его достатку и красоте женщин. Всякий ненавидит всякого, даже того, кого еще вчера называл Голубом. Я устал от этой правды, Даго, и за свободу отдам тебе Священную Андалу. Я знаю такое место, куда уплыву, если ты дашь мне лодку и немного еды. Я уйду в забытьё вместе со всем своим достатком: бронзовыми брусками, тремя готскими монетами и двумя женщинами. Я хочу вещать беды как никому не ведомый ворожей. Позволишь ли ты мне это?
