«Политика юбки» давала свои результаты. Поляки все более влияли на немецкую оккупационную администрацию, на всяких там крайсгауптманов, ляндкомиссаров и ляндвиртов. Лучше образованные чем украинцы, имея больше людей, знающих немецкий язык, львовские поляки становились для немецких оккупантов незаменимыми специалистами на многих участках хозяйственной жизни города.

Война ослабляет общественную мораль, кроме того, немецкие оккупационные власти ненавязчиво способствовали деморализации молодежи, в частности городской, потому что деревня твердо соблюдала консервативные устои. Алкоголь выдавался на работе в виде премий. Или, например, специально распространялся полупорнографический иллюстрированный журнал под названием «Fala». Как никогда, при молчаливом согласии властей, широко процветала проституция. Однако свести интерес городской молодежи к алкоголю и сексу гитлеровцам, как они не старались, не удалось. Зато успешно удалось охватить львовскую молодежь киноманией. В период оккупации кинотеатры были переполнены. Технику дублирования тогда не знали и для населения Генерального Губернаторства выпускали фильмы с субтитрами на двух языках: польском и украинском. В советские времена, к слову, кинофильмы демонстрировались только на русском. Во Львове действовало четыре кинотеатра. Самый большой украинский кинозал находился в музыкальном институте им. Лысенко и назывался «Одеон». Второй был на улице Зеленой (позже назывался «Зірка» — «Звезда»), а два других, с небольшими залами, — где-то в пригороде. Два кинотеатра на главных улицах города (позже «Украина» и «Спартак») обслуживали только немцев, а все остальные были польскими, в том числе и такой большой кинозал, как «Сьвит» (тепер театр Армии) и самый большой во Львове кинозал «Рокс» (Клуб железнодорожников). Демонстрировались многочисленные развлекательные фильмы немецкой киностудии «Дефа», а так же фильмы предвоенных польских студий, если режиссерами были не евреи. Попытки руководства польского подполья отвадить молодежь от оккупационных кинотеатров не увенчалась успехом, зрительные залы, как уже отмечалось, были переполнены. Призыв подполья: «Tylko świnie siedą w kinie» (Только свиньи сидят в кино) — абсолютно не сработал. Наверно, молодежь инстинктивно пыталась отгородится иллюзией кино от жестокой действительности. Спустя, после войны, эти же развлекательные фильмы, но уже с российскими титрами, демонстрировались во Львове как трофейные. Самым популярным был фильм «Die Frau meines Traum», который в советском прокате назывался «Девушка моей мечты».

В начале каждого сеанса демонстрировали еженедельный киножурнал, называемый «Wochenschau», который начинался пафосным восклицанием диктора: «Виктория! Немцы воюют и побеждают на всех фронтах!». Одновременно на экране появлялась большая буква «V». Иногда перед фильмом показывали коротенькие сюжеты на местные темы. Постоянной пропагандистской темой был ролик о евреях и опасность сыпного тифа. Выглядел он так: в подъезде дома стоят пять-шесть пейсатых евреев в традиционных черных шляпах и о чем-то оживленно разговаривают. Все время евреи неспокойно пошатываются или ритмически качаются, как это делают при молитве. Вдруг с улицы в подъезд заходит дама — яркая блондинка в дорогих мехах. Молодые евреи не обращают на нее никакого внимания и продолжают разговаривать. Блондинка с гримасой отвращения вынуждена их растолкать, чтобы пройти вглубь дома к лестнице. Когда она миновала евреев, крупным планом показано, как по ее меху ползет большая вошь. А на экране появляются титры предупреждения: «Вши переносят сыпной тиф, евреи разносчики вшей!».

Как уже упоминалось, в 1942 году Львов оказался в глубоком тылу, тут даже почти отменили затемнение от возможных авиационных налетов. По вечерам улицы освещались газовыми фонарями. Поэтому заработали не только кинотеатры, но и коммунальные службы города. Например, на улице Шпитальной, возобновила работу городская баня, предназначенная для войск гарнизона. Именно возле этой бани я в последний раз видел большое столпотворение львовских евреев.

Как-то вечером, проходя мимо бани, я увидел еврейских заключенных из Яновского лагеря, которых привели помыться. Охраняли их несколько немцев, суровая с виду еврейская полиция и наряд «аскаров». «Аскары» в черных шинелях с серыми воротниками и серыми манжетами выглядели зловеще экзотически. Разговаривали между собой «аскары» (я специально прислушивался) на русском языке. Некоторых из них, с раскосыми глазами, можно было принять за настоящих азиатов. Повторяю, отдельные еврейские авторы любят лагерных охранников российского происхождения перекрестить в украинских, или употреблять нейтральное выражение «власовцы».

Я начал всматриваться в колонну заключенных с надеждой увидеть кого-нибудь из знакомых. Но напрасно. Впечатляло то, что все лагерники были на одно лицо. Почему-то все одинакового роста, более-менее одного возраста, худющие, почти высохшие, одетые в дешевенькую мужскую робу, очень похожие на родных братьев. Впечатление усиливало общее невыносимо страдальческое выражение их лиц. Евреи смотрели на нас, случайных прохожих, большими, страдальческими глазами обреченных на близкую смерть людей. Людей из настоящего дома смерти, из которого нет возвращения.

Зарычали собаки, — «аскары» еле сдерживали на поводках свирепых служебных овчарок. Немец подал команду, и под надзором суровой еврейской полиции колонна исчезла в бане.

— Почему они не пробуют убежать? — спросил какой-то прохожий.

— Куда им бежать и к кому? — послышался ответ. — Ведь за укрывательство евреев — смертная казнь.

— У них круговая порука, если убежит один — расстреляют двадцать, — добавил кто-то.

Сосед с первого этажа (у него была необычная, наверно, немецкого происхождения, фамилия Ирли) принадлежал к тайной организации польской Армии Краевой (АК), которую в разговорах называли кратко — «ака». Во Львов Ирли приехал перед войной откуда-то из Силезии, с территории, которая отошла к Рейху. Несмотря на инвалидность — во время Шленского восстания в 1921 году он лишился ноги, — Юзеф Ирли начал во Львове активную подпольную деятельность. Он стал специалистом по подделке документов.

Его незаметная, скромная жена, редко показывалась на людях, у нее была тяжелая форма туберкулеза. Детей у них не было. Несколько раз Ирли просил меня отнести по разным адресам какие-то записки, пока об этом не узнал мой отец и запретил, подозревая (и правильно), что таким образом меня невольно втягивают в аковскую курьерскую службу. Подпольщик-романтик проявлял необузданный прозелетизм и стремился втянуть как можно больше сторонников в свою борьбу. Он охотно вступал в разъяснительные беседы на политические темы с соседями и знакомыми, распространял подпольную газетку «Biuletyc Ziemi Czerwiecskiej» пытался привлечь соседей к конспиративной работе. Жители-поляки нашего дома, хоть и были искренними патриотами, придерживались рассудительности и к опасной подпольной работе не торопились.

Ирли не любил ни евреев, ни украинцев. Он постоянно повторял, что евреи действуют во вред Польше, а украинцы являются ее заклятыми врагами. Когда в апреле 1943 года распространилась весть о выявлении массовых захоронений расстрелянных пленных польских офицеров около поселка Катынь на Смоленщине, Ирли утверждал, что это не иначе, как дело еврейского ума, потому что, мол, в одиночку добродушный «Иван до этого бы не додумался». По этому поводу вспыхивали жаркие споры, потому что мой отец да и другие соседи считали, что москали способны на любые преступления и в нечеловеческой жестокости и зверствах не уступают немцам, только лучше научились маскироваться. Вообще тема Катыни возбудила тогдашнее польское общество — ведь во Львове проживало немало родственников расстрелянных пленных. Коммунистическая контрпропаганда пыталась приписать это преступление немцам. Даже российский православный Патриарх торжественно заверял, не протерши свои глаза, что массовый расстрел офицеров — дело рук немцев. Однако львовяне не имели ни малейшего сомнения, кто тут в самом деле виноват. Внезапное прекращение переписки с офицерами в мирном 1940 году подтверждало доказательства, что пленных замучили опричники из НКВД именно тогда. Красный Крест регулярно публиковал в польскоязычных газетах длиннющие списки расстрелянных. В тех списках было немало львовян. Немецкие власти подняли вокруг катынского расстрела большой пропагандистский шум в прессе и по радио. В кинотеатрах после окончания каждого сеанса с экрана звучал призыв: «Pamiętaj o zbrodni w lasku pod Katyniem!» (Помни о преступлении в лесу под Катынью). Этот призыв к памяти гнетуще влиял на польские сердца.