– Скажите мне, где я ошиблась.

Нибонс буквально швырнул ей отчет о вскрытии.

– Предположим, леди Ронсли, что ваша теория верна. Предположим, что болезнь миссис Камойз явилась следствием удара по голове, полученного задолго до первых симптомов безумия, вызванного травмой. Какая разница? Вам, кажется, не приходило в голову, что сын унаследовал характер, а вместе с ним и предрасположенность к пагубному образу жизни. Вы не приняли в расчет дегенеративную мораль вашего пациента, его иррациональное поведение и дикарскую внешность. Для нас не имеет значения, каким образом возникло начальное поражение, раз эти симптомы явно указывают на прогрессирующий распад личности.

Терпение у Гвендолин лопнуло.

– Мой муж никогда не был ни дегенератом, ни иррациональным, – возмущенно сказала она. – У него мощный инстинкт самосохранения, иначе он бы и месяца не выжил в трущобах Лондона, не говоря уже о годах. Не могу поверить, что вы, ученый, объявляете его сумасшедшим лишь на основании длины волос.

И она вышла с гордо поднятой головой.

Лорд Ронсли не знал, что его жена ссорилась с доктором Нибонсом в то время, когда по идее должна выбирать с Хоскинсом место для больницы и отчаянно спорить с ним, ибо слуге было приказано находить недостатки во всех предложенных вариантах и не отпускать хозяйку до пяти часов.

Не подозревая, что Гвендолин мчится домой, игнорируя попытки Хоскинса задержать ее, Дориан разговаривал в библиотеке с доктором Эвершемом, на удивление молодым и воспитанным человеком.

Внимательно прочитав записи Гвендолин, доктор изучающе взглянул на графа.

– Она права в отношении болезни вашей матери.

Схожие предположения возникли и у меня, когда я про читал ваше письмо и копии документов Борсона. – Эвершем улыбнулся. – У вас красивый почерк, милорд.

– Оставим в покое мой почерк. Вы собирались рассказать мне о том, что узнали в Глостершире.

Оказалось, по пути доктор еще заехал в Ронсли-Холл, чтобы узнать побольше об Амните Камойз. Отчасти из-за профессионального любопытства, а еще из-за почти молитвенных похвал, которые Берти Трент расточал своему другу, описывая его благородные и героические качества. В поместье у них ушло несколько дней на то, чтобы найти горничную миссис Камойз.

– Я должен говорить с вами деликатно или откровенно?

У Дориана екнуло сердце.

– Откровенно, пожалуйста.

– У вашей матери был роман с вашим дядей Хьюго, – спокойно произнес Эвершем. – Во время их свидания в прачечной к ним вбежала горничная, чтобы предупредить о неожиданном приезде вашего деда. Миссис Камойз запаниковала, поскользнулась и ударилась головой о каменный пол. Так как она быстро пришла в себя, доктора решили не вызывать… чтобы сохранить в тайне причины травмы.

Эвершем говорил о сотрясениях, которые чреваты внутренними повреждениями, хотя внешне это никак не проявляется, и явные симптомы заболевания отсутствуют в течение недель, месяцев или лет, а потом уже трудно связать болезнь с тем вроде бы незначительным давним эпизодом; Таким образом, миссис Камойз был поставлен ошибочный диагноз: упадок сил или конституциональное расстройство.

– Вам, может быть, неизвестны функции мозга…

– Я знаю, как он работает, – прервал Дориан. – Жена объяснила мне, когда рассказывала о нервных срывах.

Эвершем кивнул:

– Нервные срывы появляются как в результате травм, так и при ряде других заболеваний. Но дело в том, милорд, что у вашей матери было очень серьезное сотрясение мозга, а его невозможно передать по наследству. – Эвершем взял листок, исписанный неровным почерком Гвендолин. – Более того, ее светлость не обнаружила у вас ни одного классического симптома дегенерации мозга.

И неудивительно. Ей нечего было обнаруживать. Вы в отличной форме, особенно для представителя высшего общества. Ваш мозг превосходно работает. Ваш почерк, говорящий о великолепном моторном контроле, и логичное описание эмоционально значимых обстоятельств вашей жизни не оставляют ни капли сомнений. – Эвершем снова заглянул в листок. – Миледи не заметила у вас ни усталости, ни летаргии, ни сонливости, ни беспокойства.

Никаких проблем с концентрацией внимания, о чем свидетельствуют ваши предложения по строительству больницы. Насколько я понимаю, репродуктивные функции… э… действуют. – Он улыбнулся. – Поздравляю, милорд. У вас впереди приятное событие, не так ли?

Его светлость мог осознать лишь то, что не унаследовал сотрясение мозга. Ему потребовалось еще несколько секунд, чтобы понять остальное, и еще минута, чтобы заговорить.

– Что вы сказали? – выдохнул он. – Впереди?..

У меня… Вы… Может, вы забыли про галлюцинации?

«Зрительные химеры». «Сначала ты видишь звезды, а потом возникает боль». Физиологический феномен, характерный для ряда невралгических заболеваний, как сказала моя жена.

Эвершем кивнул:

– Она права. Типичные признаки. И симптомы классической мигрени. Как я понимаю, именно от нее вы и страдаете.

– Мигрень? – переспросил Дориан. – То есть… головная боль?

– Не простая головная боль, которую имеет в виду большинство людей, а тяжелые, истощающие приступы.

Но они не смертельны.

– Вы хотите сказать, что все это время… – Дориан покраснел. – Все эти месяцы, когда я изображал из себя героя трагедии… я страдал от обычной головной боли?

Эвершем нахмурился, положил лист на стопку, выровнял ее, а Дориан ждал, что последует за этой паузой.

Ведь его головные боли не смертельны. Тогда почему он молчит?

Гвендолин показалось, что она слышала голос мужа, но когда подошла к дверям библиотеки, там было тихо.

Едва она взялась за ручку, как раздался знакомый мужской голос:

– Хотел бы и обнадежить вас, но не могу. Эта болезнь неизлечима, милорд, и хотя ее изучали столетиями, она все еще остается для науки загадкой. Я не встречал двух похожих больных. К огромному сожалению, не могу обещать вам излечение. Не могу обещать я того, что она не перейдет к вашим детям, ибо, как уже доказано, она наследственная.

Гвендолин вскрикнула. К ней повернулись две мужские головы, и, прежде чем она успела закрыть дверь, на нее уставились две пары глаз: одни – голубые, другие – золотистые.

– О, извините. Я не хотела вам мешать…

Ничего не видя от слез, она промчалась через холл, открыла входную дверь, сбежала по лестнице и налетела на Берти.

– Ну, Гвен, куда ты?.. – начал тот.

Но она шмыгнула мимо, бросилась к его лошади, которую держал один из конюхов, и выхватила поводья.

– Гвен, что случилось? – удивился подскочивший Берти.

– Помоги мне сесть на лошадь, – попросила она.

Кузен наклонился и подставил ей руки.

– Только не говори, что Кот опять сбежал. Я думал, они с Эвершемом поладили, и ехал, чтобы сказать об этом Дейну, когда увидел, как ты подъезжаешь к дому, и был несказанно удивлен. Предполагалось, что ты в…

– Гвендолин!

– А вон и Кот. Не убежал. Тогда что ты…

– Отпусти мою ногу, Берти.

Тот выполнил приказ, но Дориан уже ухватился за стремя.

– Дорогая, я не знал, что ты…

– Я… немного… не в себе… – выдавила она. – Мне нужно… проехаться верхом.

– Тебе нужен крепкий чай. Я понимаю, увидев Эвершема, ты испытала шок, но…

– О, лучше бы он никогда не приезжал! – воскликнула Гвендолин, заливаясь слезами. – Хотя это глупо, всегда лучше знать… факты. А ты сделал меня… такой счастливой… Я люблю тебя… и буду любить всегда, не… не важно, что слу-случится…

Она больше не могла говорить и, когда Дориан снял ее с лошади, только прижалась к нему, задыхаясь от рыданий.

– Я люблю тебя, моя радость, всем сердцем, – нежно сказал тот. – Но мне кажется, ты все перепутала.

– Нет, я слышала… Эвершем сказал… а он знает лучше всех. Он необыкновенный врач. Неизлечима, сказал он. Нибонс был прав, а я ошибалась…

– Конечно, перепутала. – Дориан погладил жену по голове. – И лондонские специалисты, и Нибонс, и Борсон ошибались. Как и я. Ты разбираешься лучше всех.