В школе пахло паркетной мастикой и табачным дымом из туалетов. Классная руководительница, невысокая и решительная женщина, крепко пожала Пашину ладонь и распахнула дверь в класс. Дети встали. Паша откашлялся. Он коротко рассказал о боевом пути его воинской части, потыкал ручкой в карту Афганистана. На вопрос о наградах буркнул привычно:
— Было дело.
И, отмучившись, ретировался в учительскую. Там был чай и песочные пирожные. Завуч чёркнула на райвоенкоматовской бумажке и лихо шлёпнула печать. Какая-то учительница смотрела оценивающе на Пашу и, обернувшись к подружке, произнесла со значением:
— А мне знакомый полковник рассказывал, что Там, — она потыкала пальцем в расписание уроков, — творилось чёрт знает что. Наркотики, убийства, вот и Сахаров об этом вчера говорил. Видели?
Её подружка усмехнулась и спросила Пашу:
— А вы стреляли в людей?
Паша запил чаем сухое пирожное и кивнул.
— Господи, какой ужас, — протянула она и вышла из учительской. Её колготки скрипели на каждом шагу.
Ночью Паше снилось, что патроны кончились. Крик его был страшен и протяжен. Жена толкнула его в бок локтем. Он встал вышел на кухню. Ночью было тихо, только тихонько где-то тренькала гитара. Сигарета горчила. Из крана капала вода. И он почему-то вспоминал, как они стырили с зёмой тушёнки и нажрались от пуза, а потом пили чуть тёплый чай, пахнувший хлоркой и, опустив ноги в канаву с проточной водой, курили. Было приятно шевелить пальцами в холодной воде, а крепко скрученная козья ножка вместе с дымом уносила далеко, и было на душе светло, грустно, и мечталось о Чистых Прудах, виделись лебеди и слышался звон трамваев. Паша вдавил в консервную банку окурок, поправил сползающие трусы и отправился в свою комнату, что за ржавым корытом и тусклой коридорной лампочкой.
Про зубы
Ведякин ворвался в общагу, как раненная в задницу рысь. Его усы, плацдарм для мандовошек, по замечанию начальника штаба подполковника Чекасина, топорщились, как стрелки будильника.
— Вы тут пиво пьёте, как лошади, и ссыте, как кони, а у нас в полку практикантка медичка. Стоматолог, между прочим! Будущий. На практику прислали! Глаза ВО! Фигуристая. Завтра зубы будет осматривать у личного состава. На предмет лечения или удаления, — и капитан Ведякин нервно закурил. — А у меня не болят.
Балов в полку предусмотрено не было. Не царская армия. Да и с паркетом трудности. Нету его. Народ жил квадратно-гнездовым методом. А те, кто не женатые, ютились в общаге. Солдатам было проще, у них была казарма и мечта о дембеле. Армия. Это вам не гражданка. Некогда рассусоливать. Сунул, вынул и пошёл — боевой и политической подготовкой заниматься.
На следующий день Ведякин бегал по городку, добывая спирт. По его логике, все медики любят спирт. Медицина без спирта не бывает. А как знакомиться с девушкой? Ей налить надо, привычное… для разговора и вообще… расположить, так сказать. По-трезвому это не бывает. Спирт был у майора Родина. Который, пожевав губами, произнёс тираду, что спирт сушит, а Ведякин не мелиоратор, а офицер, и здесь воинская часть, а не белорусские болота.
Майор отслужил двадцать три календаря и говорил загадками. Отслужите столько, ещё не так говорить будете, а так, что любой психиатр чокнется. Ночью капитан Ведякин меня разбудил и радостно сообщил, что у него, кажется, болит зуб. До утра он строил планы, как войдёт в контакт с практиканткой и заживёт с ней здоровой половой жизнью. Романтик, а не советский
офицер.
После развода он помчался в санчасть. Там его ждало Разочарование. Жена начальника штаба, который подполковник по фамилии Чекасин. Она была нашим полковым доктором. Мастер, можно сказать на всю голову, не говоря о других частях тела. Крупная такая женщина. В белом халате, всегда застёгнутом на одну пуговицу. Остальные пуговицы не удержались, отлетели при глубоком вдохе. Капитан Ведякин понял, что офицеры умирают сидя. В зубоврачебном кресле. Встать ему не давала рука докторши, что глыбой давила на его хрупкое плечико.
— А где практикантка? Ну такая! — Ведякин показал руками какая.
— Руки на колени, капитан! Осмотрела вчера личный состав и уехала. В город. Шире рот! Где болит?
— A!!! — и капитан ткнул пальцем в щёку. В левую. Хотя мог бы и в правую. И это было ошибкой.
— Так у вас дупло! — сказала врачиха.
«Дятел ты, а не врач», — подумалось офицеру. И это было последнее… сознание померкло. Инстинкты остались.
Полк содрогнулся Два раза. От крика. Первый? Когда доктор ошиблась и вырвала здоровый зуб. Второй, когда с дуплом. Хотя дупла там не оказалось. Зубы чистить надо, вот что я вам скажу.
Потом капитан Ведякин жалобно скулил. В соседней части «Красная Звезда» завыли собаки, их там растили для службы в Советской армии. Сочувствовали. У военнослужащих солидарность очень развита. С тех пор капитан Ведякин пришепётывал, а когда он говорил в сердцах:
— Зубы выдру, сука! — то его лицо становилось таким, что оскал мирового империализма казался детской улыбкой.
Авиатор и подводник
Палыч любил рыбалку. Но это редко удавалось. Вы пробовали ловить рыбу из подводной лодки? Нет, конечно. Палыч тоже идиотом не был. Был капитаном третьего ранга и штурманом от Бога. Был любим и обласкан начальством.
***
Петрович был невысокого роста, терпеть не мог море. Потому что у него сорвало поплавок, когда он лихо на редане хотел подскочить к причалу. Это лётное происшествие громко обсуждалось. Девушка, ради которой был затеян этот рискованный трюк, громко смеялась, вскидывала руки и хлопала по коленкам. Коленки были красивые. Да и девушка тоже.
Три часа Петрович слушал Георга Отца «Смейся, паяц, над разбитой любовью». Боль прошла, осадок остался. Тяжело невысокому человеку найти себе подругу жизни.
***
Палыч и Петрович дружили. В полярной авиации и на подводном флоте свои законы дружбы. Друг — это Друг. Этим всё сказано. Если Палыч просил Петровича подбросить на клёвое место, то последний высаживал его на берегу заливчика. На обратном пути забирал его и слушал рыбацкие истории. Потом они выпивали и травили байки. И было им хорошо.
***
Петрович познакомился в Питере с Викторией, когда он, морщась от боли в ногах, рассматривал картину какого-то Матиса.
— Гомики, наверное, — думалось ему, глядя на красные фигуры. Больше ему понравились скульптуры Майоля, клёвые тётки, жопастенькие.
Виктория была хрупкая, но корма у неё была! Как у скульптурных тёток. Петрович рассказывал ей о полярных льдах, о грохоте льдин, о караванах, которым он указывал дорогу.
Виктория ему понравилась. Виктории Петрович понравился тоже, такой крепенький, как гриб-боровичок. И говорит смешно.
Целовались они самозабвенно.
***
Викторию он должен был встретить в аэропорту. Свадьба была назначена на вечер пятницы. Срочный вылет был неожиданным.
— Да, ладно, — сказало Начальство, — один подскок, вечером домой, а на следующий день встречай не-
весту.
Север есть Север. Погода была нелётной. Категорически нелётной.
***
Подводная лодка готовилась к отплытию. Палыч уломал командира, и Петровича разместили в подводной лодке. Без комфорта, но всего-то ночь ходу, утром на базе, а там на «Газоне» максимум час. Делов-то.
Петрович завалился спать, благодаря Бога, что есть друзья на белом свете.
Ночью пришёл секретный сигнал. Командир распечатал указанный в шифровке конверт. Лодка ушла в автономное плаванье на две недели к Северному полюсу.
Доктор торжественно принес 500 граммов спирта, командир, вздохнув, отдал бутылку «Двина», офицеры скинулись кто чем мог.
Когда Петрович открыл глаза и осознал, то потребовал Георга Отца.
Просьбу исполнить не могли, режим молчания.
— Смейся, подводник, над разбитой любовью, — выдохнул авиатор.
