Если бы меня кто-нибудь спросил, когда это все началось, я бы не смог ответить на поставленный вопрос, даже, если бы очень постарался.

Когда эта невыносимая гриффиндорская всезнайка заполнила каждую клеточку моего сердца и надежно впечаталась в мой мозг?

О, один Мерлин знает, сколько бессонных ночей я провел, думая об этой девчонке! Корил всех: ее, себя, общественность. Я чувствовал себя извращенцем, ведь меня, уже не юнца, привлекала совсем еще девочка. Она притягивала к себе все мои взгляды, все мое внимание.

Я наблюдал за ней с первого курса, скрепя зубами от ярости и боли, что не родился лет на двадцать позже. Чтобы не было этой удушающей разницы в возрасте.

Какую щемящую, болезненную радость я ощутил, когда увидел, как этот нетронутый цветочек начинает поднимать свой бутон, готовый вот-вот распуститься. Четвертый курс. Святочный бал. Моя девочка была великолепна: нежная, прекрасная, так мило улыбающаяся всем… и даже мне.

И досталась другому. Я чувствовал, как сердце предательски сжимается, когда руки Крама кружили ее в вальсе, обнимали за тонкую талию, невзначай прикасались к обнаженным плечам. Я чувствовал, как злоба перекашивает мою и так безобразную физиономию. Невыносимо. Просто невыносимо смотреть. Быть наблюдателем и не иметь возможности прикоснуться, быть рядом, даже на танец я не имею права: никто не поймет, если профессор закружит в танце юную четверокурсницу. Поэтому приходилось оставаться зрителем.

Моя девочка становилась краше, и многие парни начали за ней увиваться. Один Кормак чего стоил! Хотелось снести его тупую голову, видя, какие страстные и недвусмысленные взгляды он бросал на нее. Гермиона такая хрупкая, такая восхитительно нежная… А когда он к ней приставал на балу у Слизнорта… Я хотел придушить парнишку голыми руками. Единственное, что останавливало — реакция Гермионы на его домогательства. Она просто сбежала. А моя жуткая ревность сразу же угомонилась. Но ненадолго…

Моя маленькая девочка исчезла с двумя молодыми парнями и скиталась не понятно где… Я чуть с ума не сошел от беспокойства за ее жизнь, ведь за ними охотились все! Я чуть не свихнулся от ревности, ведь мой воспаленный мозг рисовал такие картины! Пошлые и гадкие. Я опять нарек себя извращенцем. Кажется, мне срочно нужна была женщина. Но я никого не хотел. Никого. Только ее. Мою Гермиону.

Мысленно я давно имел на нее права… В моих гадких мыслишках.

Порой я себя ненавидел и желал смерти. И почти увидел ее. Но даже на пороге в иной мир я не мог наслаждаться вниманием моей девочки, которая поливала слезами мое почти охладевшее тело. Нужно было выполнить задание Альбуса и сосредоточиться на Поттере и воспоминаниях для него. Меня спасли. Вытащили с того света.

Сразу я ненавидел за это моих спасителей, а потом понял, что в этом есть плюсы: я мог наслаждаться моей девочкой еще один год…последний год она будет рядом. А потом уедет во взрослую жизнь. Хотя куда уже взрослее… После этой войны.

Ее седьмой курс летел с непозволительно стремительной скоростью.

Я скрежетал зубами и мечтал остановить или хотя бы замедлить время!

Как я радовался, когда пошел слух по коридорам Хогвартса о том, что два народных героя — Грейнджер и Уизли-разорвали свои многострадальные отношения! О, я просто пребывал в экстазе!

Потому что раз за разом представлял его неловкие руки на теле моей все еще такой невинной девочки. Было немного больно от осознания того, что она уже такая взрослая, наверняка уже переступившая барьер невинности. Такая взрослая и все равно не моя. Ведь Гермиона взрослеет, а я старею.

Сам не знаю, как родилась эта бредовая идея: завалить отличницу на своем выпускном экзамене. В тот момент я не заботился о ее чувствах, не думал, как Гермиона будет переживать первую неудачу в учебе.

Я мог думать только о том, что каждая попытка пересдать Зельеварение — это наша очередная встреча. Наедине, между прочим. Я поставил удовлетворительную отметку всем, кроме нее. Найти причину оказалось не просто, но такой дотошный скряга, как я, блестяще справился с задачей. И только увидев перекошенное от отчаяния и непонимания личико любимой, я сообразил, что перегнул палку.

Но маятник был запущен: я не мог остановиться.

На пересдаче я наблюдал за ней исподтишка, прячась за каким-то фолиантом, из которого не был в состоянии прочесть ни строчки. Я с восхищением наблюдал, как она своими аккуратными, нежными пальчиками разбирает ингредиенты, как ее шикарные локоны обрамляют личико, когда она склоняется над котлом… Во вторую пересдачу она собрала свою шикарную гриву в огромный, беспорядочный пучок: теперь я видел ее прекрасную, почти лебединую шею. Я хотел подойти и коснуться поцелуем этой нежной кожи… Она такая хрупкая, моя девочка… моя Гермиона.

О, как меня взбудоражила ее попытка доказать свою правоту! Во мне боролись два человека: один хотел обнять и успокоить это огорченную девушку, а второй просто прыгал от радости, видя новый, решительный, такой возбуждающий блеск в ее глазах! Хотелось спорить, но она меня вычислила, поняла, что я специально заваливаю экзамен. Как объяснить, что я просто хочу, чтобы она осталась рядом?

И грубые слова слетели с моего поганого языка.

Она меня ударила! Моя маленькая львица набросилась на меня с кулачками! Такая яростная и такая уязвимая! Била и рыдала одновременно.

Пришлось ее немного встряхнуть: я просто ощущал себя на седьмом небе от счастья, когда обнял мою юную гриффиндорку: даже сквозь кучу одежды я чувствовал жар ее тела. Но кроме физического желания, мне хотелось успокоить, утешить. Я чудовище: сам довел до слез любимую, а теперь их утираю. Когда девушка потеряла сознание, я не на шутку перепугался и немедленно трансгрессировал с ней к Помфри.

Все обошлось небольшим нервным срывом. Моя любовь приносит ей несчастье и проблемы. Я идиот. Вот тут я начал сомневаться: так ли хорош мой план?

Не знаю, какого черта мы с Альбусом пошли вместе проведать Грейнджер, зачем он завел свою шарманку: я никогда не признаюсь ей в своей любви. Никогда. Я не смогу вынести отвращения в ее взгляде, когда Гермиона узнает о любви своего немолодого профессора-урода.

Одно я понял точно…ее счастье должно стоять превыше всего, а значит… скоро она исчезнет из моей жизни. Последний экзамен, выпускной бал и я смогу довольствоваться Гермионой Грейнджер только в своих воспоминаниях…

Я старался почти на нее не смотреть: пытался осознать, какого это будет: не видеть перед своим носом ее силуэта.

Больно. Мучительно больно.

Посмотрел, начал наблюдать за ее действиями… Да что она творит?! Неужели назло?! Пытается показать разницу между ее предыдущими великолепными зельями и этой непонятной жижей?!

Я долгим взглядом смотрел на нее. Гермиона впервые строила из себя дурочку, и меня это раздражало. Я люблю ее не такой. Мне нужна моя Гермиона.

И все равно поставил ей «Превосходно»: не имеет смысла мучить ни ее, ни себя. Альбус правильно заметил: однажды она все равно меня покинет. Я не должен ломать жизнь моей девочки. Гермиона ушла, а я остался стоять за дверью: не хотелось смотреть на удаляющуюся спину.

Моя хорошая, еще одна встреча… и прощай.

Я не знал, чем занять свою разрывающуюся на части душу: хотелось бежать и рассказать ей обо всем… Но это смешно, абсурдно.Мое универсально лекарство — работа. Всю жизнь только это меня и спасает.

Наблюдая за дымящимися котелками, я не сразу понял, что не один…

Обернулся. Первая мысль, что у меня галлюцинации. Но она двигалась, разговаривала. Мерлин, она обняла меня… Она сказала, что любит меня? А как же наш статус, возраст и мнение общественности?! Что?! Ей плевать?! Я чувствовал, как дурею от счастья. Из этого приятного беспамятства меня вытащили ее тихие всхлипы. Я опять заставил ее плакать…

Свои действия я осознал только когда почувствовал вкус ее губ, когда наши языки опалили друг друга жаром. Она была такой податливой, такой нежной и страстной.