– Для Эрика власть – инструмент для достижения целей.
– Для меня – тоже, – с усмешкой отозвался Кеннеди. – Но я готов за неё побороться – потому что не уверен, что кто-то другой сможет достигнуть той же цели так же хорошо, как и я. И думаю, что не ошибусь, если предположу, что и вы откажетесь, если вам сейчас предложат взвалить работу по интеграции мутантов в людское общество на чужие плечи.
Чарльз развёл руками, понимая, что спорить не приходится.
– А если уж пытаешься оторвать целый кусок от страны, в которой живёшь, то намерения у тебя должны быть достаточно серьёзными, чтобы не доверять столь важное дело другим.
– Сомневаюсь, что Эрик считает себя гражданином Америки. Он космополит, судя по всему. Но оцените, он решил оторвать северо-западный, самый безлюдный угол на нашей карте.
– Не считая штатов Вашингтон и Орегон.
– Им просто не повезло находиться в окружении менее населённых.
Кеннеди хмыкнул.
– Наши подводники обшаривают береговую полосу в районе Сиэтла, – сообщил он. – Но вашего склада радиоактивных отходов до сих пор не нашли.
– У меня есть знакомый мутант, умеющий чувствовать металл на расстоянии, – поколебавшись, признался Чарльз. – Правда, мы не проверяли, насколько далеко простирается его способность. В любом случае, этот мутант несовершеннолетний, так что даже будь у меня возможность сейчас с ним связаться, я не стал бы его привлекать, не получив стопроцентной гарантии его безопасности.
– А сколько ему лет, этому вашему мутанту?
– Тринадцать.
– Тринадцать… – Кеннеди помолчал. – Мне было тринадцать, когда впервые проявился мой дар. И чего я только не передумал, когда мебель вокруг меня сама собой начинала ходить ходуном, а оконные стёкла трескаться, а иногда даже лопаться! Додумался даже до того, что в меня вселился бес, и я одержим.
– Мне было девять, когда я услышал голоса в своей голове, – медленно произнёс Чарльз. Слова Кеннеди что-то подтолкнули в его памяти, и новый кусочек мозаики встал на место. – Прошло довольно много времени, прежде чем я понял, что эти голоса – порождение не моей головы, а чужих. Так что… очень хорошо вас понимаю.
– Да, наш дар – далеко не всегда благо, верно? Что бы там ни думали глупцы вроде Крида, орущие, будто мы хотим их всех поработить, этот дар у нас многое отнимает, но практически ничего не даёт. Ни ума, ни здоровья… ничего. Мне он едва не стоил возможности вести нормальную жизнь. Меня как раз в то время отдали в католическую школу, но большую часть учебного года я провёл в больничной палате, пока не научился контролировать свои способности. К счастью, моя изоляция не вызвала подозрений – я и раньше много болел… Один-единственный раз, когда я смог воспользоваться телекинезом во благо, случился во время войны, когда тот эсминец протаранил наш катер, – Кеннеди тронул галстук, и Чарльз только теперь обратил внимание, что булавка на нём выполнена в виде торпедного катера. – Тогда я смог спасти себя и своих товарищей. Один-единственный раз за всю жизнь.
Он снова смолк, искоса поглядывая на Чарльза.
– Вы ведь поняли, что я солгал, когда сказал, что других мутантов, кроме меня, в нашей семье не было?
– Понял, – кивнул Чарльз.
– У нас ведь была ещё одна сестра, Розмари… Собственно, она и сейчас есть… Но в каком-то смысле уже нет. Она могла управлять электричеством – не настолько, к счастью, чтобы пускать молнии из рук, но электроприборы и лампочки вокруг неё постоянно сгорали. Хотя «управлять» тут не самое подходящее слово, она так и не научилась контролировать свой дар. Она и собой-то управляла с изрядным трудом.
– Она была умственно отсталой?
– Именно. Как мы ни бились, а преодолеть её отставание от других так и не смогли. Хотя почему я говорю «мы», я-то что, несколько раз её на танцы сводил, и всё. Бились наши родители, особенно мать. В то время казалось, что Розмари как-то сможет вписаться в общество, ну подумаешь, звёзд с неба не хватает, читает и пишет с трудом, для многих это не порок. Зато очень мягкая и милая. Но после двадцати в неё словно бес вселился. Начались побеги, ссоры. В конце концов…
Кеннеди запнулся и закусил губу.
– В конце концов отец решил, что ей надо сделать лоботомию, – решительно закончил он. – Врачи уверили, что это поможет справиться с перепадами её настроения. Вот только после этого она окончательно стала инвалидом, даже сама себя обслужить не может. Мать была в ярости, что отец предпринял такой шаг, даже не посоветовавшись с ней, но что она могла поделать? Вот так и получилось, что той Розмари уже нет, хотя она вроде как жива и даже физически здорова. Не знаю, что там теперь с перегорающими лампочками.
– Так вы с ней с тех пор ни разу не виделись? – спросил потрясённый Чарльз.
– Мы обеспечили ей хороший уход, – Кеннеди пожал плечами. – Мать и Юнис навещают её время от времени. Больше ей ничем помочь невозможно.
Он замолчал, раскуривая сигару. Чарльз тоже молчал. Перед его мысленным взором мелькали те же картинки, что только что появились в памяти Кеннеди: миловидная, даже красивая девушка, ласковая дочь и сестра, огорчающаяся из-за своего отличия от других и не способная понять, в чём же это отличие заключается… Сейчас она ведёт жизнь вынужденной затворницы, и кто знает, что творится у неё на душе, на искалеченной душе ребёнка, жертве стремления своего отца непременно сделать дочь удобной. Семья просто… забыла о ней.
Кеннеди выпустил клуб ароматного дыма и внимательно посмотрел на Чарльза. «Осуждаете?» – хотел спросить он. И не спросил. Потому что как бы Чарльз не ответил, кому-то из них пришлось бы оправдываться – либо за бесчувствие к сестре, либо за осуждающее молчание. И Чарльз, несмотря ни на что, не мог не отдать должное такту собеседника.
– И вот с такой наследственностью мы продолжаем плодиться и размножаться, – вместо этого сказал Кеннеди. – Наша традиция, против которой не пойдёшь – чем больше детей, тем лучше. У Роберта этим летом родился уже восьмой ребёнок, и, помоги им с Этель Бог, кажется, они не собираются останавливаться на достигнутом. У меня самого двое… или трое, если считать Патрика… и если б не мои болячки, могло бы быть больше.
Он грустно улыбнулся, испытывая настоящую нежность при мысли о детях.
– Всё-таки Джеки ангел, – подытожил он, – не могу не признать, как мне с ней повезло.
С последним Чарльз с готовностью согласился.
Лэнгли за время отсутствия Чарльза ничуть не изменился. Всё те же безликие коридоры и похожие кабинеты со снующими туда-сюда деловитыми людьми в строгих, преимущественно тёмных костюмах. Наверное, место работы так действовало – о какой бы ерунде ни думали работники ЦРУ, вид у них всегда был такой, словно они прямо сейчас решают проблемы государственного масштаба. Различие было в том, что на этот раз, чтобы попасть к Церебро, не нужно было выходить на лужайку и подниматься в металлическую башенку. Наоборот, пришлось спуститься в обширное подземелье. Антенны были выведены наружу, а вот шлем и пульт управления при воссоздании прибора сочли за благо на этот раз упрятать под землю.
Что ж, едва ли это помешает работе, думал Чарльз, примериваясь к шлему. Кое-что при воссоздании даже усовершенствовали – шлем больше не напоминал миску для супа, он плотнее облегал голову, и к тому же его больше не держала спускающаяся с потолка металлическая лапа. Теперь, снимая, его нужно было вешать на специальную подставку, и жгут проводов, тянущийся от макушки к пульту, слегка напоминал рыцарский плюмаж.
Накануне Чарльз прошёл медицинское обследование, выявившее, что в целом он здоров, если не считать последствий черепно-мозговой травмы. Насчёт последней доктор повздыхал, выписал таблетки и обрадовал известием, что головные боли могут остаться до конца жизни, а потому Чарльзу крайне желательно не перенапрягаться и не пить ничего крепче кока-колы. Поколебавшись, Чарльз всё-таки решился задать тревоживший его вопрос, хотя и сознавал, что едва ли доктор, никогда раньше не имевший дело с телепатами, сможет дать на него исчерпывающий ответ:
