И не подозревал герр майор, что под облезлыми тряпками было надето на Варе оччень даже красивое белье, такое, что герр майор и не видел даже в будучи в столице моды-Париже. Ну не было ещё в те годы таких бюстгальтеров и трусиков...

   Варя тоже как-то инстинктивно стала опасаться этого жердяя, нет, он не принимал участие в казнях, зверствах, ежевечерних кутежах в их веселом доме - так осточертевшем живущим неподалеку жителям, постоянно куда-то ездил в сопровождении двух машин с охраной. Все это ей рассказал Панас, которого очень интересовал этот загадочный немец.

   -Варь, я тебе всего сказать не могу - сама видишь - без конца кого-то ловят, арестовывают, а ты человек совсем другой эпохи, да даже века другого, нельзя тебя под монастырь подводить, я вот почему-то думаю, что вернетесь вы туда, назад.

   -Но, Панас, тебя сюда ведь тоже не просто так отправили, - попыталась возразить Варя.

   -Варюш, я честно тебе скажу - меня как бы наблюдателем отправили, замечать все их настроения, какие-то нюансы поведения... а какие нюансы, когда каждый день по радио: "Доблестные германские войска"... А наши все отступают... Понимаешь, я не разведчик, меня и не готовили для этого, просто так совпало-я из местных, давно тут не был, изменился сильно, в разговоре умею голос изменять, вот и отправили... Я про этого фрица сообщил, а они им сильно интересуются - откуда-то известно, что важная птица он в Берлине был. А он видишь какой нелюдимый, Фридрих-то пить стал сильно, постоянно вместе с эссэсовцем надираются и по этим... фрау. Карл Иваныч ругается, да без толку, а этот, как ты скажешь, жердяй или в разъездах, или допоздна в кабинете сидит. Странно, молодой ведь мужик, а по бабам ни-ни.

   Варя посмеялась:

   -Может, голубой или импотент?

   -Голубой - это чего?

   Узнав, долго плевался...

   -Ты что, Варюха? У него бы тогда одна дорога была... не, он какой-то весь засушенный. Вот бы размочить его... да куда мне, я могу только исподтишка наблюдать за ним.

   А в лесу, у Лешего в схороне шла напряженная работа. Молодежь с утра до вечера разбирала оружие, чистила, смазывала, что-то ремонтировала... собранное, как оказалось хитрющим дедом Гриньки-Никодимом. Он при отступлении наших не только грибы собирал - грибы были так ,для отвода глаз. Как истинный и истовый грибник, кошелку грибов набирал за полчаса, а остальное время посвящал поиску и схорону оружия. Естественно, прятал надежно и основательно, знал обо всем этом, нет, даже не Леший -в те дни при всеобщей неразберихе "надо было спяшить, пока хрицы не припёрлися", - а ... его неугомонный и совсем мелкий внук - Гриня... Когда Игорь услышал об этом, у него пропали все слова, он только открывал и закрывал рот.

   Даже Леший проникся:

   -Ох, Гриня, ты истинный внук своего непредсказуемого деда. Вот теперь я совсем не удивлюсь, если пропавший Никодимка, где-то или партизанит, или даже воюет, с него станется. А скажи-ка мне, Григорий Родионович, отчего ты столько времени молчал?

   -Дед Никодим вялел, ён враз гаворя: "Гринь, будеть як нужда у оружье тогда и покажешь, но самым надежным, ну, як Леший. А так никому ня верь!" От я и молчал. А тяперь нужда появилася, от я и сказал.

   -Ох, Гринька, придет твой батька когда - скажу, чтобы выпорол ремнем.

   -Не, батька если жив, мяне похвалить!!

   А батька пятился к Волге, сейчас не признал бы родной сынок Гриня в этом седом, обожженном палящим солнцем и порохом, выглядевшим намного старше мужчине - своего горячо любимого батька. От его взвода разведчиков осталось три человека, но каких! Родион, теряя каждого из своих, таких ставших за этот год родными, разведчиков, все равно на одной Крутовской-Никодимовской упёртости, выживал. И оставшиеся трое из его ребят это знали, их командир всегда лез вперед, не жалея себя, и может, поэтому, или молитвами близких - хранила его судьба. Ранения были, вот уже третий раз, но касательные, вот и сейчас на его плече была неглубокая рана, идти с ней было терпимо, для него.

   -Ох, Никодимыч, - наспех перевязывая его, сказала единственная оставшаяся в живых от разбомбленного медсанбата, медсестра Уля, - за тебя точно кто-то истово молится, мамка, наверное.

   -Мамка, если и молится, то оттуда, с небес. Её уже ой как давно нет на белом свете, батя, жена и два сына, если только. Но батя у меня... хитрован, или партизанит, или, может, уже и в живых нету... слишком уж он заметный...

   И не догадывался Родион, что истово и больше всего остального просит Боженьку, чтобы выжил их батька и вярнулся - самый младший Крутов, вылитая его копия, только с Глафириными глазами - Василь. Василь полюбил ходить в церковь, подолгу стоял у одной старенькой иконы, с которой на него всегда ласково смотрела Божья Матерь, и верил Василек, что жив его батька и бьёть ненавистных хвашистов.

   Вот и привел Гринька Лешего и Ивана-младшага к дедову схорону.

   -Да! Только друг мой Никодимушка, хозяйственная его душенька, мог до такого додуматься в те дни - тут на целый отряд хватит!! - Леший повернулся к Гриньке:

   -Да, Гриня, ты чистый Никодимушка, у вас с ним пока правду узнаешь... Сильны, вы, Крутовы.

   И проверяли все найденное в тайнике тщательно оставшиеся в лесу Иван, Матвей и Игорь, который только теперь заценил Гринькину хозяйственность и его вечно оттопыренные карманы со всяким барахлом.

   Его карманы как-то заинтересовали пожилого немца, стоящего на посту на въезде в Раднево. Жестом показав вывернуть карманы пацану, долго смотрел на его 'богатства': какие-то обрывки веревки, моток шпагата, болтики, гвозди, кусочки резины, тряпицы, окурки, малость махры у полотняном мешочке, -покачал головой:

   -Раухен ферботен! - Не курьит!

   Гриня почесал лохматую челку под кепкой.

   -Привык!

   -Мутти загте нихт! (Мать говорит нет курить!)

   -Мутти ист тотен айн бомб мит флюгцойг, - ответил Гринька.

   -Ах, зо! - Немец покачал головой. - Криг! Ест шлехт, плёхо!

   Оглянулся по сторонам и вытащил из пачки три сигаретки - отдал их Гриньке.

   -Майн наме ист Курт!

   -Майн наме ист Гриня.

   -Гринья! - повторил немец, - майн кляйне фройнд Гринья! - пожал Гриньке руку и отпустил с миром.

   И с той поры Курт и Гринья жали друг другу руки и вели короткие разговоры, Курт иногда совал Гриньке небольшие презенты, стараясь, чтобы было незаметно.

   Чаще всего это были небольшие пакетики сахарина, Гринька честно отдавал их Ефимовне, а вечерами у них было торжественное чаепитие, сахарин насыпали тоненьким слоем на серый клейкий кусок хлеба и начинали чаевничать - аккуратно откусывая маленькие кусочки, чтобы продлить удовольствие как можно дольше, запивали настоянным в чугунке 'чаем'. Чай был, конечно же, травяной - из листьев смородины, малины, мелко порезанных веточек вишни, пары листочков мяты... удовольствие получали все.