-Да ты што? Живой Панаска?

   -Я много тебе сказать не могу, потому что, не приведи Боже, что-то пойдет не так, скажу только - он был на параде 7 ноября, стоит столица и кишка тонка у Гитлера Россию-матушку на колени поставить!

   -Уж мы-то как радовалися, когда в зубы получили хрицы!!.

   -Так вот, приглядывайся ко всему, что заметишь необычное, бери на заметку, просто запоминай, я буду по зиме появляться, охоту им устраивать, а по весне есть у меня задумка... но это потом.

   -А чего такого необычного может у деревне быть?

   -Ну мало ли, какие-то новые части станут на постой, офицеры новые приедут, просто присматривайся.

   -В Радневе вон, ахвицерский клуб открыли с играми всякими и девочками. Милка, Шлепеня довоенная подруга тама крутится, Егорша сказывал, ходить под ручку с ихним из комендатуры, а шуба на ей этого, Буракова, который у исполкоме был, снабжнец или как ешчё, женки шуба-то, знать, не успели добро вывезть, сами сбегли. Ешчё две наши тама вожжаются с немчурой, одна-то совсем тихоня была, а кто ж знал, што станеть...подстилкою, зато хвалятся обе жратвой и нарядами перед соседями. А среди пленных два студента-москвича, сильно башковитые, нам на кухне приспособление сделали штоба котлы не таскать на пузе, вона насос воду качать удумали, Краузе велел их усиленно кормить - золотые головы говорить.

   -Спроси у них на кого и где учились? Кто ещё из пленных внимание твое привлек?

   -Печник у их, подозреваю, тожеть не простой солдат, проскальзывает в ём што-то... учёное, штоли. Не знаю, как сказать, ну, вроде, простой мужик, а иногда такие мудреные слова вылетають у него... И Слепеня вот не пойму... он как возвернулся - вначале шустрил, лез везде, а сейчас как бы бензин у ево кончился, эти паскудники Еремец с Гущевым из кожи вылазять, а Слепень и не лютуеть.. Опять жа, хто его знаеть чаго удумал? Можа так в доверие кому втирается? Как-то там наш доктор, жив ли? Ежели живой, то наверняка много мужиков спас, он ведь прохвессор своего дела. - Стеша делилась всем, что накопилось за это время, Леший слушал не перебивая, подбрасывая время от времени небольшие поленца и сучки в печку.

   -Стеша, очень прошу, ни в какие авантюры не лезь, как бы тебя не уговаривали кому-то помочь, куда-то что-то отнести, Краузе старшего не бойся, а вот сынка остерегайся! Посмотрим, как пойдет, но к весне что-то переменится, просто примечай все новое, необычное, не забудь про студентов! Пошли спать! - вскоре с лавки послышалось негромкое всхрапывание Лешего, а Стеша все никак не могла уснуть - думы одолевали.

   Разбередил её душу Леший, сказав про Панаса, - сын хроменькой и слабоумной Ульки, мальчишка с малого детства рос замкнутым с людьми, но очень нежным и ласковым со своей недужной мамкой. Кто был его отец, так и осталось для деревенских большой тайной, мальчишка не был похож ни на кого из деревенских мужиков, а спрашивать Ульку - бесполезно. А мальчик рос умненьким, учился усердно, постоянно получал похвальные грамоты, успевал везде. Небольшой огород с овощами и картофелем всегда был обихожен, он не стеснялся сам стирать и полоскать белье, научился штопать свои немудрящие одежки, к тринадцати годам умел все, даже печь хлебы! Всегда аккуратный, в бедной, штопаной одежке, но чистенький и опрятный, мальчишка с детства снискал уважение всего села. Ребятишки никогда не задирали и не смеялись над ним или его мамкой, один Слепень рискнул как-то бросить в Ульку камень и обозвать её, за что был жестоко бит... К подрастающему Михневичу ребята тянулись, прислушивались, приходили за советами и просили помощи в учебе. Окончив школу, он, несмотря на отличные оценки, не захотел оставлять к тому времени уже совсем больную мать, год работал сначала помощником, а затем и комбайнером. К весне тридцать девятого уснула и больше не проснулась его бедолага-мамка. А Панас уехал поступать в Москву, с легкостью поступил в механико-машиностроительный институт им. Баумана, переименованного позже в МВТУ, и не видели в деревне Панаса уже почитай два года. Стеша постоянно выслушивала ворчание Панаса, когда по окончании школы сказала, что учиться дальше не будет: -Ты совсем глупая что ли, училась хорошо, зачем себя хоронить в деревне?

   Но она была глуха к его разговорам, да и любовь всей жизни, Абрамов, скоро должен был уйти в армию, вот и не поехала никуда Стеша.

   Утром Леш ушел затемно, пообещав появляться, а Гриня с Василем пошли учиться, первые дни на уроках в классе неизменно присутствовал кто-то из наблюдающих, но Ефимовна вела себя безукоризненно, учила детей писать и считать, читали вслух только книги изданные ещё до революции - нашлись в районной библиотеке сваленные в угол и никому не нужные.

   Марья Ефимовна быстро сообразила, что за такие книги немцы ругаться не будут, а детям все польза, и, попросив разрешения у Шомберга, живенько смоталась с Егоршей за книгами. Собрала все, до единой, здраво рассудив, что даже плохонькие сгодятся на подклейку. За ремонт книг посадила самых надежных своих учеников, мало ли кто чего сболтнет, при том же сыне Гущева или Яреминой дочке.

   Сын, кстати, истово ненавидел отца, постоянно сбегая из дому к своей глуховатой прабабке, которая доживала свой век одна-одинешенька, и рада была малому. Малой же, утащив со стола пьяных полицаев сало или ещё какую закуску, подкармливал свою старенькую бабульку, и очень переживал, видя отношение к нему сверстников 'из-за поганых родителев'. Бабулька, видя как малец расстраивается, добрела до Ехвимовны, о чем-то долго с ней говорила, и стала Ефимовна потихоньку подхваливать несчастного пацана, постепенно ребята под её воздействием уже не так зло косились на Кольку.

   -Вот ведь как получается, у такого гнилого отца такой чистый парнишка!- вздыхала Ефимовна, - а с другой стороны - папаша все 'болел', а и хорошо, ребенок рос в нормальной среде, вот и получился человек хороший.

   Постепенно проверяющие перестали постоянно сидеть на уроках, но немцы прислали попа, вести уроки Закона Божия.

   Шустренький, шмыгающий вечно простуженным носом, невзрачный мужичишко назвался диаконом Матвеем -голос у этого неказистого мужичка, наоборот, оказался звучным и красивым.

   Марья Ефимовна не смогла скрыть удивления, мужичок, усмехаясь, сказал:

   -Да, матушка, вот такая шутка природы, зато певали мы в иператорском хору, да!

   Мужичок оказался с двойным дном, хитренько поблескивая глазками, он рассказывал детям о жизни Христа, о вере, и как-то незаметно вплетались в его мудрые речи небольшие рассказы о знаменитых былинных витязях, о князьях радеющих за отечество...

   Ефимовна испугалась:

   -Матвей... э-э-э...

   -Ильич, - подсказал диакон,

   -Матвей Ильич, Вы играете с огнем, не все дети умеют держать язык за зубами.

   -Э, полноте, матушка Ефимовна, легенды и сказки никто не может запретить, я же легенды и сказки народов мира реку, а в них нет никакой политики.

   И пришедший на его урок лично Шомберг с каким-то умиротворенным выражением лица слушал в конце непонятного для него урока сказку о Рапунцель. А однажды на уроке он запел церковную молитву... и все замерло вокруг, а его голос, казалось, заполнил все уголки, Ефимовна молча плакала, не замечая, что в дверях стоят и, раскрыв рты, слушают дивное пение диакона несколько старушек и три полицая.