Возможно, то же самое происходило и с Ланским. За эти два года, что они проучились вместе, он вытянулся, возмужал, но при этом оставался все так же ангельски красив. Алые губы, молочная кожа с проступившим от усердия румянцем, небесно-голубые глаза, скулы и лоб обрамленные светлыми локонами, которые он подвязывал ленточкой. Детские, миловидные черты лица Ланского уступили место юношеским, чуть угловатым.

И когда только всепоглощающее чувство крепкой дружбы переросло в нечто совсем другое? Когда они вот так время от времени шептались по ночам, изредка засыпая рука в руке? Или когда делали уроки, обмениваясь колкостями по поводу непроходимого тупизма и врожденной неповоротливости? Или же когда выполняли сложные танцевальные па, наступая при этом друг другу на ноги, готовясь к приезду в их заведение барышень из института благородных девиц.

О, да! В тот день Ланской пользовался огромной популярностью среди юных прелестниц. Они, шепчась и хихикая, глядели на него и гадали, кого из них он первой пригласит на полонез.

- Ревнуешь, байстрюк? – услышал Мефодий в спину ехидную реплику одного из ненавистных ему учащихся. – Твою барышню, кажись, закадрили.

Трегубов, сперва отмахивался от этих «участливых» комментариев, как от назойливых мух. Но с каждым днем ему все труднее было отмахнуться от своих чувств, начинавших выходить за рамки приятельских. Тело Мефодия стало слишком чувствительным к дружеским похлопываньям по плечу, панибратским объятиям Ланского и его мягкому рукопожатию перед сном, как это бывало раньше, что теперь вызывало необъяснимый трепет и томление плоти.

И вот тогда, спустя краткое время он совершил свой очередной незапланированный побег, пытаясь убежать от этих необъяснимых чувств и самого себя.

Глава 4

Проводив ненавистного конюха-байстрюка колючим взглядом, Николай Карпович сделал очередную затяжку дорогой сигары, выдыхая сизый дым в вечернюю мглу. Каждый раз глядя на Мефодия, он видел в нем черты своего старшего брата, с которого в юности пытался брать пример и чуть ли не боготворил.

Но с появлением в их имении Трины Изотовой, которую Кирилл выкупил у какого-то князька, все изменилось. Чего греха таить, Господь девку не обидел, наградив стройной фигурой, красивым личиком и рассудительным умом. Его старший братец, забыв о приличиях и не обращая внимания на пересуды, стал жить во грехе с крепостной, растворяясь в ее щедрых ласках и речах любви, раздаваемых в его постели и вне ее.

Он и слышать не хотел о женитьбе, семейной чести и продолжении рода Трегубовых, возложив на меньшого брата сию обязанность. С появлением незаконнорожденного ублюдка, Кирилл, как показалось Николаю, стал и вовсе лишаться здравого смысла. Велел челяди слушаться Трины, словно барыни, их байстрюка отдал на обучение в один из престижнейших пансионов Санкт-Петербурга, благо в семье деньги водились и немалые.

Спустя время, его ненаглядный братец изволил отбыть за границу, даже словом не обмолвившись предложить подобное младшему брату или законному племяннику, прихватив с собой своего холопского отпрыска.

Николай Карпович терпел долго и основательно, пока шесть лет назад Кирилл в пьяном бреду не стал лелеять надежду жениться на своей крепостной, как в свое время поступали некоторые знатные вельможи, а их байстрюка Мефодия сделать законным наследником.

Если бы Господь в тот солнечный день сам бы не прибрал братца к себе, Трегубову бы пришлось взять сей тяжкий грех на собственную душеньку.

Будто это было только вчера. События трагически закончившейся охоты живой картиной стали перед глазами помещика. Их лошади мчали совсем рядом. Кирилл опережал Николая всего на пару корпусов. По бокам от его жеребца громко лая бежала свора собак, загоняя дичь на открытую поляну. На пути всадников лежало огромное поваленное дерево. Азарт охоты и безграничной уверенности в себе подстегивал Кирилла и его охотничьих гончих быстрее добраться до заветной добычи. Его жеребец взмыл, беря высокую преграду. Одна из гончих, взяв слабый старт для разбега, оказалась в аккурат под его копытами. Все произошло в один миг. Собака громко визгнула, получив копытом в ребра, ноги лошади стали запутываться и она, сбросив седока, кубарем грохнулась в траву, громко заржав от боли.

Резко затормозив у самого дерева, Николай спрыгнул на траву, не в силах поверить в развернувшуюся картину. Основная свора убежала в лес, собака, что помешала коню Кирилла взять препятствия, громко скулила, лежа в кустах папоротника. Жеребец барина хрипел, копыта его были неестественно вывернуты. Подобный перелом для лошади все равно, что смерть. А сам Кирилл, ударившись о камень, с проломленной головой и, как потом узнал Николай, перебитой хребтиной, лежал подле коня, глотая воздух открытым ртом. Его глаза были широко раскрыты, он силился понять, что произошло.

- Кирюша, братец, я здесь! – запричитал младший Трегубов, хватая брата за крепкую руку.

Но последними словами старшего брата, прежде чем провалиться в благословенное забытье, избавлявшее от боли, были не воззвания к Богу и матери, и уж тем более не к младшему брату, его законной плоти и крови со словами сожаления и любви, а просьба позаботиться о Трине и ее выблюдке.

- Я там… вольные… - с надрывом пытался сказать Кирилл, сглатывая скопившуюся во рту кровь, - Трина… Мефодий… отпусти… - выдохнул он, впав в беспамятство.

Николай громко закричал от разочарования, злости и обиды. Давясь горькими слезами и тяжело дыша, он скинул с себя ружье и пристрелил сперва пса, потом жеребца, что явились причиной разразившейся трагедии. Но потом, быстро перезарядив оружие, помещик приставил дуло ружья к голове еще живого, тихо хрипящего от боли и скопившейся в легких крови, старшего брата. Руки Николая дрожали, а глаза жгли слезы боли и ненависти.

Спустя миг, он убрал ружье, слыша, что на выстрелы приближаются подручные и челядь.

- Гореть тебе в аду, братец! - процедил Николай, в глазах и тоне которого засквозило неприкрытое торжество, отлично понимая, что Кирилл Карпович не задержится на этом грешном свете долго, и теперь он, Николай Трегубов, следующий наследник и хозяин всего имущества брата.

Пострадавшего погрузили на телегу и привезли в поместье. Обмыв и перевязав видимые раны, срочно послали за доктором из соседней деревни и священником из приходской церкви. Один в бессилии развел руками, а другой соборовал Кирилла Карповича, так и не пришедшего в себя.

- Николай Карпович, голубчик, дозвольте с барином попрощаться! - со слезами молила Трина, бросившись к нему в ноги и целуя руку.

- Ступай! – сквозь зубы процедил помещик, давая милостивое разрешение.

Он, стоя в дверях братовых покоев, смотрел, как Трина подбежала к кровати с умиравшим возлюбленным, поцеловала и, взяв Кирилла за руку, пробыла с ним до самого его смертного часа.

***

Воротившись домой уже поздним вечером, Мефодий сам поставил огромный казан в печь и нагрел воды для мытья. Разбавив в деревянном ушате кипяток ключевой водой, он стал тщательно себя скоблить мочалом, смывая с тела запах навоза, копоть и грязь. Зачесав мокрые волосы костяным гребнем, он надел чистую рубаху и портки и, растянувшись на полатях, устланных холщевой мешковиной, набитой душистым сеном, попытался уснуть.

Мысли конюха устремились прочь, унося на десять лет назад, когда его батюшка, после очередного длительного побега юноши, изловил наглеца неблагодарного и, окончательно рассвирепев, избил его так, что Мефодий боялся, Кирилл Карпович на нем живого места не оставит.

Отхаживала его Трина долго, а когда он поправился, Трегубов-старший собственноручно отвез его обратно в Петербург, без обиняков пригрозив:

- Ежели ты, пакостник безмозглый, еще раз сбежишь, лучше бы тебе на глаза мне не попадаться! Убью паскуду, и рука не дрогнет!

Узнав, что кадет Ланской неделю назад покинул пансион Бергера и отправился вместе с родным дядей обратно в Архангельск, Мефодий чуть не завыл, словно пес бездомный от тоски и одиночества.