- Как вы думаете, Лука Васильевич, - спросил Алексей, не в силах сдержать удивление от слаженной работы Павла Сергеевича и доверенного слуги, - у дядюшки и впрямь эта самая аристократическая болезнь?

- За долгие годы службы у вашего дядюшки где я только не бывал и чего не насмотрелся, - позволил себе хитро улыбнуться Парамонов. – Ну, мог он чихнуть от понюшки табака, а так у его милости отменное здоровье и луженый желудок. Он с большим успехом справляется со своею ролью. Сыграйте и вы свою, не подведите всех нас.

- Снимаю перед вами шляпу, Лука Васильевич, - с восхищением молвил Алексей. – И как вам только удается?

- Хороших господ, как и хороших слуг, трудно сыскать. Служить Павлу Сергеевичу - для меня честь, зная, что и он оценит меня по достоинству, не обделив своею милостью.

***

У Мефодия был долгий и «терпеливый» разговор с матерью по поводу побега. Женщина, не веря своим ушам, сперва разревелась и, заламывая руки, молила сына одуматься. Дело то подсудное.

- Нет, мама! Лучше смерть, чем такая жизнь! – возражал молодой человек.

Потом ее сын потребовал, чтобы Трина успокоилась и взяла себя в руки. Это был их, возможно, единственный шанс обрести свободу.

- Да пойми ты, - увещевал ее Мефодий, хватая за хрупкие, подрагивавшие от тихих рыданий плечи, - в этом плане, или тщательно разыгранном спектакле, называй, как хочешь, замешано слишком много актеров. Каждый играет свою роль, и ты должна. Алексей, его слуги и даже его милость, Павел Сергеевич, на нашей стороне и готовы помочь. Это был его план. А зрители, то бишь Трегубовы, должны воспринять все за чистую монету и ничего не заподозрить. Мы должны действовать, пока граф Ланской отвлекает внимание старшего Трегубова на себя. Ни сегодня, так завтра все может сложиться.

- Что мне делать? – тихо спросила Трина, утирая подолом передника мокрые глаза.

- Собери все самое ценное, что можно унести на себе, и жди моего сигнала. А пока, как и раньше, барыне служи исправно. На людях веди себя так, словно этого разговора не было. Не смей с кем-либо прощаться. Ни словом, ни жестом не смей всех нас выдать, поняла?! Задуманное дело полно риска, но если работать слаженно, оно может выгореть.

***

Тихий вечер уступал место темной ночи, делая подворье усадьбы почти безлюдным. Мефодий лежал на огромном стоге сена, сваленном в угол конюшни, и жевал зубами травинку. Его начавшая заживать спина весьма комфортно себя чувствовала на этой мягкой перине. Он еще раз прокручивал в голове недавний разговор с матерью, надеясь, что смог убедить женщину своими доводами.

Трегубову сегодня вовсе не хотелось возвращаться в свою одинокую избу, и он решил заночевать тут. Мать в последнее время дневала и ночевала в барских хоромах, вынужденная выслушивать недовольную трескотню Натальи Дмитриевны ввиду отсутствия ее супруга. Мефодий уже собирался задуть свечу и примоститься поудобнее, отдав себя в ласковые объятия сна, как в помещение проникла знакомая фигура.

Алёша, как и раньше, пошел на свет свечи и вскоре оказался возле огромной кучи сена, сваленного в углу. Трегубов аккуратно встал и, не в силах себя сдерживать, привлек юношу к себе, крепко обнимая. Ланской обнял его в ответ, стараясь держать руки дальше от спины.

Мефодий отклонился, желая его поцеловать и пытаясь заглянуть в такие любимые голубые глаза, но Ланской постарался от этого уйти.

- Все еще стыдишься, глупый? – хрипло прошептал Трегубов, мягко беря друга за подбородок, заставляя глядеть себе в глаза. – Я должен был все это пресечь, но было слишком поздно. Думал – умру, если передумаешь и остановишься, - добавил конюх, вновь прижимая Ланского к своей груди. - Как ты узнал, что я здесь? Зачем пришел? – спрашивал он, запутываясь ладонью в густых волосах Алексея.

- Павел Сергеевич прислал весточку, - тихо пробубнил Ланской другу в ключицу, - последний срок завтра вечером.

- Что ж, вот и славно, - слегка вздрогнув, ответил Мефодий, - и каковы же наши дальнейшие планы? Ты же понимаешь, что убедить Антошу с помощью слов, взывая к его гуманности, и посулов, обещая ему неземные блага, вряд ли удастся, - добавил он, отстраняя от себя Алексея, - ибо наш барчук шибко гнева батюшкиного боится. А вот если пригрозить младшему Трегубову сделать его евнухом, лишив мужской гордости, чтобы не совал ее куда ни попадя, либо расстаться с драгоценной жизнью, вот тогда, я думаю, он станет посговорчивей, будет молить о пощаде и, в конце концов, уступит нашему доблестному натиску.

- Больше похоже на бандитский налет, - криво улыбнулся Алексей, присаживаясь на край копны, - еще нужно подготовить вещи и лошадей, попросить Луку Васильевича и Трину проследить, чтобы нам никто не мешал. Но как заставить Антона дать нам беспрепятственно покинуть имение? Мы же не можем его связать, заткнув кляпом рот, либо стукнуть по голове.

- Будь моя воля, я бы так и сделал, - выдавив ответную улыбку, молвил Трегубов, садясь на сено рядом с другом. – Только мне думается, какие бы варианты развития событий мы бы сейчас с тобой ни придумывали, завтра нам следует действовать по ходу пьесы, возможно, импровизировать, придерживаясь основных пунктов плана. Так что ступай в свои барские хоромы и выспись, как следует, ибо следующие сутки, возможно, будут самыми трудными и опасными из всех, что у нас с тобой были, - глубоко вздохнув, произнес Трегубов, привлекая Алексея к себе для прощального поцелуя.

- Но у нас все же есть эта ночь, - услышал Алексей свой собственный голос, жарко ответив на мимолетную ласку друга.

- Ты это о чем? – не совсем понимая помыслов юноши, спросил Мефодий.

- Я хочу узнать все. Пойти до конца. С тобой, - тихо шептал Ланской. – Только будь нежен, - чуть помедлив, добавил он, уходя от пытливого взгляда Трегубова.

Мефодий медленно поднялся с копны, помогая Алексею встать. Положив свою ладонь другу на грудь, он чувствовал, как бешено трепыхается его сердце, словно пойманная в силки птичка.

- Это серьезный шаг, Ланской. Дело добровольное. Неволить и заставлять не стану. Ты абсолютно уверен?

- Нет, - ответил Алексей, начиная лихорадочно срывать с себя одежду и стаскивать сапоги, то же самое делая с одеждой и обувью Трегубова. Через минуту оба стояли голые, лишь льняные повязки бледными полосами оттеняли мощное и загорелое тело Мефодия.

Опустившись на корточки, Трегубов сходу взял плоть Алексея в рот и начал сосать и ласкать языком по всей длине. Спустя время он отстранился, довольный своим результатом и, став позади юноши, привлек его к себе, начиная весьма ощутимо мять его зад, пытаясь проникнуть в отверстие.

Алексей выгнулся дугой, забрасывая любовнику руки на шею, подставляя всего себя под его умелые ласки. Мефодий, смочив пальцы слюной, терпеливо его подготавливал, пытаясь растянуть и подстроить под себя. Но как только он попытался проникнуть своей плотью внутрь, Ланской дернулся и вырвался из его крепких объятий.

- Больно, - выдавил он, тяжело дыша.

Мефодий стал лихорадочно соображать, что ему делать дальше, сказать «извини, может, другим разом» или «это было глупо, ты не готов», как вдруг наткнулся на горшочек с целебным бальзамом матушки.

- Погоди, Лёшка, я сейчас, - бросил он, беря в руки вязкую жижу и щедро нанося ее на свою плоть, а потом размазывая юноше между ягодиц и слегка внутри.

- Сейчас станет легче, любый мой, - пообещал Мефодий, вновь прижимая к себе и страстно целуя ключицы, шею, скулы и губы Ланского, - ты только расслабься, больно будет совсем чуточку, потом будет очень хорошо.

И Трегубов не соврал. Легкая боль и дискомфорт быстро прошли, уступив место неземному удовольствию.

«Почему это считается грехом? – мысленно спрашивал себя Алексей, пока еще мог соображать. - Почему я должен бояться и всячески противиться этому божественному наслаждению? - задавался он вопросом, кусая до крови губы и пытаясь сдерживать рвущийся на волю крик блаженства. – Кто придумал и взял за веру, что лишь одними страданиями душа совершенствуется? И что одни радости вкушать недостойно! – требовал ответа Ланской, чувствуя, как возбуждение жгучей лавой омывает все его тело, заставляя рассыпаться на миллионы частей».